9
9
Тиббетс ощутил легкий, «отпускающий» машину толчок, он сжал кожу на голове, мгновенно заполнил грудь жутким холодком ожидания…
Мелькнула фантастическая мысль: остаться здесь, сгореть звездой в грядущем мире. Но эта мысль не длилась и сотой доли секунды. «Дай силы выстоять, боже…» — шептал он неподчиняющимися губами, закладывая немыслимый, чуть ли не переламывающий надвое машину вираж. «Назад! Назад!» — кричал он себе. Плексиглас кабины пластинчато дрожал, вихрями, из стороны в сторону, неслись облака, сквозь них, кружа, уже надвигалась на Тиббетса, темная от светозащитных очков, которые он успел надеть перед тем, как бомба пошла вниз, земля, густо искрапленная людскими поселениями, панцирной чернью дымящих заводов, верфей в прогале воды меж двумя островами, и уже показалась вдали парабола залитой солнцем шири внутреннего моря.
И тут, опередив голос что-то дико закричавшего кормового стрелка, на эту сверкающую ширь настлалась слепящая вспышка опустошительного неземного света. Он пульсировал, неуловимо расходясь и сходясь, будто излившись из самого космоса океаном солнца. Поверху граница его бурлила протуберанцами, отражая то, что разверзлось над городом; Тиббетс чувствовал спиной, как вулканически кипит там небо. Но он знал, что еще не все, рассудок его чего-то ждал с подспудным напряжением и — вот оно, пришло, как бессильное запоздалое возмездие.
От сильного тугого толчка сзади, словно при ураганном ветре, машина едва не скапотировала, тут же ударило снизу, под днище, Тиббетс догадался: отраженной от земли взрывной волной. Этого второго, закачавшего и подбросившего машину толчка он не ждал, и, чувствуя каждую клетку лишенного воздушной динамики механизма, Тиббетс удержал машину. И лишь тогда он услышал забившую гул моторов, все поглотившую россыпь грозного фантастического звука. Почудилось, будто она, эта россыпь, потушила, взрябила багровой зыбью необозримую ширь земли и воды, ушла в аспидную даль. Мир гас под надвигавшейся тьмой в несмолкаемом отдаленно-дробном, как шторм, звуке.
В ушах Тиббетса меж тем совсем отдельно стоял резкий испуганный крик, он вспомнил о кормовом стрелке. Льюис был рядом, его искаженное болью яйцо — он сорвал темные очки — было сумрачно устремлено вперед, туда, где перебегали, сплетались, как змеи, ходили виражами тени. Крик кормового стрелка все разламывал Тиббетсу виски.
— Роберт!
Капитан Льюис продолжал смотреть вдаль широко раскрытыми, непонимающими глазами, кожу на его лице будто осыпало изморозью, резко легли складки по краям губ.
— Вот и твоя очередь, Робби, — повторил Тиббетс и, отстегнув ремни, ударил его по плечу, полный неясного желания. — Веселей, Робби!
Тот рассеянно посмотрел вокруг, понял наконец, что от него хотят, сосредоточенно ответил:
— Да, командир.
Тиббетс, тупо стуча ботинками о тонкий резиновый настил металлического пола, пригнувшись в длинной ребристой трубе, крупно зашагал в конец машины, пока не достиг ячейки кормового стрелка. Но первым, почувствовав, как ему перехватывает дыхание, он увидел со спины ненавистного ему Грифа. Тот согнулся под стеклянным колпаком, покрытая короткой серой шерстью голова выглядывала бугорком из-за впадины спины. Задавленный им, обезумевше выглядывал коричневым, распаренным лицом мальчик-негр, кормовой стрелок Джон Стродди.
— Огненный шар… Огромный огненный шар… — слышался потерянный голос стрелка.
Не помня что делает, Тиббетс схватил за плечи Грифа, стал переламывать его назад, освобождая себе место под стеклянным колпаком, в лицо ему ткнулась маленькая, вытянутая, как баклажан, в мелкой шерсти голова, от нее пахнуло казарменной вонью. В омерзении Тиббетс протискивал длинное, несопротивляющееся, будто неживое тело назад, сдавливая его в тесном металлическом проходе. На миг близко отпечаталось желтое мятое лицо с горячечно мутными бесцветными глазами и обтянутым тонкой кожей ртом. Тут же Тиббетс почти механически прочитал не то на бумаге, не то еще где-то протокольно сухое:
«После вспышки самолет испытал два удара…»
Стрелок все так же сидел, скрючившись и сжимая ладонями голову, он был безразличен Тиббетсу, как отданная в сложной игре пешка, только навязчиво, будто жалкое эхо, звучало: «Огненный шар, огромный огненный шар…»
То, что увидел Тиббетс, зашевелило и ему волосы. Из-под багрово клубящегося дымом и огнем, поглотившего Хиросиму купола вырвалось вулканическим извержением белое облако. Все в отблесках и тенях бушующих внизу стихий, оно стало разрастаться, уходить в вышину, движимое ввинчивающимся, извивающимся, как бывает в пустынях, огненно-черным циклоном, который неровно наматывал на себя обрывки черной бури, пока не выпятил верхушку громоздящегося скопищами белого дыма облака ужасающим подобием голой головы трупа; и тут голова оторвалась от живого, как удав, столба, ушла ввысь. Там, откуда она вырвалась, все так же стояла серая, непроницаемая, уродливая гора, под которой — Тиббетс, содрогнувшись, вспомнил об этом, — была Хиросима.
