Он сражался за Родину

23.09.2009

25 июля – особый день для России. 25.07.1929 родился Василий Шукшин. 25.07.1980 умер Владимир Высоцкий. Василия Макаровича к тому времени уже без малого шесть лет не было на земле. Век обоим выпал короткий, считай – полвека от нормы: Высоцкому – 42 года, Шукшину – 45. Как в рассказе «Верую!»: «Ровно с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей…»

Эти имена не зря до сих пор поминаются через запятую. Высоцкого и Шукшина роднило многое – от глобального до частностей. Скажем, оба были крайне неинтересными – с точки зрения мужской харизмы – в свои молодые годы. Резец времени прорисовывал, выделял, обтачивал грубые черты, превращая изначально примитивную работу в шедевр. У обоих – когда созрела, проступила изнутри душа, тогда и лицо преобразилось. Прибавилось не то чтобы красоты (из письма Шукшина двоюродному брату художнику Ивану Попову: «Это несколько субъективно, но я не выношу красивых мужчин»), но того, что ценнее – значительности. С каким горящим взором слушает герой Шукшина блоковских «Скифов» в фильме Сергея Герасимова «У озера»: «Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами!..» Камера не уходит, держит – именно что раскосые жадные очи при высоких монгольских скулах…

Однако главное, что объединяет Шукшина и Высоцкого: оба они – «непрофессионалы», чуждые миру узкой специализации. Высоцкий – поэт, актер, музыкант. Шукшин – писатель, актер, режиссер. Попробуй разъять Владимира Семеновича на составные элементы – ерунда получится: три аккорда, скромные, почти дилетантские стихи да Гамлет, тем и ценный, что по-актерски вовсе не сыгранный… С Шукшиным похожая петрушка. Есть прозаики мощнее, режиссеры талантливее, актеры по диапазону богаче. Но везде человек отдельно, профессия отдельно. А Шукшин, как и Высоцкий, в каждой строчке, в каждом кадре собственным криком кричит. О чем бы ни были книги и фильмы Шукшина, в итоге они всегда – о нем самом. И удавалось ему, уже сидя в зале, над своим плакать, будто над чужим – если пробирало…

Лучшее, что осталось после Шукшина в кино, исполнено им полностью, от замысла до выхода на экраны: написано, поставлено, сыграно. Здесь великая любовь к делу и от нее – ревность, которая не допускает «разделения труда». Как невозможно представить, чтобы с твоей девушкой гулял один, танцевал другой, ужинал третий. Еще острее: как ни одна женщина не захочет без крайней нужды, по доброй воле, чтобы ребенка для нее зачинало и носило постороннее лоно…

Василий Шукшин умер 2 октября 1974 года, на съемках фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину». В каюте теплохода «Дунай», пришвартованного к донскому берегу. Населенный плавпункт «Дунай»-на-Дону…

Последние годы жизни Василий Макарович алкоголя не употреблял вовсе – даже пива. По медицинскому заключению, сердце износилось от кофе и курева. По людскому разумению, Шукшин надорвался, пытаясь напряжением всех сил – и свыше того – притянуть родные алтайские Сростки к Москве. Деревню – к городу. Края – к центру. Не так притянуть, чтобы окраина самоуничижалась и завидовала, чтобы деревня пополняла ряды хамовитых люмпенов. Нет – с обоюдосторонним достоинством. С возможностью диалога – хотя бы такого, как в «Печках-лавочках», где город беззлобно посмеивается над деревней, деревня – над городом…

Сам-то Шукшин остался в Москве Шукшиным. Не без усилия, но выстоял твердо. Не столько другим удивлялся, сколько собой удивлял. И в недоумение впадал, наверное, почему все так не могут.

Учась во ВГИКе, на курсе Михаила Ромма, был активистом по борьбе с узкими брюками. В чем впоследствии не раскаивался: «Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивает вперед и начинает отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать… Потому что… здесь дешевый способ самоутверждения. Налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности».

Не в брюках, конечно, дело. И от того, что понимаешь, – не в брюках, легче становится. А то вспомнить только нашу драку вокруг фильма «Стиляги» и Леонида Ярмольника, который доказывал мне, что в выпендреже своя правота. Да на здоровье. Но, оказывается, по ту сторону воевали не серые, зомбированные комсомольцы, а яркий, задиристый, свободолюбивый Шукшин. Есть кого выставить против Ярмольника. Попробуйте, сразитесь с нами.

За полтора месяца до смерти Шукшин в каком-то смысле вернулся к теме «узких брюк», только возвел ее на вершину обобщения: «Русский народ за свою историю отобрал… такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку». «Понюх табаку» – ясно, понятие растяжимое.

