Глава 9 Созидательное разрушение: сила технологии

Глава 9

Созидательное разрушение: сила технологии

Думаю, в мире найдутся покупатели, может быть, для пяти компьютеров.

Томас Уотсон, президент IBM, 1943 г.

В предыдущей главе технологическое знание было представлено как сила, создающая ловушки бедности. Но у технологии есть другие особенности, бла­годаря которым она дает надежду тропическим странам — тем, у которых в старые технологии было инвестировано меньше, чем в промышленно развитых странах. По крайней мере, у некоторых тропических стран есть возможность перескочить через несколько технологических ступеней и оказаться прямо на передовом рубеже технического развития. Однако, чтобы воспользоваться та­кими возможностями, необходимы минимальный уровень квалификации, ба­зовая инфраструктура, некоторый предыдущий технологический опыт и бла­гоприятствующая государственная политика.

Шок новизны

Я гляжу на вещи, беспорядочно лежащие на столе в моем рабочем кабинете, и почти все, что я вижу, — предметы, которых еще несколько лет назад не су­ществовало. Самый важный из них — компьютер-лэптоп, на котором я пишу эти строки. Его не было даже в 1985 г., когда я защищал диссертацию. Я тогда с большими сложностями распечатал текст на старинном (по нынешним мер­кам) компьютере-мэйнфрейме. А всего за несколько лет до этого я печатал ре­фераты и курсовые в старших классах и в колледже на механической пишущей машинке. Когда же в 1986 г. во Всемирном банке мне выдали мой первый лэп­топ, у него обнаружилась привычка к похищению невинных компьютерных файлов, которые бесследно исчезали. Как-то мне пришлось набирать один и тот же текст четыре раза.

Сегодня мой лэптоп поправляет мне правописание и грамматику. Он под­соединяется к телефонной линии, так что я могу посылать и получать письма; электронная почта, скоростные модемы и тоновый набор — точнее, техноло­гии, которые делают все это возможным, — не существовали еще несколько лет назад. Я могу также входить в Интернет — еще одна новая технология — и читать тысячи экономических статей и просматривать информационные сай­ты. Значительная часть исследований для этой книги проводилась с помощью Всемирной сети. Я могу найти в Интернете электронные адреса и телефоны других экономистов. Эти адреса и телефоны я храню в электронном органай­зере фирмы Sharp, сейчас уже почти антикварном по сравнению с карманным компьютером, каких тоже несколько лет назад не было.

Кофе, который я пью во время работы, — высококачественный кофе из Star­bucks, еще один продукт, недоступный всего несколько лет назад. Раньше мои запасы хорошего кофе зависели от того, что удавалось приобрести во время редких поездок в Боготу, столицу Колумбии. В крайнем случае приходилось довольствоваться тем ужасом, который предлагали в местном гастрономе. Сейчас Starbucks есть на каждом углу. Дома, чтобы хорошенько взбодриться, я готовлю кофе в дешевой кофеварке-эспрессо.

Мы живем во времена потрясающей технологической революции. Я уже го­ворил, что экономический рост не объясняется только накоплением физичес­кого капитала. В значительной мере рост зависит от других факторов. И одним из таких факторов являются технологии.

Мой компьютерный модем в двадцать два раза быстрее, чем модемы двад­цатилетней давности [1]. Всего с 1991-го по 1999 г. средняя цена одного мега­байта жесткого диска упала с пяти долларов до трех центов [2]. Вычислительная мощь на один вложенный доллар за последние два десятилетия выросла в 10 ООО раз. Зато стоимость пересылки информации по оптоволокну за тот же пе­риод снизилась в тысячу раз. А использование полупроводниковых приборов на единицу ВВП в США выросло с 1980 г. в 3500 раз. В 1981 г. Интернет объеди­нял 213 компьютеров. Теперь их 60 миллионов [3].

И такие потрясающие скачки произошли не только в сфере высоких техно­логий. С 1970-го по 1994 г. удвоились урожаи пшеницы; урожаи кукурузы и риса тоже подскочили — на 70 и 50 % соответственно. Урожаи злаковых куль­тур в Азии продемонстрировали еще более удивительный рост, утроившись за последние сорок лет [4]. Промышленность стала более эффективной. Появи­лись новые технологии вроде системы управления запасами «точно вовремя» и машин с числовым программным управлением. Поразителен прогресс в здра­воохранении. Например, лечение психических расстройств — таких, как ши­зофрения и депрессия, значительно упростилось после открытия новых ле­карств — «Риспердала» и «Прозака», которые принесли облегчение миллио­нам страдальцев.

Перечень можно продолжать. Технический прогресс — это огромная сила, стоящая за экономическим ростом. Ведь он, собственно, и заключается в про­изводстве новых товаров и новых технологий. Однако побочный эффект это­го процесса состоит в уничтожении старых товаров и отрицании старых техно­логий. В предыдущей главе мы рассматривали, как новая технология дополняет существующую, и эти рассуждения, казалось бы, не сулили отсталым странам ничего оптимистичного. Теперь попробуем понять, как новая технология по­рой может заменять старую и таким образом предоставляет шанс отсталым странам или регионам догнать лидеров. Прежде всего давайте восславим удиви­тельную силу технологии, которая позволяет получить больший объем продук­ции при неизменных затратах. Пусть примером нам послужит освещение — тем более что мы в состоянии точно измерить затраты на входе (в британских тепловых единицах) и объем выпуска (в люмен-часах).

