В ЧЕМ ЖЕ СЧАСТЬЕ?

В ЧЕМ ЖЕ СЧАСТЬЕ?

Лев Толстой сказал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Мысль эта настолько глубока, что вызывает много раздумий. Конечно, если взять обеспеченные семейства того времени, в которых были здоровенькие послушные дети, а родители жили в любви и согласии, не имея особых духовных запросов, не беспокоя себя сложными проблемами, то можно было вывести средний типичный образец семейного благополучия.

Несчастье же, действительно, многообразнее, острее, действеннее и по-разному воспринимается людьми, соответственно их характерам, здоровью — душевному и физическому, и безусловно положению в обществе и в семье. Для того чтобы добиться хотя бы относительного благополучия, человек затрачивает много времени и усилий и, добившись своего, частенько становится похожим на обкатанный речной голыш. А для того, чтобы стать несчастным, обычно ничего не требуется — все происходит неожиданно, как взрыв, независимо от воли пострадавшего и иногда в один короткий момент рушится дело всей его жизни, а сам он среди хаоса принесенного или перенесенного страдания уподобляется раскаленному, угловато обломанному осколку, который и на излете крушит и ранит. Ранит даже сочувствием к себе.

Значит ли это, что мы бессильны перед несчастьем? Ни в коем случае! Чем дружнее, сильнее, богаче весь человеческий коллектив, тем легче преодолевается любая беда. Но это в коллективе. А дома? А в семье? Да еще в семье старого времени? Почему там каждая несчастливая семья была «несчастлива по-своему»? Если Стива Облонский изменил своей Долли с гувернанткой, как изменял на каждом шагу до этого и продолжал изменять после того, как Долли узнала о его неверности, то разве не так же поступали сотни тысяч других мужей? А жены, подобно Долли, плакали, собирались уходить, но, связанные детьми, общностью имущества, положением в обществе, собственной беспомощностью, наконец смирялись с изменами и оставались со своими милыми изменниками, говоря, что приносят эту жертву «ради детей». Но, живя среди лжи и обмана, сплошь да рядом без любви, продолжали умножать «жертву», рожая других детей.

С самого начала литературной деятельности меня волнует проблема становления советской семьи. Какие перемены произошли в ней с тех пор, как женщина стала самостоятельной и дома и в обществе? Как изменились взаимоотношения супругов? Что нового внесено в воспитание детей? Отчего и сейчас некоторые семьи строятся по образцу семьи Облонских? Судите сами.

— Я буду работать, дорогая, а ты воспитывай ребенка, создавай дома уют. Ведь это тоже труд, оправдывающий назначение человека в советском обществе, — говорит молодой жене — назовем ее Люся — уже видевший жизнь и немного оперившийся Николай Петрович. — Ну, допустим, ты поступишь куда-нибудь, а дома будет хаос… Да и что ты сможешь заработать? Я скоро сам смогу выплачивать тебе такую зарплату.

Представьте себе Люсю — молодую женщину, полную сил и энергии, которая имеет десятилетнее образование, плюс два курса института и малютку-сына от любимого мужа. Чувства женщины-матери привязывают ее к новорожденному, вековечные традиции женского воспитания тянут к тому, чтобы как можно уютнее свить семейное гнездышко. И Люся охотно подчиняется милому деспотизму, отказывается от дальнейшей учебы и всецело погружается в домашние заботы и хлопоты.