Только где же сегодня – полюбопытствуют с ехидцей, – эти самые качества, не подлежащие пересмотру? Куда делись? Да куда бы ни делись – искать надо по месту пропажи. А то теряем у себя, а ищем в чужих землях, под фонарем…

Белла Ахмадулина (ее воспоминания приведены в шукшинской биографии, созданной Владимиром Коробовым) сетует, что Шукшин не любил Пастернака. Тут можно, разумеется, предположить, что парень с Алтая чувствовал в Борисе Леонидовиче интеллигентскую щербинку между жизнью и поэзией, легкокрылую взвешенность, и для него – корневого – это было и странно, и комично, и враждебно. Но скорее – Пастернак ничего не написал о Шукшине. Так бывает сплошь и рядом, ни о ком не свидетельствует ни хорошо, ни дурно; просто кто-то – весь твой, будто родня, а с другим – ни единой общей клеточки. Я вот знаю, например, что на мое человеческое становление Андрей Тарковский влияния не оказал. А Василий Шукшин – в огромной степени. Эти его слова принимаю, как «Отче наш»: «Форма – она и есть форма: можно отлить золотую штуку, а можно – в ней же – остудить холодец… Произведение искусства – это когда что-то случилось, в стране, с человеком, в твоей судьбе».

Шукшин не был в полной мере ни деревенским, ни городским, он был русским. Надорвал сердце, стягивая края пропасти между Москвой и Россией, но мог только притормозить процесс. Остановить – конечно же нет. Последним алтайских мужиков приводил в Москву Михаил Евдокимов – уже как экзотику, потеху, клоунов: «Морда красная такая…» А если не цирк-зоопарк, тогда ассимиляция и поглощение. Бари Алибасов, «Для семьи я выбираю лучшее», «главный по тарелочкам», мягкие халатики – все, что связано с фамилией Шукшина в новую эпоху. Но то дела интимные, семейные, не наши…

Отмечать 80-летие Василия Шукшина начали еще в ноябре 2008-го. Тогда латыш Алвис Херманис выпустил в Театре Наций спектакль с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. Родным режиссерам идея шукшинской постановки в голову не стукнула, и Херманис по праву принял тон назидательный: «Шукшин – это ваше золото, ваша валюта…» А мы сидим в растерянности – ну, срезал, чисто срезал, не хуже Глеба Капустина. Конвертируемый Василий Макарыч… Меняем наши песни, победы и страдания на ваши по курсу…

Господин Херманис, помнится, еще удивлялся, почему Шукшина не оказалось в списке финалистов проекта «Имя Россия». «Там, – говорит, – половина каких-то подонков…» Надо бы, конечно, принести покаяние (в «Печках-лавочках», помните, вагонный интеллигент, «профурсетка в шляпе»: «Если вам сделали замечание, должны прислушаться»). Но анекдот судьбы в том, что сам Василий Шукшин долгие годы сходил с ума – если не по «подонку», то, во всяком случае, по герою спорных достоинств. Отнюдь не гению чистой красоты. Он тоже в список финалистов не попал – Степан Разин…

С читательской точки зрения, роман «Я пришел дать вам волю» несравнимо уступает великолепным шукшинским коротким рассказам. Есть в нем какая-то подражательность, «шолоховатость» (как и в «Любавиных»). Но для автора дороже грозного атамана героя не было. Он думал о нем всю жизнь, мечтал «Я пришел дать вам волю» экранизировать – дорого, масштабно. Сам готовился Стеньку сыграть.

В чем тут секрет? Ведь образ народного героя у Шукшина – мороз по коже. Вся кровожадность Разина представлена в натуралистических подробностях. С порубленными, утопленными, расстрелянными, с детьми, за ноги подвешенными, – до тошноты и озноба читательского. А про злосчастья мужиков, для которых Стенька вроде бы жестокий, но справедливый заступник, – только общие слова. Как с трибуны на собрании позднесоветской эры. При этом вынужден был признать Шукшин, что волю, которую явился раздавать Степан, сами мужики взять не захотели. Она ведь хуже кабалы. Разбой и кровопролитие порабощают душу навсегда. Бес с ней – с такой волей, с минутой, по цене вечности купленной…

Под «заказ» шукшинский роман вряд ли бы сгодился. Как вам цитата: «Взросла на русской земле некая большая темная сила… Черной тенью во все небо наползала всеобщая беда… Та сила, которую мужики не могли осознать и назвать словом, называлась – ГОСУДАРСТВО».

