ВСТРЕЧА С ЭСТОНИЕЙ
ВСТРЕЧА С ЭСТОНИЕЙ
Фильм о Гамлете, принце датском. Смоктуновский… Советский актер ввел нас в реальную жизнь шекспировских героев.
Вместе с этим тонконогим беловолосым юношей мы стучали башмаками по каменным лестницам древнего замка, его темными, задумчиво-грустными глазами смотрели на бившееся о скалы седое море.
Я стою на берегу этого моря, нет, не на берегу Дании, а в Эстонии. Но скалы здесь такие же. И с таким же пушечным гулом ударяются о них серые валы, сбрасывая пенистые гребни. И небо то же — беспокойное, прозрачно-голубое за сизыми клубами туч, — небо Прибалтики. Земля строга и прекрасна.
— У нас снимали фильм «Гамлет», — сказали пограничники. — Замок был построен вон на том мысу.
С невольным холодком разочарования мы посмотрели на дальний мыс, куда шагали по берегу приземистые сосны, мохнатые ели, высокие пышные можжевельника: значит, замка вовсе не было, просто стоял его макет недалеко от Таллина, у шумливого Балтийского моря, а Смоктуновский заставил нас поверить в реальность происходившего…
В Прибалтику я приехала впервые, хотя мечтала о такой поездке давно. В Эстонии декада русского искусства и литературы, вот мы и вылетели сюда из Москвы. Апрель 1966 года. Весна сказывается в ярком блеске солнца, в сквозящей розоватой обнаженности лесов на бурой земле. Но холодно. Ветрено. На улицах и в парках Таллина и взрослые и детишки в демисезонах, часто очень ярких, спортивно-удобных.
Столица Эстонии Таллин сохранила черты средневековья. Здания, похожие на драгоценные музейные экспонаты, лишь подчеркивают благоустройство современных кварталов. С чувством благодарности к хранителям памятников истории смотришь на узенькие улочки старого города, на древние дома и площадь, где стоит ратуша, сказочная со своей башней под флюгером; на крепость Вышгород — целый букет готики, обнесенный могучими стенами в окружении садов и тесно сжатых красно-черепичных крыш, похожих на карточные домики.
Таллин — мировой портовый город в Финском заливе, открывает туристам и отличные сухопутные дороги: на восток, к району горючего сланца, — