Горан Петрович Различия (СПб. : Амфора, 2010)

Горан Петрович

Различия

(СПб. : Амфора, 2010)

В Сербии есть другие писатели, кроме Павича. Тоже хорошие.

Погружаешься в эту книжку с чувством некоторой, прямо скажем, скуки. Проза Петровича слишком прямолинейная, плывет от точки до точки – без той аритмии, которая заставляет вздрагивать всем существом, а затем о своем существе забывать напрочь.

Эту прозу чаще всего просто читаешь. Я так и не прижился в мире Петровича, не растворился там (как, собственно, и в мире Павича – но, наверное, мне там и делать нечего).

Однако потом, когда понемногу принимаешь неспешные законы этой прозы, все начинает работать.

В сборнике пять новелл, они построены по одному и тому же принципу.

Берется какая-то вещь, и через нее, как через створку, происходит постепенный (и в чем-то ожидаемый) выход в национальное, в общечеловеческое, в то, что вне человека и выше его. Семейный альбом, кинотеатр, дом отдыха, вокзал и поезд, телевизор и человек, однажды выключивший его.

Первая вещь (про семейный альбом) самая простая. Ну, ребенок осознал, что Дед Мороз поддельный (и вот он на фото). Ну, хотел дунуть в настоящую оркестровую трубу, а вышел писк (и вот он на фото). И т.д. – служба, дружба и прочая тяжба. В одной песне Михаила Щербакова на ту же тему больше и точности, и остроумия («Снимок за снимком, дым, клочки. Скулы, виски, очки, зрачки. / Дети, отцы, мужья, зятья. Кто же из оных я?»).

Во второй появляется кинотеатр и все его зрители. Каждый из зрителей в силу тех или иных причин занимает определенный ряд в зале и ведет себя на сеансе определенным образом. Но какое-то время спустя глядь – и картина предвоенной Югославии и полтора десятка отличных, из плоти и крови, трагичных и смешных типажей как есть перед глазами.

Алкоголик Бодо, раскладывающий по всему городу «заначки» и всегда носящий с собой план с расположением «средств для корректировки действительности». Бездомный Вейка, которому дует из космоса. Петрониевич, Ресавац, Станимирович, которые сбегали из школы, чтоб не учить скучную историю, а потом, спустя несколько лет, история собрала этих школьников вместе и убила. Киномеханик Швабич, который резал все фильмы, приходящие в городок, чтоб потом сделать из них собственную восьмичасовую картину обо всем сразу.

Петрович, как выясняется, умеет то, что в России очень мало кто делает. Когда берется самая что ни на есть обыденность, и совершенно незаметными движениями, какими-то пассами, располагающимися за пределами собственно орфографии и стилистики, происходит осознание мифологических, колышущихся глубин, стоящих за всяким человеком.

История, которая никоим образом не выдавала себя за притчу, становится притчей. Но пытаешься понять, где же это случилось, листаешь-листаешь и не видишь.

А если видишь – то лишь в том случае, когда автор специально указывает на это.

(Подобную грустно-веселую, горько-сладкую прозу, если вспоминать навскидку, в России только Влад Отрошенко умеет делать. Но он с юга, казак – видимо, только южнославянским народам дано это умение. Гоголь опять же…)

В некоторых новеллах Петрович нарочито обнажает прием. Вот человек однажды опознает Богородицу на вокзале, а потом начинает видеть и другие картины вокруг нас – тайную вечерю, потом и засуху, блуждающий народ, водяных чудовищ и саранчу…

Вот старик на инвалидной коляске изо дня в день, из года в год просит ставить ему третью часть третьей симфонии Брамса и дирижирует ею. Пятьдесят раз в день. Двести дней в году (пока не кончается курортный сезон). Ему уже много лет, и он сделал это более десяти тысяч раз. Он пытается поговорить с Богом, повторяя одну и ту же идеально выстроенную фразу. Шестиминутный музыкальный фрагмент.

«Маэстро, простите… – спрашивает у старика мальчик. – Скажите только одно. Куда девается столько музыки?»

Прекрасный вопрос. Литературы, кстати, тоже касается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.