История света

Первым известным способом освещения был костер, которому примерно 1,4 миллиона лет [5]. Изобретателем костра был наш не слишком сообрази­тельный предок Homo australopithecus. Каждый, кому приходилось ставить па­латку при свете костра, знает, что огонь поглощает много энергии, но дает не очень много света. Более продвинутые люди палеолита, 42-17 тысяч лет назад, заменили костер на сжигание животного жира в каменных лампах. По меркам палеолита это явилось серьезным прорывом: в качестве источника света жиро­вые лампы с энергетической точки зрения были как минимум в двадцать два раза эффективнее костра.

Двигаясь вверх по лестнице эволюции, мы добираемся до вавилонян, кото­рые примерно в 1750 г. до н.э. использовали для освещения своих храмов кун­жутное масло. Оно было вдвое эффективнее, чем животный жир. Наконец, во времена греков и римлян появляются свечи, коэффициент освещения кото­рых вдвое выше, чем у кунжутного масла. Платон писал при свечах. На протя­жении следующих 1800 лет никакого прогресса в этой области не было.

Свечи удалось превзойти с помощью китов. Лампы с китовым жиром при одинаковых затратах энергии давали примерно вдвое больше света, чем свечи. В начале XIX века китобои беспощадно охотились за этими благородными мле­копитающими с целью добычи их жира. Как раз когда киты оказались на грани вымирания, их (и нас) спасло открытие нефти. Эдвин Л. Дрейк прорыл пер­вую в мире нефтяную скважину возле Титусвилля в Пенсильвании 27 августа 1859 г. Керосиновые лампы при одинаковом расходе энергии были примерно на 20 % ярче, чем лампы с китовым жиром, а нефть была значительно дешевле китового жира.

Затем появился Томас Эдисон и подарил нам электрическую лампу, кото­рая оказалась громадным усовершенствованием — энергетически она в шее­тнадцать раз выгоднее керосина. Электрическую лампу продолжали улучшать вплоть до появления современных компактных флуоресцентных лампочек, ко­торые к 1992 г. светили в 26 раз ярче эдисоновских при равных затратах энергии. Так что сегодняшнее освещение при одинаковом расходе энергии в 143 000 раз ярче, чем костры пещерных людей (рис. 9.1).

Огромные технологические достижения и рост заработной платы означают, что теперь за данное количество труда мы можем приобрести гораздо больше света. А именно, в 840 000 раз больше света за час труда, чем австралопитек.

Рис. 9.1. Яркость света на единицу расхода энергии.

 Да­же если мы не будем рассматривать всю эволюционную лестницу, разница все равно значительна. Мы можем купить за час работы в 45 ООО раз больше света, чем могли рабочие двести лет назад.

Хорошо, но не панацея

Технология — прекрасная вещь, но давайте не будем возводить ее в ранг очередного эликсира роста. Технология так же реагирует на стимулы, как и все прочее. Когда есть технология, но нет стимулов к ее использованию, ничего особого не произойдет. У римлян были паровые машины, но использовались они только для открывания и закрывания дверей храма [6]. У них был даже ав­томат для продажи святой воды в храме, который работал, если опустить в не­го монетку. У них были машины для жатвы, подшипники, водяные мельницы и водяные насосы, но устойчивого экономического роста они не добились. Бы­ли также рычаги, болты и блоки, которые они использовали в основном для военной техники [7].

У майя и ацтеков было колесо, но оно применялось только для детских иг­рушек [8]. В Хайдерабаде (Индия) возникло первое производство высокока­чественной стали, которую экспортировали в средневековую мусульманскую империю, — а там сталь использовали для ковки мечей, чтобы вести священ­ную войну с неверными.

Самый яркий пример владения технологическими знаниями и неспособ­ности поддерживать рост подушевого дохода представляет собой Китай. Ки­тайцы за полтора тысячелетия до европейцев научились лить сталь. У них бы­ли железные подвесные мосты, которые европейцы позже стали копировать. Китайское сельское хозяйство было достойно восхищения — чего стоят высо­коурожайные рисовые поля с инженерными гидравлическими средствами для ирригации и осушения! В Китае земледельцы использовали железный плуг, сеялку, борону, множество разных удобрений, а также химические и биологи­ческие методы защиты растений. К эпохе династии Минь (1368-1644) у Китая был порох, колесные мельницы, тачки, прялки, книгопечатание, бумага (даже туалетная бумага, что совсем уж невероятный прорыв), компас и трехмачто­вые океанские корабли [9]. Но китайцы решили не конкурировать со своими технологиями на мировом рынке и закрыли границы. Поэтому страна пережи­вала застой до XIX века, пока европейцы, использовавшие аналогичные техно­логии, не подчинили ее своей власти. (Подумайте, насколько иной была бы ис­тория, если бы Америку открыли китайцы.)

В сегодняшнем мире мы можем составить некоторое представление о тех­нологическом прогрессе путем измерения роста производительности — той составляющей экономического роста, которая не объясняется увеличением чис­ла машин и объема рабочей силы. В промышленно развитых странах рост про­изводительности составляет 1-2 % в год. Это объясняет фактически весь рост объема выпуска на одного работника. Однако даже если границы технического развития расширяются на 1-2 % в год, незаметно, чтобы многие бедные стра­ны пожинали плоды прогресса. Как вы помните, темпы роста подушевого ВВП в типичной бедной стране в 1980-1998 гг. были равны нулю. Разница в росте производительности объясняет около 90 % различий в темпах роста на душу населения по странам в 1960-1992 г.

