116. Эшевены
116. Эшевены
Буржуа чувствует себя на вершине славы, когда он делается эшевеном{210}. Он захлебывается от самодовольства, когда видит улицу, носящую его имя.
Самомнение присуще всем богатым людям; и в этом отношении между царедворцами, епископами, аббатами, судейскими, финансистами и эшевенами существует лишь небольшая разница в оттенках. У большинства из них оно проявляется, главным образом, в присутствии людей низшего класса; но самой нелепой и смешной является спесь эшевенов.
Чтобы достигнуть должности эшевена, нужно быть уроженцем Парижа. Сначала становятся десятником, потом квартальным.
В городской управе фейерверков больше не устраивают, но пиршества там продолжаются. Чиновничество управы остается неизменно верным старинному обычаю банкетов.
Городское управление не пользуется никакой властью. Купеческий старшина, королевский прокурор, эшевены — занимают доходные, почетные должности; но власть их призрачна. Все сосредоточено в руках полиции, которая заведует всем, вплоть до снабжения города продовольствием, так что город не имеет уже в лице городских чиновников оплота безопасности и залога обеспеченного пропитания. Громадная потеря, над которой парижанин и не задумывается!
Таким образом, городской управе не приходится заботиться о продовольствии города, где в один день съедают столько, сколько в других городах съедают в течение целого года, — города, окруженного третьеразрядными городами и деревнями, с населением, равным населению провинциальных городков.
Парижанин не задумывается над тем, что та же самая система, которая доставляет ему пропитание, может с такой же легкостью это пропитание у него отнять, даже помимо его ведома.
Городское управление ведает исправлением мостов и набережных, содержанием в порядке фонтанов, устройством празднеств и общественных развлечений. Оно утратило все прочие привилегии, и то, что называлось городской управой, превратилось теперь в предмет насмешек: до такой степени это учреждение стало чуждо парижским гражданам. С ним имеют дело только те, которым приходится получать в одном из его отделений проценты с наследственной или пожизненной ренты, да приговоренные к смертной казни преступники, которые пишут там свои духовные завещания.
Как далек парижский губернатор от лондонского лорд-мера! Губернатор время от времени появляется на улицах Парижа в прекрасном экипаже, с целой свитой лакеев, нанятых только для того, чтобы носить ливрею. Он бросает населению (с крайней умеренностью!) монеты по двенадцати су, а на другой день после этого представления опять превращается в полнейшее ничтожество.
Купеческий старшина следит за сбором подушной подати и известен только благодаря этой подати — в одно и то же время и мелочной, и обременительной, и унизительной.
Королевский прокурор приводит к присяге членов различных общин и собирает с них большие деньги. Вот перед ним простой деревенский башмачник; он заставляет его присягнуть в верности королю и государственным законам, и башмачник, ошеломленный столь громкими словами, платит королевскому прокурору за труд, который тот понес, выслушивая его клятву!
Раздутые от важности эшевены, видя свои имена увековеченными на мраморе общественных памятников под именами царствующих монархов, проникаются гордым сознанием своего величия и жаждут передать потомству свои изображения. Они заказывают свои портреты художникам, которые изображают их лица и парики на больших полотнах; и они красуются в красных мантиях, коленопреклоненные перед монархом.
В городской управе ротозеи-любители могут созерцать ни к чему ненужные портреты всех парижских эшевенов. Но вы напрасно стали бы искать там портрет того полезного человека, который изобрел способ сплавлять лес по рекам; а я предпочел бы видеть его изображение, чем портрет Жерома Биньона{211}.
Должность эшевена дает дворянство. Над этим дворянством изрядно посмеиваются, потому что оно очень уж недавнее. Но я все же предпочитаю его тому, которое приобретается за деньги, словно мебель. Эти представители горожан, может быть, смогут когда-нибудь, при особых обстоятельствах, поднять свой патриотический голос; королевский же секретарь никогда ни на что не будет годен.