А вот мать старшей дочери Шукшина, Кати – Виктория Софронова, дочь известного литфункционера, утверждает: «Он люто, до скрежета зубовного ненавидел советский строй, полагая… что большевики уничтожили русскую деревню, основу российской государственности». Противоречие какое-то. Да весь Шукшин соткан из противоречий, «раздрызгов». Ну, хотя бы: какой воли жаждала его душа? О какой воле может мечтать дерево? Вывернуться корнями из земли? Глупо искать в Шукшине гармонии, целостности, равновесия. Будь в нем всё это – не ушел бы сорока пяти лет от роду…

Что касается ненависти к советскому строю, у Васи Шукшина, мальца четырехлетнего, по навету расстреляли отца. Обвинили в пособничестве лесным бандам. Однако о тех, кто устанавливал по сибирским селам новую власть, Василий Макарович напишет затем роман «Любавины». Камня на сердце, значит, не лежало? Шукшин взрослый никакой смертельной обиды от строя не претерпел, и в этом тоже его сходство с Высоцким: больше разговоров о притеснениях, нежели реальных притеснений. Василий Макарович получил две Госпремии и орден Трудового Красного Знамени. При недолгой своей жизни выпустил семь книг, снял пять фильмов: «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди», «Печки-лавочки», «Калина красная». Кстати, «Живет такой парень» – первая режиссерская работа – была отправлена на венецианскую Мостру и удостоена там «Золотого льва».

В конце концов – хоть для самого это и неважно – Шукшин похоронен на Новодевичьем…

Из письма к сестре: «Мы все где-то ищем спасения. Твое спасение в детях. Мне – в славе. Я ее, славу, упорно добиваюсь. Я добьюсь ее, если не умру раньше». Он добился. Умер в славе, а она надолго его пережила.

Он не снял фильма про Стеньку. На Стеньку вышла в судьбе его стенка, стена. Кто-то скажет: власть боялась, кто-то: Бог уберег. С Богом и церковью в романе «Я пришел дать вам волю», мягко говоря, сложности. «Вы, кабаны жирные!.. Лучше свиньям бросить, чем вам отдать!.. Для чего церквы? Венчать, что ли? Да не все ли равно: пусть станут парой возле ракитова куста, попляшут – вот и повенчались»…

Вспоминается заодно поп из рассказа «Верую!» – не священнослужитель, а черт его знает что такое. Для нас сегодняшних. Но не для Шукшина. Вырождением крестьянства болел Василий Макарович, а изводом духовного сословия, обмелением этого моря до мутной лужи – видимо, нет. В «Печках-лавочках» говорит замшелый беззубый сросткинский дед: «Раньше государство держалось на богобоязненности: то грех делать, другое грех делать. Щас-то я понял, что все это глупости были…»

Та же Софронова рассказывает: хотел Василий Макарович зайти в храм, но на пороге споткнулся и упал. Поднявшись, повернул обратно. Близким сказал: «Меня не пустили». Вопрос не в том, насколько это верно. Просто он знал, что могут не пустить. И за что именно – знал. От одного этого падения, от одной фразы Шукшину вышло пользы более, чем иному – от целого молебна…

В предвкушении главной (как ему думалось) работы Василий Шукшин создал две великие картины, которых не ждал с таким трепетом. Пока не удавалось запуститься с «Я пришел дать вам волю», на студии Горького – затеялись «Печки-лавочки». Переметнулся на «Мосфильм», но и здесь потребовали сначала «зарекомендовать» себя малобюджетной современной лентой. Так возникла «Калина красная». На премьеру в московский Дом кино Шукшин приехал инкогнито – в больничном халате. Жить ему оставалось месяцев девять.

Ах, какое красивое завещание!.. Эффект свыше – для того, кому вообще нравились эффекты. Он не был «правильным» человеком – Василий Шукшин. Впрочем, для чего прикрываться кавычками? Просто: правильным не был. Из письма сестре: «Я хочу, чтобы меня похоронили по-русски, с отпеванием, с причитаниями – и чтоб была жива моя мама…». Кто способен мечтать о таком горе для собственной матери – пережить сына? Но великое шукшинское эго трагическим сюжетом закругляло жизнь-песню. Чтобы ни убавить, ни прибавить.

По его и вышло.

– Я Шукшина читать не могу – плакать начинаю, – сказала, увидев книжку у меня в руках, соседка, моя ровесница, поглаживая головенку двухлетнего сына.

– Ну, это характеризует тебя с наилучшей стороны… – по неловкости захотелось отшутиться.

А если отбросить ухмылочки, так оно и есть.

Помните, Губошлеп утешал зареванную Люсьен, цедил брезгливо про Егора-Горе Прокудина: «Не жалей ты его… Он был мужик. А их на Руси много».

Кабы так – еще бы ничего. Но ведь мало их. Подозреваю, что в глубинах страны так же плачевно обстоит дело с мужиками, как и в столице.

Или не знаем мы Руси, не видим ее мужиков, потому что некому вытащить их на свет Божий? Потому что нет Шукшина…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.