Жгучее страдание от невозможности видеть, что творится там, в циклопическом клубке стихий, задавило его. Мучительным проблеском сознания он вспомнил о майоре Суинее, который разбросал на парашютах приборы и фотокамеры, способные уловить все, что сейчас творится в Хиросиме. Он изнемогал от зависти к этому уверенному в себе, способному на любую подлость человеку, не зная, что такой же жгучей завистью к нему, Тиббетсу, сгорает командир другой, уходящей прочь от преисподней «суперкрепости»…
…Видно гигантское облако…
10 часов 00 минут. Все еще видно облако, высота которого, вероятно, больше 13 тысяч метров.
10 часов 41 минута. Облако потеряно из виду. Расстояние от Хиросимы 580 километров. Высота полета 8600 метров.
Тиббетс обернулся к стоявшему за его спиной человеку, пораженный педантичной точностью, с которой тот был в силах делать свои записи. Он вглядывался в его пустые немигающие глаза, стараясь проникнуть за пределы обычного человеческого разума, но ничего не мог понять и разглядеть. Вдруг он услышал проникшую сквозь крупный частокол намертво сцепленных зубов фразу, похожую на шелест:
— Привет тебе в победном венке…
— Что? — не сразу понял Тиббетс.
С той же шелестящей, как заигранная пластинка, интонацией Гриф повторил:
— Привет тебе в победном венке…
«Какая несправедливость», — с невыразимой тоской подумал Тиббетс, вспомнив, что это строка из песни немецких шовинистов.
В это время позади Грифа, в полутемени длинной трубы, что-то загрохотало, послышалась невнятная речь. Тиббетс разобрал:
— Убирайтесь, я должен с ним выпить.
Это было то, чего боялся Тиббетс. Он протиснулся мимо Грифа, снова уловив его смердящее дыхание, и тут увидел майора Фериби. Тот, нагнув крупную голову, двигался к нему неверной шаркающей поступью. Позади совсем смутно виднелись двое, Тиббетс узнал Джеппсона и штурмана Кирка. «Кирк!» — вспыхнуло в нем с запоздалой благодарностью при виде неприметной фигурки штурмана, он так же незаметно делал свое дело, безошибочно, как входящая в моду кибернетическая машина, выдавая Тиббетсу весь полетный режим, как бы водя его лежащими на штурвале руками, и Тиббетс снова вспомнил, что доставил «малыша» к Хиросиме с точностью до одной минуты.
Сейчас он с ощущением неприятного осадка на душе вспомнил, как почти час проторчал в ячейке кормового стрелка, упиваясь величием долго не проходившего зрелища, пока кривизна земли и шедшие от океана испарения не заслонили от него белое облако… И этот бедный мальчик, кормовой стрелок… И Льюис, и Джеппсон, и Кирк, и Фериби, черт бы его побрал… Переборов себя, он уже сам шел к бомбардиру, раскачивавшемуся в неясной мгле «трубы», смотревшему на Тиббетса одними белками глаз. Волосы на голове Томаса были разбросаны во все стороны, как в магнитном поле.
— Томас!
Тот смотрел на него белыми глазами, волосы мерцали стеклянной дробью пота. Наконец крупно нарезанное, одутловатое лицо его сдвинулось, сморщилось.
— Пол… старина… — вырывались слова. Он обнял Тиббетса, водя по его спине тяжеловато булькающей флягой. — Я пустил ее по всем правилам. Будь спокоен, она взорвалась над самым центром города. Там было море деревянных коробок, одна на другой, как на свалке… Дальше я ничего не помню, в башке темно, как у малютки Джона в желудке.
«Какого еще Джона? — мимолетно подумал Тиббетс. — А!» Он вспомнил наконец кормового стрелка, мальчика-негра, его шоколадное, курносое лицо, толстые вывернутые губы. Ему не понравилась шутка Фериби, но сейчас он все ему прощал.
— Ну, ну, не плачь, Томас. Ты настоящий солдат, герой Америки. Эй, ребята! — крикнул он Джеппсону и Кирку. — Идите к нам, у Томаса есть виски. Мы должны выпить по глотку.
Двое подошли, встали рядом. Подошел и Льюис, доверив машину автопилоту. Стояли с пригнутыми в низком проходе головами, и так сдвинулись все пять голов. Пить было неудобно, и они подгибали колени. Все, кроме Фериби, действительно сделали по глотку. Фериби, вжав голову в плечи, долго выливал в себя из фляги под сочувствующими взглядами товарищей. Тиббетс сказал:
— Ничего, ребята, ему надо разрядиться.
