Девичник
Девичник
Недавно прочла такой факт, что два самых высоких коэффициента IQ, когда-либо зафиксированных человеком, принадлежат женщинам. Я не знаю их имен, но сдается мне, что одна из этих женщин – профессор Лилит Меликсетян.
Когда мы встретились с ней в аэропорту, S. вместо приветствия мягко прочел:
– Что предание говорит? / Прежде Евы была Лилит. / Прежде Евы Лилит была / Та, что яблока не рвала, – / Не из глины, не из ребра – / Из рассветного серебра. / Не женой была, / не женой, – / Стороной прошла, стороной ©.
Ее обожают студенты. Она любит умных, любопытных. А не любит, как она сама пишет, заготовленные, гладенькие, выхолощенные тексты как бы на заданную тему, но по сути – ни о чем.
Она мудрая, очень сдержанная, немногословная и сильно, просто смертельно любящая. Ее любовь – к семье, к студентам, к друзьям, к городу, к стране, к литературе, к музыке, ко всему и всем – она непоказная эта любовь, но такая глубокая, такая насыщенная, густая и теплая, что ее чувствуешь и стоя или сидя с ней рядом – в ее глазах, сквозь ее молчание и тень ее улыбки – и на расстоянии.
Я за всю свою жизнь таких не встречала.
Уверена, что ей можно въезжать во двор университета на белом коне. Да, именно на коне и именно на белом! И это, клянусь, не метафора!
Когда я еще сама была студенткой нашего факультета романо-германской филологии, меня пригласили на празднование дня факультета физики и оптики. И вот утром, когда все студенты и преподаватели собрались у входа, в украшенный к празднику двор вдруг въехал декан факультета Раранский. На белом коне. В середине 70-х. И студенты кричали: «Да здравствует наш декан Мыкола Раранськый!» И в воздух что-то там бросали от счастья. Не всякий декан может себе такое позволить, не всякий. Потому что для такого триумфального появления все-таки нужна правильная реакция окружающих, как говорится, короля делает свита. Стоит только на минуту представить, что на белом коне въезжает одна, извините, учительница N., врунья, лентяйка, но любительница всяких шоу с собой любимой в центре… Ну, въехала, забравшись на коняку с табуретки. Въехала, и что? В воздух ничего не бросают. Или бросают, но не то. И не в воздух, а в нее. А народ вообще безмолвствует. В лучшем случае. А в другом – хихикает и переглядывается… А вот декан Раранский этот мог! Суров был, но патологически справедлив. И обладал хорошим чувством юмора. И любил студентов. Любил по-настоящему. И трудоголиком был. Короче, есть на свете деканы и преподаватели, которым можно въезжать во двор факультета на белом коне. К ним относится и Лилит.
Так вот, о Лилит.
С Лилит интересно разговаривать и переглядываться, сверяя реакцию. Речь у нее быстрая, и она никогда не говорит лишних слов!!! Она иногда и не договаривает, веря в то, что собеседник достаточно умный и сообразительный, что додумает мысль сам. Короче, как говорил кто-то из моих учителей, не засоряет эфир.
Ну вот. Сказала тут как-то Лилит:
– Девичник у меня будет. Придете?
В этом «придете» было и «хотите – не хотите, да – нет, как?». И все остальное, что я и предвкушала: новые знакомства, о которых мечтала, интересная беседа, любимая мной атмосфера.
Надо заметить, что Лилит, в отличие от Маши-джан, всех (всех!) называет на «вы». Как она говорит, это привычка общения со студентами.
– На девичнике будут… – И Лилит называет имена популярной киевской писательницы, потом автора известнейшего романа, получившего кучу разных премий, потом талантливой художницы-аниматора и нас с Наринэ тоже называет.
Прямо голова закружилась у меня. От радости.
– Только… – вдруг сказала Лилит, а я вам уже говорила, что Лилит никогда не произносит лишних слов, – только мы живем на четырнадцатом этаже, а вчера у нас сломался лифт. Поэтому будьте к 14.00 у подъезда, подымем вас вручную. Мы специально пригласили людей… – опять не договорила Лилит.
Вот оно! Главное событие моего визита в Ереван!
«Мы вас подымем вручную!»
Тут я вновь должна сделать небольшое отступление. Но уверяю тебя, мой дорогой и терпеливый читатель, я скоро вернусь к Лилит.
В тот день надо было выбирать: или девичник, или поездка в Татевский монастырь. И там же – канатная дорога. Когда я услышала о канатной дороге, то сразу сказала «нет». О, нет-нет! Один раз я переправлялась по канатной дороге в Шотландии, и, если бы могла отцепить руки от перил, в которые вцепилась насмерть, и открыть глаза, которые закрыла от неконтролируемого страха, я бы написала детям своим прощальное письмо и по-быстрому набросала бы, что и кому завещаю. И еще добавила бы какие-нибудь глупые наставления о том, как себя вести и как жить, потому что была уверена, что если вверх я еще по неведению доеду, то вниз – ни за что. И лучше останусь там, в горах, в компании тех шотландских бессмертных, что носятся по миру и размахивают мечами в поисках энергии, продлевающей жизнь.
