ПОСЛАНИЕ ДА ВИНЧИ

ПОСЛАНИЕ ДА ВИНЧИ

Что бесспорно в Леонардо?

Когда крупнейшему художнику Двадцатого столетия Пабло Пикассо исполнилось восемьдесят, близкий друг Илья Эренбург послал ему приветствие, которое, как практически вся публицистика знаменитого писателя, поразило меня мудрой парадоксальностью. Эренбург писал примерно следующее (рыться в источниках не люблю, привожу по памяти): «Когда художнику исполняется восемьдесят, он или всеми признан, или всеми забыт. Тебе повезло — о тебе до сих пор спорят».

А кто, любопытно, из мастеров кисти или пера в мировой истории самый везучий именно по этому остроумному критерию? Думаю, двух мнений здесь не возникнет.

Не настигни его безвременная смерть — а смерть гения в любом возрасте безвременна — Леонардо да Винчи было бы сейчас пять с половиной веков. А что в нем бесспорно? Пожалуй, только одно — мировая слава. Все прочее — загадочно, дискуссионно, даже скандально. И, вообще, кто он? Доживи Леонардо до наших бюрократических времен, что писал бы он в бесчисленных анкетах в графе «Род занятий»? Художник? Конечно. Скульптор? Само собой. Химик? А как же — изучал яды. Инженер-конструктор? Безусловно: наши изумленные современники полагают, что именно Леонардо впервые набросал эскизные проекты танка, вертолета и подводной лодки.

Но даже все это, вместе взятое, не исчерпывает и не ограничивает фантастической натуры Леонардо. Не без оснований в нем подозревают великого мистификатора. Пишут, что в самом загадочном полотне всех времен и народов, в «Джоконде», под женской атрибутикой спрятано его лицо. С его именем связано еще одно невероятное предположение: вполне серьезные западные исследователи религии подозревают именно в Леонардо подлинного создателя Туринской плащаницы и находят в лике на холсте сходство с прославленным итальянским художником.

Но и это не все. Леонардо отличало равнодушие, если не презрение к общественной морали. Живи он сегодня, агрессивные противники гей-парадов вполне могли бы устраивать визгливые митинги под окнами его мастерской. Впрочем, осторожность им не помешала бы: классик обладал не только высоким ростом и внешней привлекательностью, но и редкой физической силой.

По количеству картин Леонардо уступал многим своим современникам. Писал он долго — над той же небольшой по размеру «Джокондой» работал четыре года. Причиной тому была не лень, мастер мог биться над картиной с рассвета до сумерек, не прерываясь даже на еду. Может, дело в том, что он искал не столько композицию и цвет, сколько истину? Коллега Леонардо по вечности Зигмунд Фрейд нашел убедительное объяснение странной медлительности художника, совершенного в своем ремесле: «Он исследовал вместо того, чтобы действовать и творить». За все в жизни надо платить, в том числе, и за поиск сути вещей — Леонардо заплатил одинокой старостью.

После всякого гения, помимо картин, книг, партитур, формул или выигранных сражений, остается, как правило, еще нечто, возможно, самое значительное. Это «нечто» можно, мне кажется, определить как послание потомкам, или, в стиле нашего образованного времени, назвать красивым словом message. Иногда посланием становится само имя гения. Моцартовское начало, комплекс Наполеона, действовать по-Суворовски, говорим мы, ничего не уточняя, потому что в уточнениях нет нужды.

А Леонардо послание оставил?

Оставил. Он жил в великое время, бок о бок с великими, и был равным среди равных — ни Микеланджело, ни Рафаэля в профессии не превосходил. Но когда мы говорим о ком-то «ренессансный человек», мы думаем именно о Леонардо. Разносторонность его личности, интересов и свершений в истории человечества, пожалуй, уникальна. Мой приятель Толя Анисимов, заводской механик, умевший на безлюдной дороге разобраться в любой поломке и поставить на ход любой автомобиль, презрительно отзывался о работниках автосервисов: «Операционники! Один может свечу поменять, другой скат собрать, а механик должен уметь все». Леонардо машины не ремонтировал, но в своих делах — а дел у него было множество! — умел все.

