In utero [194]

В январе 1579 года Нидерланды окончательно раскололись по религиозному признаку. Представители дворянства и духовенства южных провинций заключили в Аррасе соглашение в поддержку католической веры, тем самым еще основательнее закрепив испанское влияние во Фландрии и Брабанте, а протестанты северных земель подписали в Утрехте унию, которая быстро переросла из военного союза в полноценное государственное образование.

Поначалу казалось, что семерка северных провинций [195] совершает экономическое самоубийство, добровольно отрезая себя от Антверпена, крупнейшего торгового порта Европы. Но скоро стало ясно: амбиции купцов-реформаторов простираются куда дальше скромной интеграции в уже сложившуюся систему международной торговли.

Система эта в XVI веке выглядела незамысловато: весь мир был поделен между двумя морскими державами. Тордесильясский договор 1494 года проводил демаркационную линию от Северного полюса к Южному по 46 градусу западной долготы, передавая моря и земли к востоку от этой черты Португальскому королевству, а к западу - Кастилии и Арагону (Испании).

Два обстоятельства заставляли остальных европейцев мириться с несправедливостью. Во-первых, никто из них не обладал даже намеком на флот, способный противостоять иберийским морским державам. Кроме того, Тордесильясский договор был скреплен в 1506 году специальной буллой папы Юлия II, возлагавшей на Испанию и Португалию не только почетную миссию по обмену стеклянных бус на золото, но и эксклюзивное право разжигать в заблудших душах аборигенов огонь Христова прозрения. В подобной обстановке для того, чтобы нарушить status quo, помимо военной воли, требовалась еще и особая теологическая независимость, которая обнаружилась лишь десятки лет спустя у протестантских наций.

Как бы там ни было, на протяжении всего XVI века международную торговлю развивали, как умели, лишь Испания и Португалия. И, нужно сказать, умели они жутко посредственно. Тому были причины не только объективные - малочисленность этих наций и, как следствие, их неспособность обеспечить экономические потребности континента в полном объеме, - но и субъективные, отражавшие специфику иберийского национального духа: кровожадная воинственность и беспощадность, выказываемая по отношению к аборигенам мужского пола, замечательно сочетались в испанцах и португальцах с утонченной куртуазностью и мягкостью, проявляемой к прекрасной половине человечества. В результате на колонизированных территориях конкистадоры повально бракосочетались с туземками, плодились, проникались местным расслабленным настроением (тропический климат!), утрачивали пассионарный задор и постепенно отходили от дела благородного служения родине.

Как следствие, торгово-закупочная деятельность иберийских морских держав развивалась по изысканно-провинциальному сценарию. В качестве примера рассмотрим коммерческую модель португальцев - не только потому, что именно этой нации перешли дорогу голландские мореходы, но и потому, что испанская модель выстраивалась аналогично.

Неимоверным напряжением сил лузитанам удавалось в лучшие времена отправлять в торговые экспедиции до семи кораблей в год. Для опасных походов задействовались неуклюжие галеоны, которые были неспособны пристать к берегам Индии зимой (из-за северо-восточных муссонов) и отплыть от них летом (из-за юго-западных муссонов), - фактор, обусловивший строгую сезонность путешествий. Добавим среднюю продолжительность плавания в Юго-восточную Азию - полтора года туда и год обратно, и получим печальный график поставок экзотических товаров (в основном специй) в Европу.

Дальше - больше. Ревностно оберегая монопольные привилегии, Португалия позволяла своим подданным перевозить товары исключительно на кораблях королевского флота. Любое отклонение от предписания расценивалось как преступление против короны и каралось смертью. Вместе с торговым людом в далекое плавание отправлялись в прямом смысле слова армии солдат-охранников и иезуитов-миссионеров, на содержание которых уходила львиная доля выделенных средств. Для пущего контроля галеоны снаряжались в поход и отплывали только из Лиссабона, возвращались непременно туда же. Столичный порт представлял собой гигантский пакгауз, предназначенный для принудительного временного хранения всех привезенных товаров. Разумеется, за очень и очень большие деньги.

Португалия в силу своего географического положения являлась глухой европейской провинцией (как и Испания), поэтому в Лиссабоне не было больших рынков, и все накопленное добро вывозили на подводах и легких судах в Антверпен, который и стал реальным торговым центром Европы: в период расцвета (середина XVI века) этот порт заглатывал ежедневно более 100 кораблей и 300 подвод. По иронии судьбы, торговцы Антверпена, обеспечивающие ликвидность и устанавливающие цены на иберийские колониальные товары, являлись теми самыми марранами, которых за полвека до описываемых событий испанские и португальские радетели чистоты веры изгнали с полуострова.

Этот заунывно-провинциальный торговый механизм и вознамерились разрушить энергичные обитатели северных нидерландских провинций. Благоприятные условия для перехвата инициативы возникли к концу XVI века: сначала Испания в пылу религиозной схватки учинила погром в Антверпене (1576 год), растерзав 6 000 несчастных торговых евреев и спалив дотла 600 домов. Выжившие купцы и банкиры бежали в Амстердам и Роттердам, крупнейшие порты северных провинций, таким образом разрушив всю цепочку иберийской колониальной торговли. Затем британский флот под начальством лорда Говарда разметал по Северному морю весь цвет испанского флота - т. н. Великую Армаду (1588 год), передав эстафету доблестным британским пиратам, которые никогда уже больше не оставляли иберийских мореходов в покое. Наконец, Португалия по злополучному стечению обстоятельств (бездетный король Себастьян Желанный пал в сражении с сарацинами, и престол достался его родственнику - испанскому королю Филиппу II) утратила независимость, подпав на добрые 60 лет под власть своего соседа (1580-1640 годы).

Описанные события создали уникальную брешь в безраздельной торговой монополии и морском владычестве иберийских держав, и динамичные голландцы не преминули в эту брешь вклиниться. Поначалу торговцы северных провинций действовали застенчиво и с оглядкой: для финансирования каждого похода в Восточные Индии [196] создавалась отдельная компания (voor-compagnie), которая распускалась сразу после успешного завершения мероприятия. Ограниченные финансовые возможности не позволяли снаряжать более трех кораблей за один раз, а также обеспечить должное военное прикрытие для защиты от конкурентов (испанцев, португальцев и англичан), поэтому на первых порах (90-е годы XVI века) морские достижения Утрехтской унии были более чем скромными. Тем не менее, даже этой малости хватило, чтобы за четыре года (1598-1602 годы) выйти на обороты, превышающие португальские: шесть ведущих городов северных провинций отправили в Восточные Индии 51 корабль, и это принесло владельцам voor-compagnies 700% прибыли.

Перелом наступил только после того, как в экспедиции голландских мореходов вложились бывшие антверпенские банкиры, бежавшие от испанских погромов. Колоссальный капитал позволил вывести торговые операции на совершенно иной уровень, обеспечивший Нидерландам доминирующее положение на протяжении двух столетий.