Так что в Татев я решила не ехать, тем более мне сказали, что монастырь недействующий. А для меня всякое интересное место – это люди. Лю-ди.
И поэтому, когда подошла Лилит, уперлась в меня серьезным внимательным взглядом и сказала: – Девичник у меня. Придете?.. я не раздумывая ни секунды, с легкостью отменила другие планы, потому что все эти великие (да!) знаковые (да!) места, это все можно посмотреть потом, оно ведь будет стоять вечно. А люди – приглашенные к Лилит девочки – миры, вселенные. Их унесет куда-то в другую страну, в другую галактику свежим ветром, и я никогда больше их не увижу, сегодняшних, в их настроении, в их состоянии. А как же потом при встрече, если будет у меня такая удача, сравнивать и радоваться опять?
Так вот, Лилит сказала, что нас будут подымать вручную. А у меня же воображение! И я сразу же увидела картинку, как группа сильных мужчин… красавцев… плечи… грудь… руки… Каждую из нас… и меня… несут… на руках… на четырнадцатый этаж! Боже мой, чего только может не случиться за четырнадцать этажей на руках у сильного молодого армянина! Это ж надо не повесть – роман писать! В четырнадцати этажах! То есть главах.
Дааа, размечталась. Нет, наверное, будет по-другому. Вот я прямо вижу: маленький, сухой, носатый, ворчливый дяденька с крепкими жилистыми руками, такой работяга, что еще поискать, раздвигает двери лифта, как Самсон – пасть льва, и мы все туда, в кабину входим, становимся там кто куда, еле размещаемся, нас же пятеро – Наира, Мариам, Каринэ, Наринэ и я, – и видим, как наш Самсон опять же нечеловеческими усилиями задвигает двери лифта. И кто-то из нас еще при этом пискнет, скорее всего я:
– Самсон-джан, вы осторожно, да?
И он увидит, что мы боимся, и улыбнется мягко. И не скажет, как могут сказать в других, менее гостеприимных местах, «Понаехали тут», нет, не скажет. Он возьмется своими крепкими руками за гигантский рычаг лебедки и начнет его с нечеловеческим усилием крутить. И мы будем чувствовать себя в нашем лифте как в ракете, которая подымается в космос рывками. И вот отделилась первая ступень и мы чуть не упали от тряски, вот вторая ступень отпала уже где-то в районе стратосферы, уже и дышать стало трудно, скафандры все-таки тесноваты, и, если долетим до Лилит, мы все выйдем, будем шагать тяжело, в наших серебряных скафандрах, с усилием подымая руки в толстых перчатках, чтобы помахать Лилит и ее дочери Ане, как это в кино делают все астронавты под красивую величавую музыку. А потом мы одна за другой торжественно войдем в узкую для астронавтов квартиру Лилит, прямо как в фильме «Армагеддон»: Don’t want to close my eyes I donna want to fall a sleep Cause I’d miss you babe And I don’t want to miss a thing. А Лилит будет заглядывать нам всем в окошки наших круглых шлемов, чтобы разобраться, где кто, и знаками предлагать снять шлемы – мол, здесь тоже есть воздух, можно дышать и так. И мы снимем шлемы и будем держать их под мышкой, а сами с влажными волосами и шейками тоненькими, торчащими из скафандров, такие дуры, что вообще…
Короче, это все представилось мгновенно, и что-то подобное было и на самом деле, правда, кроме скафандров. А самым же фантастичным, как потом оказалось, было другое: уровень армянского гостеприимства, то есть радушие Лилит и ее соседей по подъезду в частности.
