Что немцу здорово, то русскому смерть…

Что немцу здорово, то русскому смерть…

1. Когда в 1976–1978 годах я служил в армии в Германии, то по заданию замполита изображал Деда Мороза. Послал жене фотокарточку, где я – Дед Мороз, а она решила, что мне доверили роль Снегурочки. Таким я был юным…

2. Самое неприятное – что не успел закончить мой новый роман, который планировал завершить в 1996 году. А самое приятное – что я его все-таки начал.

3. Самое заветное желание – чтобы в 1997 году мне наконец-то не было бы стыдно за российскую власть.

– Какова, по-вашему, роль писателя в России сегодня?

– Если говорить о современном положении, то эта роль умаляется. Умаляется в том смысле, что убывает; людям, поставленным в жесткие условия борьбы за хлеб насущный, попросту некогда читать и не на что покупать книги. Почти лишенная государственной поддержки, издательская система выпускает «верняк» – детективы, эротику, забойную фантастику, «надежную» классику, а если и выходит современная отечественная литература – то незначительными тиражами. Наконец, многие писатели, не имея возможности «кормиться» серьезной литературой, зарабатывают кто чем может. Беря в руки сорок четвертый или сто двадцать первый том, рассказывающий о крутых приключениях отечественного гангстера или юной эротоманки, не сомневайтесь, что в половине случаев за квазиимпортной фамилией автора скрываются отечественные литературные «негры», причем, возможно, кто-то из них когда-то радовал вас своей тонкой, изысканной прозой.

Но умаляется эта роль и в другом смысле – она сознательно принижается. Обратите внимание: серьезные, думающие писатели почти исчезли с телеэкрана, их сменили «скетчисты», как в свое время удачно охарактеризовал эту группу литераторов Сергей Есин. Почему это произошло? А вы вспомните, кто в конце 80-х громче всех предупреждал о пагубности скоропалительных реформ, о том, что рынок совсем не панацея… Это были российские литераторы, вот их и «отключили», чтоб не мешали. Конечно, есть исключения, и некоторых серьезных писателей время от времени начинают широко пропагандировать, но все эти исключения объединяет одно общее правило: искренняя ли, притворная ли лояльность к нынешнему курсу…

– Мы плавно подошли к другому вопросу: писатель и политика.

– Писатель не может быть вне политики, даже если этого и хочет. Другое дело – совсем не обязательно, а может быть, и вредно становиться «горланом-главарем» какой-то политической группы. Тогда приходится делать выбор между литературой и политикой, ибо политик, пишущий под диктовку сердца (а в этом, собственно, и заключается талант), подобен шахматисту, который, садясь за игру, передает сопернику перечень всех своих будущих ходов.

Но меня больше занимает другое. Я просто поражен тем, с какой легкостью журналисты, да и иные писатели, отказались от той свободы слова, к алтарю которой было принесено столько жертв, включая, на мой взгляд, и целостность державы. Они словно сдали в гардероб белоснежный хитон свободомыслия, отработали положенное, стоя по брови в дерьме, а теперь, как ни в чем не бывало, снова облачились в белые одежды и, позвякивая в карманах сребрениками, завели с публикой прочувствованные беседы о вечных ценностях свободы. Но, как сказано: солгавши единожды, кто ж тебе поверит?! Если писатель перестает быть нравственным арбитром общества, он превращается в писарчука при самодуре-градоначальнике. Это омерзительно…

– Да, пресса и литература у нас продались власти всерьез и надолго, еще с советских времен. Но вернемся к тому, что же должен сегодня писатель делать.