На первых порах все как будто подтверждает правильность намеченной семейной программы. Николай Петрович, освобожденный от мелочей докучливого быта, всегда обеспеченный белоснежными рубашками, выутюженными костюмами и здоровым домашним питанием, преуспевает в создании своей карьеры. И сам он, и его друзья нахваливают Люсю, восхищаются ее преданностью семейному долгу. Муж выхолен. Ребенок подрастает. А там второй запищал в колыбельке. Появляется домработница Катя или Семеновна. А теща всем говорит, что Наташа Ростова — это вполне современно. Желтое пятно на пеленке и тому подобное…

Люся меняет в квартире занавески, выбирает новые модные обои, вместе с Семеновной нянчит детишек и готовит обеды, а Николай Петрович озабочен деловыми или научными проблемами. Он в курсе международной и внутренней политики. Он — кандидат наук в своем институте, член ученого совета в министерстве. А Люся? Что такое Люся? Дети растут. Жена старится. Она совершенно отстала от всего, опустилась, с ней уже не о чем поговорить, а когда пытается что-нибудь сказать, то «несет чушь несусветную». Не то чтобы мило улыбнуться нужному человеку, но хоть бы не ставила перед ним мужа в неловкое положение.

И не мудрено, что Николай Петрович, устав от домашней обыденщины, задержит благосклонный взгляд на одной из своих молоденьких сотрудниц, женственной и обаятельной. А что же Люся? О, она должна понять… Да и некогда ей заниматься переживаниями. Сыновья становятся взрослыми, и забот прибавляется. Ведь они даже постели убирать за собой не привыкли, а их юные жены заявляют, что они вышли замуж не для того, чтобы быть кухарками. Люся, ставшая уже давно Людмилой Андреевной, с трудом склоняя стан, помогает работнице наводить порядок в квартире, старательно вытирает пыль и вдруг тяжело задумывается, не чувствуя, как ползет по ее щекам запоздалая слеза.

Чем живет муж? Чем дышат дети, непонятные своими манерами, разговорами, пренебрежительным отношением к ней — родной матери? Что она им всем сделала? Почему в кругу своей семьи осуждена на холодное одиночество?

— А ведь я тоже могла бы теперь быть профессором! — бросает она однажды мужу, когда он после обеда, за которым не сказал ей ничего, кроме «подай» да «принеси», укрывается за газетой.

Николай Петрович опускает газету на колени, с минуту глядит на жену изучающим взглядом. Лицо его становится холодным, потом насмешливым. Снисходительно-насмешливым, как если бы внучонок Павлик сказанул ему такое. Но Павлику простительно: он мал, и все-таки у него перспектива роста, а тут…

— Тебя все равно скоро отправили бы на пенсию, — безжалостно изрекает Николай Петрович, не допуская мысли, что его жена могла бы оказаться таким ценным работником, нужность которого не была бы ограничена пенсионным возрастом.

Что можно добавить еще? Внуки растут. Баба Люся водит их гулять, ставит им клизмочки и компрессики, а дедушка читает лекции и мило шефствует над своими аспирантками. Он «душа коллектива» и, присутствуя на вечеринках под Новый год и в день Восьмого марта, не забывает о подарках кое-кому из сотрудниц. И кто знает, может быть, скоро одна из них появится рядом с Николаем Петровичем на законных основаниях и будет иметь больший успех у нужных людей, чем бедная баба Люся. А кто даст бабе Люсе хотя бы маленькую пенсию, чтобы не выпрашивала она помощи у близких, не унижалась бы на старости лет?

Скучно становится от таких мыслей. Все-таки коротка ты, скупая на радости, жизнь человеческая! Давая столько возможностей ошибаться, не даешь срока на исправление ошибок, потому что не сразу пожинаются скудные плоды плохо посеянного. Зачастую поздней осенью, когда уже зима на носу.

Но житейский случай с Николаем Петровичем и Люсей, можно сказать, ясен для всех. Тут действует явный эгоизм расчетливого карьериста. Чего стоит одно его заявление, что он сам сможет обеспечить ясене ту зарплату, которая выдается государством за труд, делающий человека независимым.

А вот возьмем другой случай, когда не сразу даже поймешь, кто прав, кто виноват. Как будто бы самая подходящая пара, два хороших человека, и вдруг такой семейный конфликт, что люди расходятся навсегда. Окружающие в недоумении разводят руками. И это не удивительно. Не всегда легко разглядеть причину размолвки между супругами.