Выяснилось, что весь вечер накануне эти самые соседи по подъезду обсуждали, что к уважаемой Лилит приедут в гости известные писатели. Писатели! А у нас лифт не работает. Что они о нас подумают? И договорились, и вызвали мастера, и, я так думаю, скинулись и хорошо ему заплатили, и тот невероятными усилиями починил грузовой лифт. Правда, ехали только мы с Наринэ, опоздали потому что. Вышли на четырнадцатом этаже, увидели гостеприимно распахнутую настежь дверь, вошли тихонько, чтобы крикнуть «Сюрприиииз!», обнаружили накрытый стол и улыбающуюся женщину в туго накрученном на голове платке. Мы стали кланяться, улыбаться, чуть было не уселись за стол, но тут за нами прибежала Лилит, что-то извинительное пробормотала женщине, вроде того, что это писатели, рассеянные люди, схватила нас за руки и повела в квартиру напротив, где нас ждали Мариам и Каринэ. И Анечка, дочка Лилит. Следом, задыхаясь, притопала Наира, то ли Самсон-джан уже ушел, то ли лифт ее не «опознал» и не сработал, поскольку Наира миниатюрная и легкая. Правда, Наира не вломилась следом за нами в чужую квартиру, а сразу пришла куда надо, двигаясь на наш смех и визг. Прелестная невероятная круглолицая женщина-подросток, персонаж собственных мультфильмов, с копной волос, яркой угловатой пластикой и восхитительными широкими абсолютно детскими жестами, Наира с грохотом поставила на щедро накрытый стол нарядную золоченую коробку с чем-то алкогольным, к которому мы и не притронулись, потому что и так было душевно и радостно, и уселась на стул, поджав под себя ноги. И мы все тоже удобно расселись и стали разглядывать друг друга. И не исподтишка, а честно пялились и не стеснялись. Боже мой, какие забытые ощущения! Даже не помню, когда мне было так хорошо, весело и спокойно. И что важно – просторно, прохладно и никакого (ни-ка-ко-го) музыкального фона. Да, мы стали есть и разговаривать на самые (самые!) животрепещущие темы. То есть о чем угодно. Например, кто-то стал рассказывать про одного известного нам всем блогера Диму Д., что у него есть ужасная тайна. Во-первых, что он пользуется вниманием девушек, причем напрямую пользуется. Попользуется, попользуется и, извините, линяет. А девушки плачут. Вот как.
А во-вторых – и это главное, что у Димы Д. есть еще сверхтайный интимный секрет, известный только некоторым посвященным…
– Ну-ну? – напряглись мы, такие все ужасные сплетницы (довольно серьезные литераторы и художники, ага), с горящими от любопытства глазами.
– Ну вот! – с наслаждением продолжает одна из нас и грозно обводит всех суровым взглядом. – Только смотрите, это большой сверхтайный секрет!
И мы все торопливо поклялись на коробке с коньяком, которую принесла Наира. (И сразу же мысленно перепоклялись, мы ж не пьем!)
– Ну вот, у Димы Д. крооооохотный…
– Да-да?
Мы затаили дыхание.
– …мааааленький…
– Чтоооо???
– …пёоооосик! В пол-ладони. И брутальный матерщинник Дима Д. назвал его знаете как?
Мы все, выпучив глаза, с клекотом выдавили:
– К-л-каак?
– Масик.
– И все?!!
– Да подождите!.. Мне рассказывала моя подруга, а ей рассказывала ее подруга, что кто-то слышал, как этот самый Дима Д. (представьте, трезвый!) разговаривал со своим песиком. Тоооненьким. Писклявым. Нежным голоском: мааасенький Масик, собацинька моя масинькая, мньмньмнь…
И мы все (довольно серьезные литераторы и художники), не сговариваясь, скривились:
– Ффффу!
И захохотали.
Вот какие важные вещи мы обсуждали. А еще мы завистливо разглядывали и обсуждали кофту Мариам. Она купила эту кофту в Мексике. Мы потребовали, чтобы Мариам встала. Она стояла раскинув руки, и мы водили пальцами по Мариам и рассматривали уникальную вышивку, похожую на календарь майя на будущее столетие или даже тысячелетие, кто их разберет, этих самых индейцев, ну которые майя…
И тут кто-то из нас сказал, что вот, мол, человечество ломало себе голову – будет конец света, не будет, где календарь на следующие тысячелетия, куда делся. А оказывается, его тихонько уволокла из Мексики на себе известный писатель и художник Мариам. И теперь этот важный для всех календарь хранится у нее в комоде на второй полке сверху. И опять мы с удовольствием зашлись от хохота…
Что я вам скажу. Мариам вообще из царей. Не знаю каких, я слаба в древней истории. Но я сразу вижу белую кость и голубую кровь – по узким запястьям, по внутреннему вежливому достоинству и покою, притягательной уверенной силе, некоторой отстранённости и прямому смелому, даже вызывающему взгляду. Мариам – правнучка великого художника и сама художник. Но десять лет она отдала другому – писала роман. Видимо, кто-то с неба тронул ее за плечо и велел отложить карандаш и кисти. И она придумала новый мир, странный, небывалый, но там, в этом мире всё и все живые и теплые. Там звуки, запахи, там жарко, там холодно, там страшно, печально, там зловещая тишина, и плач, и стон, и странные игры или дурацкие беседы, там вдруг теряются мысли и мозг упирается в мягкую глухую стену, там персонажи, увернувшись из-под ее пера, начинают жить свои жизни и делают что хотят, поступают как хотят, живут как хотят и подминают под себя других персонажей и читателей. И вдруг тают, исчезают, оставляя только зыбкую о себе память, горечь, сожаление и скорбь…
Правда, о литературе мы не говорили. Зачем? Мы говорили о сокровенном: о детях, о погоде, о еде, о путешествиях и еще не помню о чем. Да это и не важно было. Наши голоса, мысли, смех – все это сплеталось под высоким потолком, как цветные нитки и бусины в кружевной орнамент, и создавало поле доверия и радости, в котором было очень комфортно существовать. Мы говорили и говорили… ах да, и почему-то, помню, возвращались к пустому разговору о маленьком пёсике Димы Д.