Не секрет, однако, что его современник и соперник Микеланджело оставил после себя гораздо больше великих творений и имел основания смотреть на оппонента пренебрежительно, если не презрительно. На бытовом уровне можно было бы сказать о Леонардо — разбрасывался. Но о людях такого масштаба судить на бытовом уровне, как минимум, неосмотрительно. Ну, разбрасывался — и что? Ведь было в разбросанности итальянского мастера что-то, приковывающее к нему наше внимание спустя пять веков. И разве случайно самый скандальный пока роман наступившего тысячелетия называется «Код да Винчи», а не, допустим, «Код Рафаэля»?

Образованный и небесталанный английский детективщик Дэн Браун в коде да Винчи в рамках жанра с грехом пополам разобрался. Разобраться в послании Леонардо будет, наверное, трудней. Не уверен, что у меня что-то получится. Но кому-нибудь когда-нибудь надо же начинать!

* * *

Сперва вопрос самому себе: кого из потомков великого итальянца можно назвать людьми Ренессанса?

Много имен не наберу. Но некоторые напрашиваются.

Например, Гете. Величайший поэт Германии. Прозаик. Драматург. Философ. Историк. Коллекционер. Когда пришлось стать государственным человеком, он и это сумел. А еще справился с колоссальной задачей, для художника почти непосильной: прожил долгую и счастливую жизнь. Кому еще из великих это удалось?

Может быть, никому. Даже Гюго, везучий, редкостно работоспособный, неутомимый в любви, ярко одаренный во всех литературных жанрах, все же прожил несколько лет в изгнании. Но он, конечно же, человек Ренессанса.

Нансен — ученый, спортсмен, великий путешественник, эталон гуманизма, ставший в конце жизни общественным деятелем мирового масштаба: паспорта, выдававшиеся бесчисленным беженцам-европейцам после Первой мировой и целой серии революций, носили имя Нансена.

В этом же ряду — Эйнштейн. И не в том только дело, что играл на скрипке, что ценил и понимал литературу (даже признавался, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс), что оказал огромное влияние и на развитие науки, и на судьбу человечества — Эйнштейн был ренессансен по типу мышления, по внутренней свободе, по умению жить и творить мимо догм.

Предлагаю приятное интеллектуальное развлечение — попробуйте продлить этот ряд.

Мне же, естественно, хочется найти людей Ренессанса в нашем трудном отечестве. Неужели у нас их не было?

Были, конечно, были.

Как и во многих прочих случаях, первым вспоминается Александр Сергеевич, веселое имя, «наше все». Уникальная фигура — таких у нас больше не было. Создатель и русского литературного языка, и великой литературы на этом языке. Странно — почти два века прошло, а мы говорим все на том же, Пушкинском, языке. Наша поэзия вышла из Пушкина, проза — из Пушкина, драма — из Пушкина, сатира — из Пушкина. Даже журналистика — она ведь из Пушкинского «Современника». А наше взрывное, бешеное, безрассудное жизнелюбие — оно ведь тоже оттуда, от его ста двенадцати добрачных любовей. Пушкин не считал себя философом — но чем дальше, тем больше российская частная жизнь приближается именно к его пониманию ценностей. Идти нам еще долго. Но, может, все-таки, придем?

Будем, однако, справедливы: российский Ренессанс начался до Пушкина. Одно имя на весь Восемнадцатый век — зато какое! Трудно назвать, чего он в жизни не умел, и что в российской науке началось не с него. Ломоносов, конечно же, Ломоносов. Физик, химик, поэт, величайший русский просветитель, один представлявший собой целую академию.

А еще кто?

Я бы назвал одно очень крупное имя, нынче, к сожалению, глубоко не модное — Алексей Максимович Горький: великий прозаик, драматург, без которого не представишь наш театр, яркий своеобразный поэт и, конечно же, удивительный по мощи и откровенности публицист, чьи «Несвоевременные мысли» сейчас, по окончании кровавого большевистского эксперимента, поражают так же, как и при его начале. И человеческая широта не уступала литературной: сперва бродяга, сменивший десяток занятий, потом революционер, потом жесточайший критик вчерашних соратников, крупнейший деятель культуры, открыватель и воспитатель талантов — из работ его учеников вполне можно составить библиотеку классики, которой могла бы гордиться любая европейская страна. Прагматичные коммунисты пытались сделать из него витрину режима — но стоит ли помогать им в этом нечестивом деле?