Читатели корили меня за разлад в семье Аржановых, показанный мною в романе «Иван Иванович». Ведь внешне как будто все хорошо выглядело в этой семье. Иван Иванович и Ольга любили друг друга. Он занимался таким серьезным трудом, что она просто обязана была создавать ему домашний покой и уют.

И некоторым кажется, что бунт Ольги необоснован, а конфликт в семье Аржановых нетипичен для нашего общества, потому-де, что таких «слабохарактерных», как Ольга, у нас мало. Но литература никогда не подводила под понятие типичности арифметическую основу.

Вопрос о создании советской семьи неотделим от участия женщины в общественном труде, потому что наша семья должна быть союзом двух равноправных людей. Нельзя забывать того, что у Аржановых не было главного — дружбы и взаимопонимания. Ведь если тебе безразлично, на что тратит свою жизнь близкий человек, ты не имеешь права называть себя его другом.

У нас имеется все, чтобы создать счастливые, полноценные семьи. И в то же время мы не можем похвалиться тем, что тут у нас все благополучно. Есть разводы, есть несчастливые браки, — значит, находятся люди, легкомысленно относящиеся к судьбе своих близких или грубо помыкающие ими. Нельзя брать за образец и мирное сосуществование, когда один совершенно подчинен обаянию или твердой воле другого. Тот, кто постоянно живет, лишь приспосабливаясь в тени сильного, неизбежно превращается в бледное, немощное растение.

Некоторые мне говорили: зачем вы обидели хорошего человека Аржанова? Если бы он был плохим, тогда уход Ольги был бы оправдан. А так она не имела права ломать семью. Иные даже заявляют, что она не похожа на советскую женщину, что наши женщины не нуждаются в поддержке разных Тавровых, а сами пробивают себе путь в жизни.

Но надо быть слепым, чтобы не замечать тех молодых женщин, которые, окончив среднюю школу или бросив учебу в институте, а то и диплом уже получив, ушли с головой в «личную» свою жизнь, оторвались от общественных и трудовых проблем. Может быть, это современные попрыгуньи, беззаботно порхающие по всяким вечеринкам. Может быть, юные мамы, подобно Люсе, наивно полагающие, что в воспитании ребенка и создании домашнего уюта для мужа они нашли свое призвание. А может быть, это такие беспокойные натуры, мечущиеся в поисках трудового пути, как моя Ольга, потерявшая правильный курс в жизни и принесшая столько тревог не только своему Ивану Ивановичу, но и ни в чем не повинным читателям?

У Ольги-то в конце концов жизнь сложилась хорошо, а вот у ее, к сожалению, немалочисленных прототипов, за которыми я наблюдала, получалось иногда очень плохо.

Как можно утверждать, что советская женщина не нуждается в поддержке, что она «сама» всего достигнет? Нет, мы хороши, пока находимся в коллективе, поддержка которого делает нас сильными и стойкими. А что сделает сама женщина, которая, подобно Ольге Аржановой, отстала не только от коллектива, но даже от собственного мужа?.. Ну хорошо, отстала. Но оттого, что отстала, она ведь не сделалась гражданином другой страны, и мы обязаны подумать о ней. Она наша, своя, советская! Только отбилась от товарищеского круга, укрылась дома, пока с любящим мужем, пока поглощенная нежными заботами о ребенке. Но вдруг ребенок умер. Вдруг муж разлюбил, ушел на войну, пропал без вести, просто состарился, обрюзг, стал несносно ворчлив, привередлив, ревнив и сварлив. Какие жалкие, одинокие слезы. Сколько проглоченных оскорблений и унижений, какая мелкая жизнь, лишенная настоящих интересов, волнений, дерзаний и побед, которые может дать только активное участие в общественном труде, в делах строительства огромной страны, где столько сложностей и манящих перспектив.

