Лингвистическая проблема

Лингвистическая проблема

О том, что в Вооруженные силы попадают люди, мало знакомые с родным, но в совершенстве владеющие командирским и матерным языками, я, в принципе, успел узнать еще в учебке, однако, попав в политуправление округа, совсем уж было уверовал, что характерные для ротно-батальонного звена лингвистические проблемы не существуют в крупных штабах. И очень ошибся. Сказалось мое слабое знание армейских реалий, задумайся над которыми я хоть раз, то уж наверняка бы сообразил, что полковниками и генералами становятся именно те, кто прошел звенья взвода, роты, батальона, полка, в совершенстве изучив именно командирский и матерный.

За полтора года срочной службы, признаться, я лишь однажды, во время принятия присяги, держал в руках автомат и имел довольно смутное представление о том, что мне предстоит делать в условиях реального боя. Отцы-командиры, правда, добились от меня полного автоматизма в отдании воинского приветствия на ходу и в положении «стоя», подметании расположения и территории части, накручивании вокруг ног портянок, а также глажке формы и подшивании подворотничков. Более того, особого искусства мне удалось добиться в доведении до зеркального блеска своих сапог, а также в пришивании к только что выстиранному и тщательно отглаженному обмундированию черных погон из сукна с аббревиатурой «СА», расшифровываемой нами как угодно, только не как «Советская армия».

Навыки «погонных дел мастера» немало пригодились мне во время подготовки к параду — первому в жизни торжественному мероприятию, которое должно было подтвердить мое окончательное причисление к светлому лику Защитника Отечества путем совместного прохождения с коллегами по штабу в так называемой «офицерской коробке». Всю ночь, предшествовавшую обязательному в подобных случаях строевому смотру, я чистил и гладил свой парадный мундир, пришивал к нему золотые погоны с двумя крошечными звездочками и прилаживал сиротливый вузовский ромбик и блестящий гвардейский значок, полученный еще в учебке. Да, на моей груди явно не хватало боевых наград, но, разглядывая себя в зеркале, я остался весьма доволен собственным бравым видом и гордостью, которые читались в глазах домашних. Вымотанная бессонной ночью жена была искренне рада завершению моих приготовлений, а годовалый сын счастливо заливался смехом и щурился от ослепительного блеска моих армейских регалий. И откуда мне, военному-невоенному человеку, было знать, что вследствие очевидной для посвященных, но неизвестной мне разницы в фасоне и крое солдатского и офицерского кителей погоны мои оказались пришитыми неправильно, и что этому печальному факту было суждено сыграть со мной злую шутку.

Не то чтобы вопиющее, но бросающееся в глаза нарушение формы одежды было отмечено в моем внешнем виде еще в тот момент, когда нас расставили по ранжиру, подбирая места в шеренгах и рядах, которым чуть позже предстояло превратиться в монолитную «строевую коробку», марширующую в авангарде парада. В числе пары десятка таких же нарушителей меня вывели из строя и, сгруппировав в плотную кучку, подвели к руководителю тренировок — боевому генерал-лейтенанту, известному своим пристрастием к спиртному и блестящим владением принятыми в Вооруженных силах языками.

Я оказался единственным среди нарушителей младшим офицером, поэтому если мимо зрелых майоров, бывалых подполковников и заслуженных полковников боевой генерал пробежался довольно живо, цедя сквозь зубы отдельные замечания, то около меня он вдруг резко притормозил. И даже встряхнул головой, чтобы понять, каким образом в ряды ответственных работников штаба округа первой категории (!) затесался какой-то лейтенантишка. Да еще с погонами, пришитыми не так, как положено.

— Что это за, мать-перемать, форма такая?! — взревел боевой генерал во всю мощь своих командирских легких. — У тебя, твою мать, что, отец, мать-перемать, бендеровец или дед, мать-перемать, петлюровец?!

Думаю, что боевой генерал, твердо попирающий землю нетрезвыми ногами, мог бы еще долго изощряться по поводу моей родословной. Придавая ей неповторимую эмоциональную окраску за счет беглого склонения личных местоимений и бесконечной апелляции к моей матери. Но уже в самом начале его пышной тирады что-то щелкнуло в моей сугубо штатской голове, и, стараясь говорить спокойно, я выдал. Очень вежливо и корректно, как мне казалось:

— Товарищ генерал-лейтенант, прошу прощения за то, что прерываю вас, но должен заметить, что это не мою, а вашу мать-перемать! И вообще, попрошу вас впредь в разговоре со мной не использовать ненормативную лексику!

Сказать, что мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы, значит, не сказать ничего. В течение нескольких томительных минут, пока мозг боевого генерала тужился воспринять выданную мною тираду, на набережной, где проходили тренировки, царила гробовая тишина, грозная и неопределенная.

— Кто он такой?! — выдал наконец речевой орган генерала в пустоту, мгновенно заполнившуюся сворой штабных шаркунов, составляющих непременную свиту любого настоящего командира и начальника.

— Он из особого… Нет, восьмого… То есть шестого отдела, товарищ генерал-лейтенант, — не очень бойко и совсем невпопад выдавил из себя седовласый полковник, традиционно возглавлявший на парадах офицерскую коробку, не на шутку напуганный и от этого путающий условную нумерацию отделов штаба.

— Убрать его! — взревел генерал, довольно быстро отошедший от первоначального шока. — Чтоб я его больше не видел в составе коробки!

Сегодня я с особым теплом вспоминаю этого боевого генерала, слова которого на все последующие годы избавили меня от пустого времяпровождения в изнуряющей муштре, именуемой подготовкой и проведением военных парадов, знаменовавших красные даты в календаре не существующей ныне страны. С благодарностью вспоминаю я и то, что серьезных неприятностей, которые неминуемо должны были последовать за подобным инцидентом, мне удалось избежать благодаря вмешательству другого генерал-лейтенанта — всесильного в те времена начальника политуправления и моего прямого начальника. Узнав о происшествии, он вызвал меня к себе в кабинет, сурово расспросил о деталях инцидента, хмуро выслушал мои объяснения, а потом вдруг весело и заразительно рассмеялся. И отпустил восвояси, предложив впредь не практиковать матерного языка, даже изысканно-вежливого. По крайней мере, в беседе с генералами.