Ренессансность чаще всего возникает на переломе эпох, когда не только можно все, что нельзя, но и непонятно, что нельзя, когда рушится все привычное, и опасным становится не эксперимент, а отсутствие эксперимента. В России таким периодом стал «Серебряный век», растянувшийся до тридцатых годов и отмеченный именами Блока и Стравинского, Шагала и Мейерхольда, Мельникова и Сикорского, Шаляпина и Пастернака, Станиславского и Цветаевой, Малевича и Маяковского. Не уверен, что он выдвинул фигуру, сравнимую с Леонардо. Но весь «Серебряный век» стал чем-то вроде коллективного Леонардо.

А среди правителей России был хоть один человек Ренессанса? Был. Именно один. Царь Петр, жестокий сын жестокой эпохи — но, вместе с тем, «мореплаватель и плотник», строитель великого города, полководец не из последних, основатель первой российской газеты, продюссер и спонсор невероятного количества промышленных, научных и культурных затей, от уральских заводов до офицерских мундиров и напудренных париков.

Мой друг Борис Неменский, замечательный художник, как-то сказал мне, что есть два метода обучения живописцев и скульпторов. Один принят у нас сегодня: талантливые ребята, выдержав конкурс, поступают в институт, где слушают лекции разных педагогов и под руководством мастеров овладевают тонкостями профессии. Другой метод — ренессансный: художник набирает подмастерьев, и они с нуля, с веника и растирания красок, постигают тайны ремесла. Так, между прочим, обучался несравненный Страдивари. Так обучался сам Леонардо. Так он ставил на ноги своих учеников. Не берусь судить, какой метод лучше.

Но было в истории России одно удивительное учебное заведение, чей уникальный опыт, к сожалению, не был изучен, понят и развит. Я имею в виду Царскосельский лицей — вероятно, самое ренессансное учебное заведение в истории страны.

Его создавали с совершенно определенной и вполне прагматичной целью.

В царской семье подрастали дети, им нужно было дать образование хотя бы потому, что корона на глупой голове держится плохо. Учиться в одиночестве скучно. Вот и решили в компанию самым элитным детям державы набрать сколько-то отпрысков дворянских семей. Набрали. Задача этих ребятишек в том и состояла, чтобы составлять компанию.

Дальше, однако, получился сбой: венценосцы передумали погружать наследников в сомнительное общество рядовых баричей, и уже открытый лицей лишился цели и смысла. Словом, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

Дирекция Лицея оказалась в сложном положении. Военные училища готовят военных, инженерные инженеров. А кого готовить Лицею? Тут была полная неясность. Осталось, увы, единственное: учить, по формулировке Александра Сергеевича, «чему-нибудь и как-нибудь». Преподаватели, однако, были молоды, образованы и талантливы — для элитных учеников и наставников подбирали элитных. Они и принялись обучать лицеистов тому, что знали, любили и ценили сами. И никто не знает, что дало больше Пушкину, Пущину и Дельвигу — учение или вольное общение друг с другом и с молодыми педагогами. Наверное, никогда в российских гимназиях, колледжах и вузах не было столь ярких, столь талантливых выпусков — свободолюбивые, любознательные, широко мыслящие лицеисты становились и замечательными поэтами, и государственными деятелями высокого ранга.

Не знаю, как часто вспоминали в Лицее эпоху Возрождения и вспоминали ли ее вообще. Но земное притяжение действует не только на тех, кто изучил законы Ньютона. Шаровая молния, запущенная в самом начале шестнадцатого века, многократно обойдя планету, на наше счастье взорвалась блистательными искрами под Питером, в Царском селе.