Почему же нам не сказать юным, неопытным, иногда ради романтики и молодого любопытства способным на любые крайности: спокойно, девчата, впереди много бурных треволнений, впереди большая и совсем не легкая жизнь. Вооружайтесь по мере сил для того, чтобы вступить в нее настоящими борцами. Очень просто можно пропасть и в наше славное время, если самим оттолкнуться от того, что завоевала, что предоставила нам родная советская власть. Смотрите, не попадите на «Растеряеву улицу», которую с таким страстным сарказмом показал Глеб Успенский. То были иные, глухие времена, то было бесправие и мелочное домашнее тиранство рабовладельцев, унижающее, уничтожающее в женщине человека. Ваши бабушки прокляли и стряхнули эту домашнюю кабалу, зачем же вы-то сейчас тянетесь на «Растеряеву улицу»?

Но, скажет читатель, одно дело мещанин с «Растеряевой улицы», другое дело хирург Аржанов. Что тут может быть общего? Дико даже сравнивать!

Да, за спиной работящего, доброго Ивана Ивановича Ольга могла бы жить припеваючи. При его постоянной занятости она могла бы жить и очень вольготно. Но все дело в том, что, сделав большую ошибку, какой был ее уход из института, Ольга не смогла потом смириться с положением просто жены хирурга Аржанова.

А он? Славный Иван Иванович равнодушно относился к тому, чем была занята его жена как человек и гражданин общества. Получилось так, что, видя в ней только жену, ценя ее только как любимую женщину и мать своего ребенка, он невольно встал над ее человеческими интересами, привык свысока смотреть на ее стремление найти себе занятие, на ее метания и даже огорчения в связи с этим: чем бы дитя ни тешилось… Слов нет: Ольга далеко не образец сильной волевой натуры, она не была решительной в отношении своего трудового признания и храброй при разрыве с мужем. Но при всем том она честный человек, которого угнетала пустота жизни, особенно резко сказавшаяся после смерти ребенка, и равнодушно-пренебрежительное отношение мужа к ее желанию жить с ним на равных правах. По существу, их семья не была настоящей советской семьей. Не было в ней той глубокой дружеской основы, которая помогает двум людям пронести свою сердечную привязанность через все жизненные испытания.

Увлекшись своими делами, Иван Иванович забыл, что рядом с ним живет существо, нуждающееся во внимании и поддержке, и тем нечаянно, ненамеренно оскорбил, а затем и оттолкнул его. Он допустил, чтобы другой человек оказал Ольге ту моральную поддержку, которую обязан был оказать сам. А не имея дружбы, легко потерять и любовь.

Хорошо, что читатель сочувствует Ивану Ивановичу и, желая ему счастья, возмущается уходом Ольги. Это вызвало большую горячую дискуссию — очень нужный разговор о том, какой должна быть настоящая советская семья.

Не сумев уберечь счастье своей молодости, не устроил Иван Иванович семейную жизнь и с Варей Громовой. Тут обернулось по-иному: на этот раз Иван Иванович сам почувствовал, что такое нечуткость, неуважение к твоему труду. Откуда такие свойства появились у Вари Громовой, которая так понравилась большинству читателей по первой книге?

