Пламенная страсть

Пламенная страсть

Со дня кончины Вадима Эразмовича Вацуро (30 ноября 1935 – 31 января 2000) прошло восемь лет – в области осмысления и популяризации его наследия сделано совсем немало. Вслед за составленным еще самим В. Э. сборником «Пушкинская пора» (СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000) появились журнальные публикации из архива исследователя, сувенирно-мемориальная «Вацуриана» (СПб.: Итака, 2001), подготовленная Т. Ф. Селезневой по незавершенной рукописи монография «Готический роман в России» (М.: Новое литературное обозрение, 2002). Была переиздана книга «Лирика пушкинской поры: “Элегическая школа”» (СПб.: Наука, 2003; 1-е изд. – 1994), а книги «“Северные цветы”. История альманаха Дельвига – Пушкина» (1978) и «С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры» (1989), вкупе с более чем десятком прежде публиковавшихся работ и предназначенными для биографического словаря «Русские писатели. 1800–1917» статьями об А. И. Подолинском и Е. Ф. Розене, объединились в томе «Избранных трудов» (М.: Языки славянской культуры, 2004; составитель А. М. Песков). К читателю пришла первая книга второго тома Полного собрания сочинений Пушкина (СПб.: Наука, 2004; стихотворения «петербургского периода»; В. Э. был соредактором тома, для которого подготовил и откомментировал более двадцати текстов, включая столь важные и остающиеся предметом напряженных споров, как ода «Вольность» и эпиграмма на Карамзина «В его “Истории” изящность, простота»). Наконец, сравнительно недавно обрело жизнь издание «В. Э. Вацуро: Материалы к биографии» (М.: Новое литературное обозрение, 2005; составитель Т. Ф. Селезнева), вобравшее мемуары друзей и коллег В. Э., его тексты, не предназначавшиеся к печати (внутренние рецензии, заявки, письма к редакторам) или ее «избежавшие» (предисловие к повестям В. А. Соллогуба), разножанровые материалы, знакомящие нас с семьей и приватным бытием В. Э. (в частности, здесь представлены фрагменты его дневника и «не-филологического» эпистолярия, а также приросшая новыми страницами «Вацуриана»). В открывающей книгу статье В. М. Марковича обстоятельно и корректно подведены предварительные итоги тех дискуссий о творческой индивидуальности В. Э., его методологии, месте в истории филологической науки и русской культуре второй половины ХХ века, что начались уже в по неизбежности «быстрых» некрологах и были продолжены в специальных работах [180] . Можно сказать, что ныне работы Вацуро в рекомендациях не нуждаются, отослать заинтересованного читателя к статье В. М. Марковича и исчисленным в ней опытам интерпретации наследия В. Э. и охарактеризовать предлагаемую книгу лишь тематически – как книгу «лермонтовскую». Добавив, что ее появление закономерно, ибо, по словам составителя «Избранных трудов», из их состава «вполне осознанно были исключены лермонтовские сюжеты» (в расчете на издание, подобное нашему), а в «Записках комментатора» и «Пушкинской поре» «лермонтовиана» Вацуро представлена довольно скромно [181] .

Такое решение кажется, на первый взгляд, единственно оправданным. Особенно если учесть, что в предлагаемом издании впервые публикуется письмо В. Э. к Т. Г. Мегрелишвили, которое можно (и должно) счесть как исповедью, так и завещанием исследователя, всю жизнь занимавшегося творчеством Лермонтова. (Первые известные нам лермонтоведческие опыты В. Э. – публикуемая ныне преддипломная работа «Стиль “Песни… про купца Калашникова”», 1958, и написанный в соавторстве отчет о научной конференции, на которой В. Э. – студент четвертого курса – сделал доклад «Издания сочинений Лермонтова за 1917–1958 гг.» [182] ; работа, видимо, последняя – «Сюжет “Боярина Орши”» – увидела свет в 1996 году.) И все же тема «Вацуро и Лермонтов» требует некоторых комментариев.

Понятно, что труды В. Э. о Хемницере, Карамзине, Дмитриеве, Жуковском, Пушкине, Дельвиге, Аркадии Родзянко, Василии Ушакове или Некрасове написаны той же рукой, что и его «лермонтовиана»: объект и задача исследования в какой-то мере влияют на методологическую тактику ученого (грубо говоря, в иных случаях на первый план выходит биографический, идеологический, политический или собственно литературный контекст, в других – текстологические разыскания, в третьих – «медленное чтение» и т. п.), но не меняют радикально его научный почерк [183] . Это общее правило, но в случае такого универсала, каким был В. Э., оно видится уж совсем непреложным. Не работает и ссылка на продолжительность лермонтовских штудий – к примеру, Пушкиным или готическим романом В. Э. начал заниматься лишь немногим позже (если судить по печатным работам, последовательность которых лишь приблизительно передает движение научных интересов) и не прекращал до последних дней. Всякий разговор об «избирательном сродстве» ученого и «объекта» его научных интересов рискован, и разговор о Вацуро и Лермонтове исключением не является. Возможным (и даже необходимым) он кажется потому, что путь Вацуро-лермонтоведа, путь, который в начале своем сулил сплошные удачи (и научные, и, так сказать, «служебные»), оказался прихотливым и драматичным. Вероятно, об этом думал и сам В. Э., открывая основную часть письма к Т. Г. Мегрелишвили ошарашивающей формулировкой —

Данный текст является ознакомительным фрагментом.