В некоторых странах рост производительности даже был отрицательным. Например, в Коста-Рике, Эквадоре, Перу и Сирии реальный ВВП на душу насе­ления с 1980-го по 1992 г. падал темпами, превышающими 1 % в год. Причем тогда же в этих странах основной капитал на душу населения увеличивался бо­лее чем на 1 % в год, и повышался уровень образования. Не утверждаю, что в Коста-Рике, Эквадоре, Перу и Сирии наблюдался технический регресс. Но оче­видно, что какие-то факторы мешали прогрессу. Рост на основе технического прогресса — процесс отнюдь не автоматический.

Подобно тому как рост производительности объясняет большую часть раз­личий в подушевом росте разных стран, разница в уровне развития техноло­гий объясняет основные различия в величине подушевого дохода. Американ­ские рабочие производят в двадцать раз больше на единицу рабочей силы, чем китайские. Если бы у китайских рабочих была такая же технология, как у аме­риканских, тогда американские рабочие производили бы только вдвое больше китайцев (что можно было бы объяснить более высоким уровнем образования и большим количеством машин у американских рабочих). Львиная доля более высокого объема выпуска на одного рабочего в США по сравнению с Китаем объясняется более высокой технологической производительностью [10]. Бед­ные страны — такие, как Китай, продолжают отставать в технологическом раз­витии, несмотря на широкую доступность передовых технологий. Технология сама по себе не может повсеместно улучшить жизнь.

Технический прогресс

Экономика переживает подъем, когда у людей есть стимул применять новые технологии, и они готовы пожертвовать сегодняшним потреблением, чтобы внедрять новую технологию ради будущих благ. Это ведет к уверенному росту производительного потенциала экономики и повышению доходов населения.

Стимулы, которые существенны в этом случае, — те же, о которых я говорил и раньше. Важнее всего хорошее правительство, которое не ворует плоды тру­да рабочих. У римлян и китайцев были централизованные авторитарные прави­тельства, тратившие большую часть своих ресурсов на войну и бюрократию. В

Римской империи производство считалось чем-то, что следует оставить на до­лю рабов, но по отношению к техническому прогрессу это не очень хорошая позиция. В Америке XIX и XX вв. был (и есть) живой и активный рынок, кото­рый вознаграждал изобретателей за найденные ими новые улучшенные спосо­бы освещения. В Эквадоре, Коста-Рике, Перу и Сирии проводилась непредска­зуемая политика — она не способствовала инвестициям в будущее через инно­вации. Так что мы приходим к прежнему выводу: для роста важны стимулы.

Но со стимулами к техническому прогрессу все не так просто. Технический прогресс порождает как победителей, так и побежденных. За его радужным фа­садом скрывается ряд технологий и товаров, которые подверглись разрушению. Экономический рост — это не просто увеличение количества чего-либо и про­изводство все большего количества старых товаров. Гораздо чаще это процесс замены старых товаров новыми. Люди, которые производили старые товары, могут потерять работу, несмотря на то, что по ходу прогресса создаются новые рабочие места, — вероятнее всего, не для тех, кто потерял работу. В Соединен­ных Штатах, например, каждые три месяца закрывается около 5 % рабочих мест и примерно столько же новых рабочих мест появляется [11]. Группы интересов, связанные со старыми технологиями, могут пытаться блокировать новые тех­нологии.

В нашем примере с освещением производителям неэкономичных средств освещения приходилось уступать дорогу производителям экономичных. Све­чи проиграли лампам с китовым жиром, которые, в свою очередь, проиграли керосиновым лампам, а потом и те проиграли электричеству. Производители свечей, китобои и люди, занимающиеся очисткой керосина, последовательно теряли работу по мере продвижения новой технологии. Это не новая мысль. Экономист Джозеф Шумпетер еще в 1942 г. заметил, что процесс экономичес­кого роста «постоянно революционизирует экономическую структуру изнут­ри, постоянно разрушая старое и постоянно создавая новое. Процесс Созида­тельного Разрушения — основной в картине капитализма» [12].

Экономисты Филипп Агион и Питер Хоуитт в недавнем исследовании осо­бо выделили этот аспект проблемы роста [13]. Они отмечают, что процесс со­зидательного разрушения усложняет стимулы для инноваций. Ученые гово­рят о причинах, по которым при свободном рынке темп технологических ин­новаций может быть очень низким. Те, кто внедряет технические новшества, не могут пожать в полной мере плоды своих усилий, поскольку инновации поддаются имитации. (Фирма Apple не получила от разработанного ею графи­ческого интерфейса пользователя столько доходов, сколько могла бы, потому что Microsoft имитировала новинку в Windows.)

Поскольку общественная прибыль от инноваций выше, чем частная, час­тные лица не создают и не продвигают технические новшества с той активнос­тью, в которой заинтересовано общество. Один из способов решения пробле­мы — патентная зашита. Но ее механизм очень несовершенен и не позволяет компенсировать прибыль, которую упускают первопроходцы (это подтверди­ла на собственном примере фирма Apple). Невозможность полностью присво­ить инновации как явление, по своей природе сходно с «утечками знания», о которых шла речь в предыдущей главе.

Агион и Хоуитт обращают также внимание на еще один малоприметный фактор, объясняющий возникновение многих препятствий для инноваций в ситуации свободного рынка. Те, кто внедряют новшества, ясно осознают, что завтрашние инновации в конце концов сделают устаревшими сегодняшние. Это снижает доходность сегодняшних изобретений и в конечном счете работа­ет против инноваций. Печально, потому что будущие изобретения должны строиться на нынешних. Исаак Ньютон говорил: «Если я видел дальше других, то только потому, что стоял на плечах гигантов» [14].