А потом девочки ужасно красиво курили у окна. Мы, две некурящие, Наринэ и я, наблюдали за ними и даже смущались, что оказались такими провинциалками (я из крохотного городка на границе трех государств, Наринка – хотя из Москвы, но навсегда из своего маленького армянского Берда), что мы, такая деревенщина, так и не научились курить, а значит, иметь возможность поддержать тихую беседу у распахнутого окна, элегантно отводя и вновь поднося к губам длинную тонкую сигаретку. А ведь под сигарету можно уже и о высоком. Нет, ну согласитесь, не глупо ли беседовать о судьбах литературы под ароматные баклажаны с бараниной, фаршированные чем-то вкусным перепелиные яйца, разные-преразные душистые салаты, что-то еще вкусное только что из печи, под горы овощей, зелени и фруктов, таких, вот таких и еще таких, под сладости, мороженое, домашний лимонад?.. Оооооо!
В самом начале девичника, когда все еще немного стеснялись, я позвонила с планшета по скайпу своей маме.
– Мама! – сказала я. – Мы у Лилит. Сейчас буду тебя знакомить со всеми.
И как в детстве, когда приводишь в дом большую компанию детей поиграть, представляешь их всех маме и страшно хочешь, чтобы они все ей понравились:
– Мама, смотри, мама, это – Наира. Вот.
Наира машет своей кукольной, но крепкой ручкой в камеру планшета. Мама кивает и радостно улыбается.
– Это – Мариам, мама!
Мариам, глядя прямо в глазок камеры, склоняет царственную голову и опускает ресницы. Смотрю на Мариам мамиными глазами и вижу, какая у нее красивая длинная шея. (Как-то один знакомый мальчик, описывая свою маму, сказал «У моей мамы длинноногая шея», вспомнила я вдруг, глядя на Мариам, и поняла, что имел в виду этот мальчик.)
– Это – Каринэ, мама, – показываю я Каринэ, которая как балерина застыла в неудобной, но очень красивой позе, точеная, настороженная, серьезная, очень похожая на любимую куклу моего детства Кучинскую, и добавляю: – Каринэ, мама, армянка, но живет в Киеве, хотя приехала из Израиля. А в Одессе она недавно презентовала свои книги, мама.
– Понятно, – растерянно сказала мама, что означало, что я ее совсем запутала сведениями о Каринэ.
– Это – Наринэ, мама, – не скрываю я своей щенячьей радости и подношу планшет поближе к Наркиным очам, чтобы мама видела, какие глаза у Нарочки серебристые, большие, лучистые.
– Оооо. – Мама знает о Наринэ давно. Мама читала ее «Манюню».
И Наринэ говорит точь-в-точь то же самое, что сказала я, когда увидела Надю, маму Наринэ:
– Ой, как похожа на мою маму!
– Это Лилит, мама, – пытаюсь камерой поймать быструю Лилит, которая с помощью своей дочки Ани сдвигает на столе потесней одни блюда, чтобы поместились другие, мелькает, уходит на кухню, приходит, проносится мимо, потом останавливается, кланяется в камеру и опять удирает, приносит-приносит.
– А это стол, мама. – Я держу планшет параллельно столу, и все девочки смеются.
Я подбегаю к окну, чуть-чуть наклоняю планшет и говорю:
– А это Ереван, мама, Ереван!
И сама застываю от красоты. Он такой живой, этот город, лежит, как будто на облаке. Он весь облит горячим солнцем. Ереван. Он такой распахнутый, этот город… Слушай, мам. Тут, знаешь – кругом небо. Вот есть ведь города, где неба нет вообще. А в Ереване даже на самой узкой старой улочке с балконами как ласточкины гнезда все равно полно знойного, растопленного, ослепительного синего неба днем и кроткого, уставшего, черного, бархатного, мерцающего – ночью.
Это Ереван, мама, Ереван…
* * *
И потом мы поехали с Наринэ домой. Я молчала, чтобы не расплескать. Только мрачно и подозрительно в который раз спросила у Наринэ:
– Кто из нас об этом будет писать?
И Наринэ ответила:
– Ладно, пиши ты.
И когда Наринэ вышла из такси, а я, преисполненная благодарности, поехала дальше, мне подумалось, что ей я должна посвятить отдельную главу.
Посвящаю.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.