После выхода в свет заключительного романа трилогии «Дерзание» многие назвали Варю эгоисткой, зазнайкой, неблагодарной. Но это неверно. Конечно, проще было бы все объяснить, будь она в самом деле эгоисткой или пустой зазнайкой. Но тут гораздо сложнее. Она какой была по характеру, такой и осталась: порывистой, прямой до резкости, до безрассудства, не умеющей ни сдерживаться, ни лицемерить. К тому же она выросла по своим знаниям, опыту, стала хорошим врачом. Дома она заботливая мать и любящая жена. А конфликт в семье все обостряется. В чем же дело? Значит, надо смотреть глубже. Иван Иванович стоял перед Варей на высокой вершине, он столько добра сделал людям и вдруг все бросил и начал опять «с азов». А тут убийственные отзывы людей, с мнением которых Варя не могла не считаться, а тут неудачи с операциями, смертность — и на операционном столе, и вскоре после хирургического вмешательства. До Вари, отчаянно волнующейся за любимого человека, именно это доходит в первую очередь, а не то, что он берется спасать людей, уже обреченных на смерть, не то, что он идет новыми, совершенно неизведанными путями. А болея душой за родного, близкого человека, к которому она относится даже с материнской нежностью и, возможно, с материнским деспотизмом, Варя не может молчать и таиться. Она прямо высказывает свои сомнения и даже тогда, когда видит, как тяжело переносит это Иван Иванович, как это ухудшает их отношения, не может сдержать удара.

Когда я закончила «Дружбу», то совсем не ожидала такого резкого расхождения Вари и Ивана Ивановича в дальнейшем. Мне казалось: они будут жить хорошо. Тогда я не представляла дальнейшей работы Ивана Ивановича. Операции на сердце при пороках его — это послевоенная медицинская проблема. Ведь все операции, которые показаны в романах трилогии, взяты из жизни. Именно во время одной из труднейших операций, когда жизнь больного висела буквально на волоске, когда все в операционной были напряжены до крайности, я совершенно реально, волнуясь до озноба, представила себя Варей. Вчера утром была удачнейшая операция, вторая закончилась смертью на столе. Сегодня утром больной умер, когда его уже унесли в палату, и вот опять идет страшная борьба. Я посмотрела на хирурга Евгения Николаевича Мешалкина, за работой которого наблюдала в течение двух лет. (За эти короткие годы он постарел лет на пятнадцать.) Вот он — Иван Иванович, а я — Варя. Хочу ли я, чтобы он, мой муж, убивал себя таким образом на моих глазах?

Честно скажу, я не нашла в себе мужества сказать «да». И вот тогда-то я увидела, хотя мне очень не хотелось этого, что Варя и Иван Иванович серьезно не поладят из-за его работы. И тут сыграет роль не эгоизм Вари, а ее большая любовь и большая тревога за дорогого ей человека.

А тут еще Лариса появилась. И рушится, падает с таким трудом возведенное здание — семья Вари.

Когда я думаю обо всем этом, невольно мысли устремляются еще к одной семейной паре, которую я представила на суд читателя в романе «Товарищ Анна». Там Андрей и Анна. Любовь и дружба. Анна и в своем протесте против затянувшихся разведочных поисков Андрея остается его другом. Андрей, даже увлекшись Валентиной, продолжает любить Анну.

Маринка не была якорем, она только раскрыла глаза отцу на положение в семье, которое еще больше уяснило ему характер и духовную красоту его товарища Анны.

Такие семейные связи разорвать почти невозможно. Тут самая распрекрасная соперница бессильна. Конфликт привлек внимание автора не просто как показ супружеской измены. Что дало бы литературе описание еще одного адюльтера? Нет, интересно было другое — как перенесет подобное испытание советская женщина-труженица, твердо стоящая на своих ногах и всегда чувствующая себя нужным человеком в обществе? Как она переживает крушение личного счастья?

Из литературы прошлого мы знаем, что подобное крушение являлось для женщин как бы концом жизни. Выходом для всех героинь в таких случаях являлись самоубийство, уход в монастырь или смертельная болезнь. Вспомним Анну Каренину, мадам Бовари, тургеневских девушек, героиню романа Герцена «Кто виноват?», «Даму с камелиями» Дюма и многих других. Поприще женщины — сердечная, семейная жизнь. Нет этого — и все кончено.

А для таких, как товарищ Анна? Им тоже нелегко перенести потерю любимого человека. Но их держава — труд, коллектив, которые дают им силу не только устоять в семейной беде, но иной раз и выйти победителем.