Сегодняшние инноваторы не принимают во внимание, что их инновации повысят производительность экономики. Сами они получают доход от своих инноваций только пока на рынке не появится что-нибудь еще более новое. Это опять-таки свидетельствует, что частная доходность инноваций меньше об­щественной. Если довести эти рассуждения до крайности, то инноваций может вообще не быть, так как люди будут бояться последующих инноваций. Как сказал Йоги Берра о ресторанах: «Туда никто не ходит, там слишком людно».

Итак, из-за невозможности в полной мере присвоить инновации и по при­чине их неизбежного устаревания скорость технического прогресса в рыноч­ной экономике будет снижаться. Эти отрицательные стимулы могут оказаться настолько сильны, что инновации и вовсе прекратятся, и, следовательно, эко­номический рост остановится. Выход, очевидно, состоит в создании мощных стимулов для инноваций путем субсидирования частных исследований и раз­работок. Кроме того, государству следует субсидировать приобретение лучших иностранных технологий. Со стороны МФО требуется поощрять прямые ино­странные инвестиции из стран с развитыми технологиями, побуждать прави­тельства к самостоятельным исследованиям и разработкам и настаивать на со­блюдении строгих законов по защите интеллектуальной собственности, кото­рые позволят изобретателям распоряжаться доходами от изобретений.

Мертвый груз старого

Другая проблема, связанная с «созидательным разрушением», состоит в том, что мертвый груз старых технологий ограничит выгоду от новых. Вероятно, в этом кроется одна из причин замедления роста в США и в других промышленно развитых странах. Существующие технологии себя изжили, а продвижение к новым совершается недостаточно быстро. Даже промышленно развитые стра­ны не полностью перешли на электронные технологии, с которыми связано будущее, — возможно, из-за этого и замедляются темпы роста [15]. (Я только что потратил два часа, пытаясь заказать билет на международный авиарейс че­рез Интернет, пока в конце концов не позвонил в старомодное агентство и не попросил, чтобы они сделали это за меня. Электронная революция — это здо­рово, но у нее свои болезни роста.)

Классическая статья историка экономики Пола Дэвида (которую я только что нашел в Интернете, правда, после утомительных поисков) описывает тор­мозящий эффект старой технологии во время более ранней технологической революции — когда паровые двигатели сменялись электрическими [16]. Дей­ствительно, время постепенного распространения электродвигателей совпало с замедлением роста производительности, как в США, так и в Великобритании. В 1910 г. было электрифицировано только 25 % американской промышленности, хотя Эдисон изобрел центральную электростанцию в 1881 г. Электродвигатель приживался с трудом, так как его внедрение требовало модернизации сущес­твующих производств. При использовании парового котла фиксированные из­держки на него были высоки, поэтому паровой двигатель ставили посреди цеха, и затем его энергия при помощи рычагов и приводных ремней передавалась на все машины фабрики. Большим преимуществом электродвигателя оказалось то, что его можно было установить внутри каждой отдельной машины, так что центральный двигатель уже не требовался. Можно было также сэкономить на инвестициях в фабричное оборудование, потому что рычаги, ремни и громоз­дкая инфраструктура больше были не нужны. Как только перестало иметь зна­чение расположение материалов по отношению к источнику энергии, всю сис­тему движения материалов внутри фабрики можно было оптимизировать. Многоэтажные фабрики, которые были предпочтительнее при использовании паровой энергии и средств ее передачи, были заменены одноэтажными. Фабри­ка с несколькими источниками энергии была менее подвержена риску полной остановки. При паровом двигателе производство могло встать из-за проблемы с паровым котлом или любым из рычагов и ремней. Если же выходила из строя электрическая машина, поломка затрагивала только то оборудование, в кото­ром находился неисправный двигатель.

Тем не менее эти преимущества не были реализованы сразу. Ведь большие средства уже были вложены в фабрики с рычагами и ремнями. На начальной стадии внедрения электрического двигателя он просто заменил паровой в ка­честве центрального источника энергии. Только по мере старения существо­вавших фабрик и строительства новых по принципу децентрализованного рас­пределения электроэнергии были использованы все возможности новой техно­логии, позволяющие повышать производительность. Так, по иронии судьбы, прежние технологические успехи (связанные с внедрением паровых машин)

7 - 2501 могут препятствовать новой технологии (электричеству). У отсталых стран есть естественное преимущество при внедрении новой технологии — ведь у них никогда не было старой!

Более того (с подобными явлениями мы не раз сталкивались в этой книге), решения отдельных фабрик о переходе на электроэнергию зависели от того, как вели себя другие фабрики. Строить электростанцию-генератор имело смысл только в том случае, когда поблизости было много коммерческих пользовате­лей. Если соседи не переходили на использование электроэнергии, отдельная фабрика не могла добиться успеха. Именно сетевой эффект объясняет, почему поначалу электрификация распространялась так медленно, а потом вдруг этот процесс резко ускорился. К 1930 г. 80 % американской промышленности было электрифицировано.