* * *

Эта почти детективная история началась не вчера и кончится не завтра. Слишком много в ней неясностей. И — слишком много света, того нестерпимо яркого света, который заставляет нас по иному увидеть и мир, и самих себя.

Сюжет, если кратко, вот какой. В 1904 году великий математик Пуанкаре поставил перед коллегами задачу, решить которую не могли почти век, хотя стимулы к работе ума были: награда за успех составляла миллион долларов. И вдруг в 2002 году в Интернете появилась цепочка формул — в задаче, казавшейся нерешимой, разобрался питерский математик Гриша Перельман.

Почему Гриша? Возможно, потому, что гениальность не нуждается в солидности — ведь сам Эйнштейн мог показать язык фотографу.

Математиков высшего класса в мире мало. Зато не математики сразу уловили в событии важное. «Комсомольская правда» крупным шрифтом оповестила читателей: «Математиком быть выгодно». А какой-то рафинированный интеллигент даже сформулировал в Интернете самую суть проблемы: «Не хило братан на бабло приподнялся».

А дальше последовала новая сенсация, не менее шоковая: братан отказался приподняться на бабло. Гриша Перельман не поехал в Мадрид за миллионом долларов и всемирной славой. Заголовок «Комсомольской правды» оказался не совсем правдой — быть математиком выгодно далеко не всегда.

Вообще, гений из Питера повел себя странно: от журналистов, карауливших его у подъезда, скрылся в неведомом направлении, а приятелю, который отыскал героя по мобильнику, сказал, что находится в лесу, собирает грибы и просит в ближайшую неделю его не беспокоить.

Может, он настолько состоятелен, что дополнительный миллион к его миллиардам ничего существенного не добавит? Да нет, к богачам нашего гения не причислишь: живет вдвоем с мамой в панельной хрущевке на окраине Питера и даже зарплату не получает, поскольку в настоящее время ни на какой службе не числится.

Что же, все-таки, стоит за нестандартным поступком гениального Гриши? Когда-нибудь он сам расскажет об этом — если захочет. Пока остается только догадываться.

Надо сказать, гении российской науки и раньше отличались нестандартностью. И уж точно нестандартно складывалась их судьба. Особенно в минувшем веке. Коммунистическая верхушка, для удобства управления старавшаяся постричь всю страну наголо, с огорчением поняла, что гении под ноль не стригутся: уникальные головы не поддаются машинке. И, чтобы не нарушать гармонию, лучше не держать их на свободе. Этот принцип действовал четко: гениальный Вавилов был убит в тюрьме, гениальный Ландау чудом выжил в камере, Сергей Королев, Андрей Туполев, великий терапевт Виноградов вдоволь нахлебались лагерной баланды, совесть России академик Лихачев лишь случайно уцелел на Соловках, создатель ядерного щита страны Андрей Дмитриевич Сахаров долгие годы провел в ссылке.

Почему так получилось? Кто-то из наших научных гениев, Сахаров, например, серьезно относился к политике, кто-то был к ней равнодушен. Но все они, безусловно, выламывались из системы: были внутренне свободны, широко образованы, истину ставили выше конъюнктуры, а родину любили больше, чем власть. В стране жесточайшей диктатуры они были людьми Ренессанса — а этого тупая и подозрительная диктатура не могла ни понять, ни простить.

А причем тут Гриша Перельман? Он-то, слава Богу, на свободе, грибы собирает. Есть, однако, одна деталь, позволяющая поставить нестандартного питерского гения в этот славный ряд. На торжестве по случаю награждения пробросом заметили, что Гриша отказался от премии потому, что считает жюри недостаточно компетентным. Обычно с такими заявлениями выступают те, кому премию не дали. В нашем случае выступил тот, кому дали. Ну не странно ли? Нелепость какая-то.

Суть казуса объяснил мне знакомый математик.