Льюис проговорил тихо:
— От такого не разрядишься всю жизнь.
Они еще стояли несколько минут, сдвинув головы.
И снова перед глазами Тиббетса расстилался океан, огромный и молчаливый, с залитыми солнцем далями, с плоскими коричневато-синими тенями облаков, — океан, как бы данный ему судьбою на вечные времена и между тем всегда ощущаемый с неподвластным самому Тиббетсу чувством свежести и новизны. Но сейчас, после всего, что он испытал и увидел, океанский простор давил на него своей бесконечностью, и Тиббетс чувствовал себя страшно одиноким. Это ощущение пришло к нему сразу после слов Льюиса, когда они, еле успокоив, отвели Фериби на его место, и Томас заснул, откинув осыпанную каплями пота голову, надрывно храня.
Все молча, уныло разошлись по своим местам, вяло кивая Тиббетсу: «О’кей…» Он тоже пошел, чтобы сесть за штурвал (Льюис с угрюмым безразличием уступил управление Тиббетсу), недоумевая, что стряслось с экипажем. Ведь каждый знал, на что он идет, да это неблагодарно, черт побери, по отношению к нему, командиру, давшему им возможность прославить мощь Америки.
Он поочередно «вызывал» к себе «дух» своих людей, затерянных в норах машины, распластавшей крылья, казалось, над всем миром, и они приходили к нему тоскливой чередой — и кормовой стрелок Джон Стродди с застывшим от испуга, распаренным коричневым лицом, с наивно выпяченными детскими, будто ищущими материнскую грудь, губами, и майор Фериби, щемяще близкий Тиббетсу, готовый ради него на все, и вот сломившийся, будто что-то в нем оборвалось вместе с бомбой, которая «пошла» в «свалку деревянных коробок», и Джеппсон, и Кирк, и Льюис…
Он знал их до последней извилины в мозгу! «Что с ними?» — спрашивал Тиббетс себя и не находил ответа. Лишь стояло перед глазами выросшее из бесформенной багрово-черной зыби гигантское веретено с похожим на череп мертвеца белым облаком на острие. И вдруг впервые с беспощадной четкостью рассудок его взорвался чудовищным видением сметаемого с лица земли г о р о д а, мгновенно и заживо сжигающего тысячные скопища людей к р е м а т о р и я… Он ослеп от роящегося в голове ужаса, и его спасла потерявшая управление машина: интуиция заставила Тиббетса, как при двойном ударе взрывной волны, сделать единственно верное движение и на самой грани пресечь падение…
«Но ведь ты тоже обо всем знал, и больше других, старина!» — закричал он себе. И потом уже безысходно подумал: «Знал генерал Арнольд… и генерал Гровс… и этот тип, этот Гриф… Знал президент!» И, странно, эта безысходность вяло работающей мысли примирила его с действительностью, с небом и океаном. Длился и длился мучительно нескончаемый, испятнанный тенями облаков отблеск водной шири, и Тиббетс первый раз в жизни понял, что не небо, а земля окончательно успокоит его.
А молодая красивая женщина, вся в белом, бежала и бежала к нему, придерживая шляпу, она никак не могла приблизиться, земля уходила из-под ее ног, и мальчик даже издали видел ее застывшие в ужасе глаза. Женщина что-то кричала ему, но он ничего не мог расслышать, все звуки поглотило нависшее над ним фиолетово-черное небо.
Что означал ее крик? И мог ли он спасти заблудшего сына? Этого не знал Тиббетс, оказавшийся на острие ужасающего апокалипсиса истории. Мать все спешила и спешила к нему — не то затем, чтобы проклясть, не то затем, чтобы охватить забитую непроницаемой теменью курчавую мальчишескую голову, но он никак не мог дождаться ее в убивающе медленном движении океана, и поэтому не испытал никакой радости, когда в мутноватой дали забрезжил знакомый до оскомины берег острова.
Тиббетс вздохнул при тошняще обыденной мысли: «Только бы дотянуть…» — и стал заходить на круг для посадки. Опустив закрылки, предельно сбавив скорость, он навис над бетонкой, ударился об нее колесами, совсем близко дико, как руками, замахали широкими листьями пальмы, а дальше сгорало в пепелящем зное густое, жирное месиво островного леса.
Смертельно усталый, он еле вышел из машины и спустился по стремянке на почти плавящийся бетон. Ноги были глиняными, и, неуклюже переставляя их, он пошел к подкатившему «джипу». В глазах стояло горячее, мутное марево. И уже с совершенным безразличием он смотрел, как в «джип», опередив его, взбирается Гриф.
«Конец, — подумал он без всякого облегчения. — Все, что нужно было сделать, сделал я сам. Сейчас я ничего не вижу. Бесконечная мгла…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.