Аналогично далеко не сразу осознаются производительные преимущества компьютера, потому что они требуют реорганизации старых способов ведения дел. В моем кабинете до сих пор книги и бумаги занимают гораздо больше мес­та, чем компьютеры. Ведь пока экономика недостаточно компьютеризирова­на, чтобы обойтись без бумажных версий документов. Уже несложно предста­вить день, когда все деловые и профессиональные документы будут доступны в сети и устранят необходимость в полках для бумажных материалов. Но этого еще не произошло, потому что вокруг много людей традиционного склада, ко­торые пользуются чернилами и бумагой. Однако рано или поздно новая волна накроет нас с головой. Возможно, процесс уже начался. В 1997 г. в США на двадцать три человека приходился один компьютер с выходом в Интернет. Но число подключенных к компьютерной сети растет на 50 % в год [17]. Еще быс­трее Интернет распространяется во многих бедных странах, потому что они могут пропустить ряд промежуточных этапов технического прогресса. В Мек­сике уже есть 36 провайдеров интернет-услуг, в том числе один в самом отста­лом штате Чиапас.

Группы интересов и созидательное разрушение

Необходимо отметить, что будут появляться не только выигравшие от про­цесса экономического роста, но и проигравшие. В ходе экономического разви­тия некоторые старые отрасли промышленности исчезают, а новые возника­ют. Рост меняет весь экономический ландшафт, превращая фермы в рестора­ны быстрого питания и производственные площади. И поскольку, повторим, в этой игре есть не только победители, но и побежденные, понятно, почему всегда существовало мощное лобби, направленное против экономического рос­та. И дело тут отнюдь не в одном беспокойстве за окружающую среду.

В Интернете, например, есть сайт Института сохранения (Preservation In­stitute) — группы, которая призывает «покончить с экономическим ростом» [ 18]. Исследование 1999 г. предупреждает: «Расширение городов угрожает окру­жающей среде, экономике и общественному устройству Америки» [19]. Исто­рик Пол Кеннеди замечает, что экономические изменения, «так же как войны и спортивные турниры… обычно не для всех выгодны». Прогресс приносит бла­га одним, «так же как наносит вред другим» [20]. На полках библиотеки можно найти книги и статьи с характерными названиями: «Для того чтобы поддержи­вать развитие, нужно отказаться от роста», «Экономический рост и ухудшение социального обеспечения», «Развитые до смерти», «Нищета богатства», «Цена экономического роста» и более сдержанным — «Иллюзия роста: Как экономи­ческий рост обогатил немногих, разорил многих и поставил планету под угро­зу» [21 ]. В 2000 г. на ежегодной встрече МВФ и Всемирного банка в Праге демо­нстранты бросали камни и бутылки с зажигательной смесью, чтобы выразить свое разочарование в глобальном экономическом росте.

Очевидно, стимул к противодействию созидательному разрушительному росту существует у многих — например, у тех, кто работает со старыми техно­логиями. Я сопротивляюсь покупке нового карманного компьютера, потому что все нужные мне телефонные номера хранятся в уже устаревшем органай­зере Sharp Wizard. В общем, в старых отраслях всегда будет коалиция работни­ков и корпораций, требующих защиты от новых технологий. Когда новая тех­нология приходит из-за границы, протест часто принимает форму требования оградить местных производителей от конкурирующих импортных продук­тов, созданных при использовании более эффективной технологии. Среди за­щитников старых технологий бывают и государственные лидеры. Бюрократы могут ощущать, что новые технологии ставят под угрозу их методы контроля. Не исключено, что из-за этого Китай закрыл свои границы в эпоху Минь, а сегодня пытается контролировать использование Интернета. Сопротивление порой настолько велико, что рост существенно замедляется.

Историк экономики Джоэл Мокир утверждает: те же силы, которые вызва­ли первую в мире промышленную революцию в Англии, позже противодейст­вовали дальнейшему техническому прогрессу. Это привело к тому, что Англия уступила технологическое первенство Америке. Английские школы обучали элиту для определенных профессий, а не для науки и технологий. На конти­ненте, наоборот, немцы ввели свои TechnischeHohschule [22]. Американская пря­дильная промышленность рванула вперед с изобретением новой кольцепря-дильной технологии, в то время как Ланкашир остался верен устаревшей тех­нологии веретенной пряжи [23]. После трех забастовок 1850-х гг. англичане добились запрета использовать швейные машины для пошива обуви в Нор-тхэмптоне. Рабочие в оружейной промышленности в Бирмингеме сопротивля­лись внедрению прогрессивной технологии взаимозаменяемых деталей. Анг­лийские рабочие также не дали ввести новое оборудование в производстве ков­ров, стекла и металла [24].

Потом нечто подобное случилось и с Америкой, которая в 1970-1980-е гг. уступила пальму первенства Японии. Теперь застой наступил в Японии, а Аме­рика после большой встряски снова в лидерах, хотя обе страны развиваются медленнее, чем несколько десятилетий назад.

Конфликт между старой и новой технологией можно рассматривать как кон­фликт между поколениями. Старики обучены трудиться по старой техноло­гии, и их квалификация может быть жестко к ней привязана. У них есть все стимулы сопротивляться внедрению новой технологии. Молодые учатся то­му, что в данный момент является передовым рубежом развития технологий, и у них есть стимулы для ввода этой новой, более производительной техноло­гии. Будет ли происходить технический прогресс, зависит от того, кто занима­ет ключевые позиции в управлении. В демократическом обществе это может зависеть от демографических факторов — то есть от того, какую долю населе­ния составляют пожилые люди. А это, в свою очередь, определяется темпами роста численности населения. Если они высоки, то большинство составляет молодежь; если численность населения растет медленно, то в большинстве оказываются старики [25]. В бедных странах население увеличивается быстро, и потому у них есть преимущество — на молодых приходится основная часть жителей.