– Прежде всего писать. Описать свое время – это почти понять его. К тому же те люди, те миллионы людей, которые вырывали друг у друга свежий номер «Нового мира» или «Нашего современника», которые до отказа заполняли залы во время поэтических вечеров, которые до хрипоты спорили о трифоновском «Старике» – они же никуда не эмигрировали, не вымерли… Пока… Они есть, они также ценят художественное слово и вопреки всему учат этому своих детей. Мы ведь были не просто читающей страной. И как только мы перестанем быть считающей нацией (считающей, хватит ли на хлеб), мы снова станем самой читающей. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

Есть и еще одна важная обязанность у писателей – противостоять новому агитпропу, у которого, как и у прежнего, та же задача – выдавать желаемое за действительное. Даже советской литературе это противостояние удавалось, и, несмотря на цензуру, а иногда и репрессии, она сохранила правду о той эпохе. Впрочем, звон злата иногда делает то, что не в силах сделать с людьми звон кандалов…

Наконец, именно современная отечественная литература, опираясь на классику, дореволюционную и советскую, должна противостоять агрессии западной, в основном американской, культуры. Вы, наверное, обращали внимание на то, с каким удовольствием люди сегодня смотрят старые фильмы и слушают записи «советской эстрады». Парадокс заключается в том, что «советское», первоначально задуманное для разрушения и замещения «русского», сегодня стало его оплотом и вместилищем. Сразу оговорюсь, что под «русским» я подразумеваю русскую цивилизацию, в которую может влиться человек любой крови, было б искреннее желание. Конечно, возвращение в советскую эпоху невозможно, да и не нужно, но это совсем не значит, что мы должны бездумно принять законы мира, развивавшегося совсем иными путями. Есть такая самодовольная поговорка: что русскому здорово, то немцу – смерть… Но ведь у этой поговорки есть и обратный, очень тревожный смысл: что немцу здорово, то русскому – смерть…

Наконец, мы живем теперь в иных границах, в иных экономических и геополитических обстоятельствах. 25 миллионов русских оказались за рубежом. Родная Украина (у меня жена украинка) собирается в НАТО. Американцы ездят к нам с инспекциями, как прежде инструкторы райкома в отсталый колхоз. Заводы стоят, а прилавки завалены неликвидами со всего мира. Армия воюет в пределах собственной страны… Кем сегодня мы осознаем себя? К чему должны стремиться? Так вот, помочь людям осознать себя нынешних должна прежде всего литература. Собственно, это и есть первый шаг к формулированию национальной идеи, о чем уже заговорил и президент Ельцин.

– В вашей нашумевшей повести «Демгородок», по-моему, очень точно спародирован генерал Лебедь в образе адмирала Рыка…

– «Демгородок» я начал писать сразу после событий августа 91-го. Я ни секунды не сомневался, что все происходящее – грандиозная геополитическая интрига, а никакое не противостояние демократии и тоталитаризма. Очень тяжело переживал развал страны, мне было совершенно очевидно, что в результате беловежского раздела в территориальном отношении выиграли все республики, за исключением России. А потом начались реформы, за которые в той же Америке «реформаторов» линчевали б через полгода. Но не так в России… у нас История обычно «наказывает» тенденцию, политическую силу и гораздо реже – людей, персонально виновных в страданиях собственного народа. Я решил хотя бы в воображении восполнить эту несправедливость. Так возник замысел «Демгородка» – строго охраняемого садово-огородного товарищества, куда собраны все «врагоугодники и отчизнопродавцы». Но ведь кто-то должен был их туда отправить! Так появился адмирал Рык, командир атомной подводной лодки, диктатор, захвативший власть и начавший наведение порядка с наказания всех виновных – от оголтелых коммунистов до ошалелых демократов. Повесть увидела свет буквально за неделю до октябрьских событий 1993 года и вызвала яростную критику либеральной прессы.

Сегодня мне частенько указывают на определенное сходство генерала Лебедя с моим литературным героем. Есть и вообще уникальное совпадение. Накануне выборов была встреча А. Лебедя с писателями. В конце я решил подарить «Демгородок», выпущенный издательством «Республика» в конце 94-го, и вдруг с изумлением обнаружил, что адмирал Рык, красочно изображенный на «супере», потрясающе похож на генерала Лебедя. В общем, книжку я дарить не стал, мало ли что… А если серьезно, я убежден: из страшного экономического, политического, идейного и нравственного кризиса, из объятий антигосударственных и криминальных сил без диктатуры мы не выберемся, хотя совсем не обязательно эта политическая система будет называться «диктатурой», а «начальник государства» (один из титулов маршала Юзефа Пилсудского в Польше) будет называться диктатором. Собственно, полудиктатуру, приняв послеоктябрьскую конституцию, мы уже имеем, хотя и называем ее президентской республикой… Разговоры о свободолюбивой интеллигенции, особенно о той ее части, что занята в СМИ, как о гаранте демократии просто смешны… Но если уж мы и обречены на диктатуру, то это должна быть диктатура во имя интересов страны, а не против них… И тут не все, конечно, но многое зависит от личных качеств человека, которого история выдвинет на роль адмирала Рыка…