Не только у нас — во всем мире есть ученые, а есть чиновники от науки. Эти чиновники возглавляют институты и общества, стоят во главе фондов, заседают в жюри и, прежде всего, делят деньги, бюджетные и спонсорские. В этом они профессионалы — только в этом. Гриша Перельман, искавший в науке истину, не мог не презирать тех, кто ищет в ней выгоду. И скандальное решение питерского гения — звонкая пощечина всем, кто кормится вокруг фондов, конгрессов и премий. А, кроме того, невольное послание городу и миру. Отправившись вместо Мадрида за премией в лес по грибы, Гриша Перельман напомнил человечеству, что есть вещи поважней, чем деньги, слава и власть.

Гении принадлежат всему человечеству. Но я рад, что на этот раз ренессансное послание пришло из России.

* * *

Когда гений через века передает послание другому гению, это возвышенно и романтично. Но причем тут мы, не гении? Они общаются в своих кругах и сферах — а нам что с того? Нам оно надо?

Надо, дорогие сограждане, тоже надо.

У нас с вами, как и у них, одна жизнь. А планета вокруг прекрасна и богата возможностями. И тайн вокруг полно. И профессий, одна другой привлекательней. И так тянет время от времени переиначить судьбу!

Я читал, что молодой японец, поступив на работу в крупную фирму, знает, на пенсию выйдет именно из этой конторы. Каждые несколько лет его зарплата будет возрастать, и к старости он станет если не богатым, то уж наверняка состоятельным. А состоятельный японец покруче иного нашего богача. И ездить в старости он будет на каком-нибудь «Лексусе». Вы завидуете такой судьбе?

Однажды на каком-то из европейских перекрестков я познакомился с двумя шведскими девчонками, студентками, взявшими на год академический отпуск. Отпуск они решили потратить вот на что. Скопив не очень много, но порядочно денег, они купили своеобразный тур — кругосветное путешествие. Своеобразный потому, что никаких суперудобств он не обещал: у девчонок была возможность самыми дешевыми поездами, автобусами, пароходами и самолетами передвигаться из страны в страну, останавливаясь в каждой на месяц-другой для того, чтобы посмотреть окружающий мир и подзаработать на харчи и крышу. Путешествие должно было занять год. В будущем оно ничего не гарантировало, но девчонки не нуждались в гарантиях — они хотели быть счастливыми здесь и сейчас, в каждый момент жизни выбирая ту тропинку, которая понравится. Вот этим девчонкам я завидую. Молоденькие, смешные, в драных джинсах и майках с распродажи, они — люди Ренессанса.

Такие есть и среди моих друзей. Рижанин по имени Илан, русский журналист, пишет очерки, переводит с английского, занимается боксом, прилично для любителя играет в шахматы, а летом уезжает в Таджикистан или Киргизию, где пасет овец, собирает лекарственные травы (неплохо оплачивается), ночует в шалашах, а в деревенских магазинчиках покупает уцененные книги. Прекрасная библиотека обошлась ему в смешные деньги.

Несколько лет назад умер мой очень близкий друг, поэт Саша Аронов. О нем стоит рассказать подробно — авось, я когда-нибудь и расскажу. В Саше удивительно органично сочетались огромный талант, писательская мудрость и житейская бестолковость — он был известен уже в двадцать три, а первую книжку выпустил в пятьдесят три. В отличие от множества коллег он не ждал от поэзии никакой награды, потому что понимал: она сама себе награда. После него осталось множество стихов. В том числе, такие:

«Гуляю по морю пешком,

Стучу о море посошком.

Кругом стихия с трех сторон,

А с берега кричат: „Силен“!

Они завидуют тому,

Что я иду и не тону.

А я зато на берегу

Сидеть, как люди, не могу».

Люди моря всегда ренессансны. Люди берега — они тоже хорошие, но другие. Дай Бог всем им счастья.

Мне жаль, что практически исчезло когда-то популярное движение хиппи, детей-цветов. Впрочем, я жалею не их, а нас. Они-то очень большой кусок жизни прожили, как хотели, а год счастливой жизни идет за три. Может, и у нас с вами не все потеряно. Нам ведь тоже не поздно остановиться, оглянуться и из сотни открывшихся дорог выбрать одну свою, или две, или пять. Тогда, возможно, однажды мы найдем в почтовом ящике послание с итальянской маркой и адресом отправителя — «да Винчи».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.