С такой точки зрения более понятны некоторые интересные факты из не­давнего экономического прошлого. Замедление экономического роста в про-мышленно развитых странах совпадает со старением населения. Вот и ответ, почему электронная революция последних двух десятилетий еще не привела к ожидаемому подъему производительности: старые поколения сопротивляют­ся тому, чтобы персональный компьютер пронизал всю социальную инфра­структуру. (Моя мама упорно сопротивляется использованию электронной по­чты и до сих пор печатает свои письма ко мне на электрической пишущей ма­шинке — возможно, последней в Америке.) При этом американская экономи­ка более динамична, чем другие развитые экономики. Это связано с более быс­трым ростом численности населения и его относительной молодостью, если брать средний возраст (что отчасти вызвано иммиграцией).

Демографические особенности объясняют еще одно важное экономическое событие: общую неудачу трансформации, совершающейся в бывших комму­нистических экономиках Восточной Европы и бывшего Советского Союза. Это все страны с почти нулевым ростом численности населения, в котором боль­шую часть составляют пожилые люди. Наряду с прочими причинами неудачи, с которыми сталкиваются эти государства после демонтажа плановой эконо­мики, вызваны тем, что у власти по-прежнему находятся группы интересов, защищающие старые методы производства. На предприятиях пожилые менед­жеры по-прежнему сопротивляются внедрению новых западных технологий, которые дали бы преимущество молодым перед стариками.

Покойный экономист Манкур Олсон отметил еще одно свойство экономи­ческого роста, которое связано с наличием в обществе групп, заинтересован­ных в старых технологиях. Олсон обратил внимание на интересный факт — быстрый подъем экономики наблюдается после больших войн или других об­щественных потрясений. Среди примеров — резкий рост в Японии, Германии и Франции после Второй мировой войны. По утверждению ученого, это объ­ясняется отчасти тем, что в ходе войн и революций происходит уничтожение старых групп интересов, и такая ситуация позволяет новым лидерам выйти вперед. Продолжив рассуждения Олсона, можно сказать, что война и револю­ция вышибают из седла старое поколение и дают возможность новому поколе­нию внедрить новую технологию.

Наглядным примером служит развитие сталелитейной промышленности в Японии и Америке после Второй мировой войны. Различия связаны с тем, что в Японии произошли мощная встряска и появление новых лидеров, а в США, где сохранялась стабильность, инновации встречали сопротивление со сторо­ны групп интересов.

Вследствие американской оккупации Японии тяжелая промышленность страны «очистилась» от бывших лидеров. Молодой инженер Нисияма Ятаро стал президентом концерна Kawasaki Steel и произвел в отрасли настоящую технологическую революцию [26].

В 1952 г. две австрийские компании изобрели кислородный конвертер — он должен был заменить распространенную в то время мартеновскую печь. Изоб­ретение пытались продать и американцам, и японцам. Американцы, которые производили в десять раз больше стали, чем японцы, и вложили много средств в мартеновское производство (при его помощи они обогнали британцев, ис­пользовавших бессемеровский процесс) [27] отвергли предложение. Нисияма Ятаро, наоборот, принял новую технологию в конце 1950-х гг., и вскоре за ним последовали другие японские фирмы. После того как конвертерное производ­ство было доведено до совершенства, удалось снизить производственные из­держки на 10-20 % по сравнению с технологией мартеновской печи и к тому же в десять раз сократить время обработки сырья. Более того, внедрение одной технологии породило другую. Сталь после рафинирования отправлялась не­посредственно на производство слябов — так в Японии было освоено непре­рывное литье. В Америке же по-прежнему рафинированная сталь охлаждалась в чушках и затем снова нагревалась для производства слябов. Непрерывное литье было более экономичным с точки зрения расхода энергии, так как не приходилось повторно нагревать чушки.

Переход к непрерывному литью естественным образом вытекал из техно­логии кислородного конвертера. В противном случае создавался бы дисбаланс между скоростью производства слябов и темпами выплавки стали. Это ново­введение привело к внедрению компьютеризированного контроля за всем про­цессом производства — Япония сделала этот шаг в 1962 г. и в 1980-е гг. уже бы­ла мировым лидером в данной технологии [28]. С 1957-го по 1993 г. эффектив­ность использования ресурсов в японской сталелитейной промышленности по­высилась более чем в два раза, в то время как в Америке она осталась примерно на том же уровне [29]. За четыре последние десятилетия производство железа и стали в Японии выросло вчетверо, а в Америке — только на 13 % [30]. С 1960-го по 1996 г. на мировом рынке стали доля Японии удвоилась, а доля США вдвое снизилась. Но с недавних пор и Япония, по естественному закону смены поко­лений, стала терять контроль над рынками, уступая его новичкам — таким, как Корея и Тайвань [31].

Как показывает история с японской сталью, напряжение между группами интересов в старых технологиях и новыми технологиями может дать отста­лым экономикам преимущество. Продвинутая экономика будет делать ставку на существующую технологию, поскольку работники натренировались имен­но на ней и с ней связывают свои навыки и производительность [32]. Сравните это с отсталой экономикой — в ней работники не были обучены по старой тех­нологии, потому что некоторые отрасли промышленности вообще не были развиты или потому что старые фабрики были во время войны разрушены. При освоении новых отраслей промышленности отсталой экономике будет вы­годно перескочить сразу к новой технологии. Такой рывок позволит ей пере­гнать развитую экономику. Как считают некоторые исследователи, именно по­этому Япония догнала в послевоенные годы Америку. Не правда ли, сказанное противоречит мысли предыдущей главы о том, что отсталые экономики всег­да будут находиться в невыгодном положении!