– Ваш роман «Козленок в молоке», как известно, был выдвинут на Букеровскую премию. В этом видится ирония судьбы: ведь «Козленок» блестяще высмеивает как раз первый русский Букер, доказывает полную независимость мнения жюри от качеств представленного на его суд текста. Да и сегодня ситуация не изменилась. Один мой друг, характеризуя букеровские страсти в России, просто процитировал детскую песенку: «По блату, по блату дала сестренка брату…»

– «Козленок в молоке» – мой первый роман. (Все вещи, написанные ранее, – повести, опубликованные в «Юности» Андрея Дементьева.) Не просто роман, а роман-эпиграмма, то есть вещь сатирическая. В нынешнюю эпоху отечественная интеллигенция снова повела себя как козел-провокатор и повела, извините за каламбур, общество совсем не в том направлении. Элита, приносящая вред вскормившему ее народу, – это антиэлита, достойная самого сурового осуждения. Но я человек по натуре незлой, и вещь, задуманная как роман-разоблачение, вылилась в роман-эпиграмму, если верить откликам читателей и критиков, очень смешной. Во всяком случае, издание, выпущенное «Ковчегом – ОЛМА-Пресс», буквально сдуло с прилавков. Это и есть для меня главная премия…

– Какие современные русские писатели близки вам?

– В 1995 году я стал редактором альманаха «Реалист», который выходит благодаря поддержке одноименного общественно-политического клуба, возглавляемого Ю. Петровым. Я убежден: реалистический метод – ствол литературы, а любой эксперимент, любые «измы» – ветви, побеги. Конечно, без ветвей ствол больше похож на столб, и в этом мы имели возможность убедиться, но ведь ветвей-то без ствола вообще не бывает… И потом, по моим наблюдениям, в реализме гораздо труднее быть талантливым, он требует полноценного дара, а исключительно экспериментом занимаются те, кому Бог дал частичный дар. Я ничего не хочу сказать дурного об этих людях, в конце концов, проводятся же Олимпийские игры и среди спортсменов-инвалидов. Но было бы странно, если бы при этом делали вид, что не существует нормальных спортсменов и нормальных Олимпиад. А ведь именно такая картина возникает, если полистать многие нынешние литературные журналы… Задача альманаха «Реалист» – реальная картина литературного процесса и публикация произведений, которые нормальный человек может прочитать до конца… О том, что «командное» мышление нам чуждо, говорит хотя бы список имен наших авторов: прозаики М. Алексеев, А. Афанасьев, В. Крупин, Ю. Мамлеев, П. Проскурин, Т. Набатникова, Р. Киреев, Т. Зульфикаров, поэты В. Соколов, Ю. Кублановский, А. Дементьев, Е. Рейн, М. Аввакумова, К. Ваншенкин, Н. Тряпкин, В. Костров, критики В. Кожинов, А. Турков и другие…

– И последний вопрос. Как вы связаны с Подмосковьем?

– И по материнской, и по отцовской линии я родом с Рязанщины. Одни приехали в Москву на заработки еще до революции: дед с материнской стороны служил мальчиком в одной из сытинских лавок… Другие стали москвичами на волне индустриализации. Думаю, только специалист-этнограф точно укажет, где заканчивается Подмосковье и начинается Рязанщина. Очень люблю бывать в моем подмосковном доме, а самые трудные минуты жизни пересиливаю, копаясь в грядках…

Беседу вел Борис СОКОЛОВ

«Подмосковье», 8 января 1997 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.