Анна, которой предстояло сделаться матерью второго ребенка, победила не тем, что заставила, принудила Андрея остаться в семье. Нет, без смирения и без унижения она отпускала его: «Разлюбил — уходи». Он не имел даже возможности жалеть ее, потому что она в это время была выше его. И именно это: ее сила, стойкость и духовная красота — и заставила Андрея поколебаться в момент разрыва.

Получив полную свободу действий, Андрей не вдруг решился уйти из семьи. Удивленный и смущенный поведением Анны, невольно задетый ее кажущимся равнодушием, он думает: «Неужели она даже не сожалеет о разрыве со мной? Разве мы плохо жили?» Он начинает припоминать прошлое и находить в нем только прекрасное. И тогда у него появляется раскаяние в совершенной ошибке, сожаление о нарушенном семейном счастье, восхищение красивой человеческой гордостью Анны. А потом с новой силой пробуждается прежнее чувство.

Анна победила тем, что своим поведением заставила Андрея перестрадать за ошибку, заставила его полюбить себя еще крепче. А возможность устоять в беде, активно бороться с нею она почерпнула в своем труде. Без этого начались бы жалобы, ссоры, унижения, угрозы — и любовь в семью никогда не вернулась бы.

Зачем я стала бы писать розовую семейную идиллию? Ведь горе не только бьет человека, но и возвышает его над толстокожими, над равнодушными. Тот, кто умеет владеть собой, из любого переживания выйдет более сильным. И еще одно… Не надуманный, а само собою родившийся вывод возникает из этих семейных драм: уход любимого человека не позор для тебя — как это привыкли воспринимать, что еще усиливает страдания покинутого, — а большое несчастье, вызывающее сочувствие. Да, сочувствие, а не насмешки. Разве Иван Иванович или Анна стали хуже оттого, что их покинули? Нет, они возвысились в своем горе. И переживание за них, и раздумье о них сохранило не одну семью в действительности, где все уже клонилось к разрыву.

Как же лучше строить свою жизнь, чтобы не каяться, не маяться поздними сожалениями на склоне лет? Прежде всего, конечно, надо овладеть всем, что дается на вооружение смолоду. Молодость проходит. Красота стирается. А знания и опыт растут.

Быть всегда нужным человеком — это уже счастье. Возьмите библиотекаря на селе, хирурга в больнице, заботницу-акушерку, у которой по всей округе «внуки», введенные ею в жизнь. Возьмите женщину — работницу или колхозницу, — мать семьи. На такую не смотрят как на безответную домашнюю поденщицу. Ей не швырнут в лицо подгорелый кусок, не оставят неубранные постели и разбросанную одежду. Общественно полезный труд, твердо ставя женщину на ноги, в то же время молодит и украшает ее. Всегда говорилось: не родись красив, а родись счастлив. Мы можем сказать другое: родись трудолюбив. А когда наберешься сил, станешь и счастлив и красив, обязательно красив большой внутренней красотой, которая надолго переживает красоту внешнюю.

Не будет тогда и страха перед завтрашним днем, перед возможностью несчастья, потому что сила людей в дружном коллективе несокрушима.

Вот об этом мне и хотелось сказать читателям, когда я писала свои романы: не может быть по-настоящему счастлив человек, если у него нет ощущения нужности людям, ощущения дружеского локтя рядом. В какие бы яркие перья ни рядилось пустое тщеславие — все будет сквозить убогая его нагота.

Холод одиночества — самое страшное на земле, и, чтобы избежать его, не прячьтесь от жизни за чужую широкую спину. Для счастья нужно очень многое. Если хотите завоевать его, не бойтесь трудностей, не ищите легких путей. Чем больше трудностей вы перенесете смолоду, тем крепче будете чувствовать себя потом. Ведь счастье, это и любовь, и дружба, и радость творческой работы. А творчеством может стать любое дело, которому вы отдаете тепло своей души.

1964–1969