Но прежде чем возрадоваться благам отсталости, следует заметить, что силы, о которых в предыдущей главе шла речь, продолжают действовать. Да, отста­лость может помочь некоторым странам прорваться сразу на передовые рубежи развития технологий. И вместе с тем в отсталости есть несомненные минусы. У слаборазвитых стран просто нет условий для введения новых технологий. На­пример, переход к компьютеризованному процессу наблюдения за литьем ста­ли требует знания компьютеров. Еще более базовой предпосылкой прогресса является наличие надежных источников энергии, а они зависят от транспорт­ной инфраструктуры экономики. Экономика может быть «слишком отсталой», и тогда у нее не будет шанса допрыгнуть до передовых рубежей. Именно поэто­му Чад не сравнялся с Соединенными Штатами так же, как Япония. Не сущес­твует общей тенденции, согласно которой бедные страны догоняли бы богатые. Напротив, в среднем бедные страны еще сильнее отстают.

Имитация

Вряд ли новая технология зародится в бедных странах, но они и не должны рождать своих Томасов Эдисонов и Биллов Гейтсов. Их преимущество состо­ит в возможности повысить свой технологический уровень, перенимая изо­бретения у богатых стран.

Как мы видели на примере с текстильной промышленностью Бангладеш в предыдущей главе, бедные страны могут оказаться на передовом рубеже тех­нического развития, копируя технологии промышленно развитых стран. Во время обучения в Корее бангладешские текстильщики переняли навыки ко­рейских мастеров, а бангладешские менеджеры переняли приемы корейских менеджеров. В результате в Бангладеш возникла многомиллиардная экспорт­ная отрасль — производство текстиля.

Как видно из этого примера, надежнее всего передавать передовую техноло­гию от богатых стран бедным путем прямых иностранных инвестиций. Если бы корейская фирма Daewoo не решила инвестировать средства в Бангладеш, бангладешский технологический скачок так бы и не состоялся.

Есть и косвенные свидетельства того, что прямые иностранные инвестиции способствуют техническому прогрессу. Так, в результате нескольких эмпири­ческих исследований было обнаружено, что более высокий приток прямых инос­транных инвестиций (по отношению к ВВП) приводит к экономическому рос­ту в бедных странах. Возможно, это происходит посредством внедрения тех­нологий [33]. В Индонезии на предприятиях, которыми владеют иностранцы, выпуск на одного работника выше, чем в местных компаниях. Но это привело к тому, что объем выпуска на одного работника увеличился и в местных фир­мах — и вероятно, благодаря имитации технологий [34].

Еще один канал, по которому иностранная технология может поступать в страну, — импорт оборудования. Жителям бедных странах совсем не сложно оказаться на передовых рубежах компьютерных технологий: для этого доста­точно купить лэптоп Dell Latitude CPi с Microsoft Windows Word и Excel. В од­ном из недавних исследований было выявлено, что импорт оборудования дей­ствительно способствует росту [35]. Если правительство настолько глупо, что­бы запретить ввоз импортного оборудования, то это окажет негативное влия­ние на экономику. Например, Бразилия медленнее других стран осваивала ком­пьютеры из-за правительственного запрета на их импорт. Это была неудачная попытка развить местную компьютерную промышленность — классический пример попытки группы интересов остановить технический прогресс.

В целом процесс имитации реагирует на те же стимулы, что и инновации. Правительство должно субсидировать технологическую имитацию, потому что она благотворна не только для самого имитатора, но и для других компаний страны. И, конечно, деловой климат должен благоприятствовать прямым ино­странным инвестициям и импорту оборудования, не говоря уже о предприни­мательстве как таковом.

Бангалор

Бангалор — столица штата Карнатака на юге Индии. Этот город, располо­женный на плато, издавна известен своим освежающим климатом и садами. Когда-то Бангалор был сонным местечком, куда отправлялись новобрачные и пенсионеры, чтобы оказаться подальше от цивилизации [36].

Ныне, однако, Бангалор известен совсем другим. Его именуют индийской Силиконовой Долиной, поскольку он стал одним из крупнейших центров кон­центрации производства программного обеспечения в третьем мире. В барах с названиями вроде NASA и Pubworld на Черч-стрит молодые программисты об­мениваются последними новостями отрасли («сплетни Черч-стрит»). Среди их клиентов — Citibank, American Express, General Electric и Reebok [37]. Здесь есть представительства Texas Instruments, Sun Microsystems, Novell, Intel, IBM и Hew­lett-Packard. Среди местных фирм — Wipro, Tata, Satyam, Baysoft и Infosys. Не­которые местные фирмы создали коалиции с иностранными партнерами (Wip-ro с Intel, Tata с IBM). На Черч-стрит приезжают представители рекрутерских компаний, чтобы набрать программистов в настоящую Силиконовую Доли­ну. В Бангалоре сосредоточена значительная часть производства программно­го обеспечения Индии (которое оценивается в 2,2 миллиарда долларов). Этот город — хороший пример того, как отсталая область может рывком достичь передовых рубежей развития технологий.

Но почему Силиконовые Долины по всему миру столь упорно концентри­руются в конкретных местах? История Бангалора, как и многие другие, начи­нается (но не кончается) с государственного вмешательства и с университета. Для Бангалора Индийский научный институт был тем же, чем для Силиконо­вой Долины был Стэнфорд, а для Route 128 — Массачусетский технологичес­кий институт.

