ТЕКСТ ДЛЯ ЛОШАДИ

Этой лошади давно уже нет на свете. Я ее никогда не видел, но с ней однажды пересеклась моя судьба. Что удивительного? С лошадьми не раз пересекалась судьба человечества, а в двадцатом веке с человечеством пересеклась судьба лошадей. Пересеклась, чтобы больше уже никогда не пересекаться.

Дверь открылась, и вошел молодой человек. Вошел, почти не касаясь пола, — легко и стремительно. Так ходят те, кому больше приходится ездить.

Молодой человек сказал:

— Я приехал на машине из Черновиц, чтобы вы написали текст для меня и моей лошади.

Он ездил на машине, но ему нужен был текст для лошади. Потому что был он из цирка шапито. Этот цирк в те дни гастролировал в Черновицах.

— Для лошади мне не приходилось писать.

— Когда-то же надо начать…

Если я непременно должен писать для лошади, то, конечно, когда-то надо начать. И чем скорее, тем лучше: для лошадей еще так мало написано.

— Боюсь, что я не сумею.

— Сумеете! Вы пишите для нее, как для человека.

Он стал рассказывать о своей лошади. Она у него была совсем как человек. Причем умный человек. Потому что люди тоже бывают разные.

В тот раз я ничего для него не написал. Но вот прошло время, я был в Москве, и однажды снова открылась дверь и впустила ко мне молодого человека. Того самого, с лошадью.

Вошел он, конечно, без лошади, но привела его ко мне лошадь. То есть не сама лошадь, а желание, чтобы я написал текст для его лошади.

И я написал.

Это была интермедия для двух действующих лиц, хотя о двух лицах в данном случае можно говорить с некоторой натяжкой. Лошадь была лицом положительным, ее партнер — лицом отрицательным. Он изображал пьяницу и хулигана, а она что-то вроде народного дружинника.

Старенький завлит московского цирка внимательно прочитал интермедию. Настолько внимательно, что даже ни разу не улыбнулся.

— Все это хорошо, — сказал он, — но как вы это сыграете?

Артист возмутился:

— Вы что же, сомневаетесь в моей лошади? Старый завлит его успокоил:

— В лошади я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в вас.

Цирк шапито разъезжал по стране, и мне так и не довелось встретиться с ним в одном городе. И я до сих пор остаюсь в неведении: кто как справился со своей задачей.

Больше я никогда не писал для лошадей. И для собак не писал, и для всех остальных животных.

О животных я писал много, для животных — больше никогда.

Но всякий раз, когда затевается разговор о животных, о том, что нужно беречь на земле животных, об отношениях между людьми и животными, я вспоминаю слова старенького завлита:

— В лошади я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в вас.