В 1909 г. индийский промышленник Джамсетджи Насарванджи Тата осно­вал в Бангалоре Индийский научный институт, ставший лучшим в стране на­учно-технологическим центром. Как и всех прочих, предпринимателя привлек прекрасный климат. После обретения Индией в 1947 г. независимости, в Банга­лоре открылись государственные агентства по обороне, авиации и электрони­ке: Hindustan Aeronautics, Bharat Electronics, Indian Space Research Organization и National Aeronautical Laboratory. Можно понять, почему к этому месту потяну­лись программисты. И все-таки остаются вопросы. Программисты прибывали в Бангалор, потому что там уже были программисты, которые, в свою очередь, приехали потому, что там уже были программисты. Почему же по всему миру программисты селятся на таком ограниченном пространстве?

Пока я рассматривал технологические инновации как сознательное реше­ние инноваторов, которые реагируют на стимулы, нередко подкрепленные го­сударственным вмешательством. Но у изобретательства есть и бессознатель­ный аспект — его определяют как зависимость от предшествующего развития. Инноватор не может предсказать, к чему приведет конкретная инновация. Джамсетджи Насарванджи Тата не предполагал в 1909 г., что создание техни­ческого института повлечет концентрацию компьютерной индустрии в Банга­лоре (тем более что тогда и компьютер еще не изобрели).

Зависимость от предшествующего развития и удача

Да, чаще всего трудно предвидеть, приведет конкретное изобретение к серии дальнейших изобретений или заведет в технологический тупик. Тут вновь маячит призрак неопределенности. Некоторым обществам не повезло — они внедряли технологии, которые были хороши для конкретного момента, но не обладали особым инновационным потенциалом. Зато другим сопутствовало везение, и они вставали на путь, оказавшийся технологически плодотворным. Это и есть за­висимость от предшествующего развития. Будущий успех страны определяется тем путем, который она избрала в прошлом. Например, в Англии XVIII века мно­го внимания уделялось техническому прогрессу в горном деле, поскольку страна обладала обширными запасами угля. Проблема, с которой столкнулись англича­не, заключалась в устранении воды из угольных шахт. Дальше сложилось так, что шахтеры «работали над созданием более совершенных насосов и это привело к появлению более точных бурильных машин и других орудий, которые в конеч­ном счете позволили разработать паровые и современные гидроисточники энер­гии. Горное дело требовало знания металлургии, химии, механики и инженерного дела; средоточие многих ветвей знания… не могло не привести к дальнейшему техническому прогрессу». Немало великих английских изобретателей XVIII века начинали свой путь в горной промышленности [38].

Другой случай — использование колеса в транспорте на Западе. В последо­вательном продвижении от тачки к телеге, дилижансу и железной дороге кры­лась своя естественная закономерность. На Ближнем Востоке и в Северной Аф­рике, наоборот, колесный транспорт был заменен ездой на верблюдах — это случилось после изобретения верблюжьего седла около 100 г. до н.э. Использо­вание верблюдов было экономически разумным, поскольку для них не надо было строить в пустыне дорог. Тем не менее это технологический тупик. По выражению Мокира, «верблюды сберегали ресурсы… но не вдохновляли на строительство железных дорог» [39].

Более свежий пример — изобретение в Японии в конце 1960-х гг. аналого­вого телевидения с высоким разрешением. Некоторое время Япония была ми­ровым лидером в области HDTV — первые передачи вышли в эфир в 1989 г. Но затем она уступила лидерство США и Европе, которые раньше разглядели, что именно за цифровыми технологиями будущее. Первый телеэфир с исполь­зованием технологии HDTV состоялся в США в 1998 г. [40] Трудно угадать, что станет технологическим прорывом. Иногда можно просто поставить не на ту лошадь.

Дополнительность против замещения

Дело еще и в том, что новые технологии дополняют друг друга и одно изо­бретение повышает доходность другого. Этот феномен противоположен то­му, о котором я вел речь в данной главе: новая технология разрушает старую. Во многом эффект дополнительности действует так же, как игра в соответ­ствие квалификаций, описанная в предыдущей главе. Ход экономической ис­тории будет зависеть от того, что возобладает — дополнительность или заме­щение.

Железная дорога была дополнительным изобретением к паровому котлу. (Далеко бы мы уехали в вагонах, которые тянули бы лошади?) Интернет — дополнительное изобретение к персональному компьютеру. (Можете вообра­зить Интернет на мэйнфреймах?)

Если дополнительность изобретений берет верх над замещением, послед­ствия будут выражаться в эффекте, сходном с возрастающей отдачей, описан­ной в предыдущей главе.

Во-первых, изобретения будут стремиться к высокой концентрации во вре­мени и пространстве, как в центральной Англии между 1750-м и 1830 гг., в Си­ликоновой Долине в 1980-1990-е гг. и в Бангалоре сегодня. Деятельность изо­бретателей подстегивается наличием рядом с ними других изобретателей. То, где именно возникнет такая концентрация, часто зависит от случайностей вро­де места расположения университета.

Во-вторых, инновации будут появляться там, где технология уже развита. Этот эффект сводит на нет преимущества отсталости для имитации чужих от­крытий и прыжка к передовым рубежам. (С учетом эффекта дополнительнос­ти изобретений, отсталость все-таки скорее минус.) Новые изобретения будут появляться там, где они могут опираться на уже существующие изобретения. Это также зависит от предшествующего развития.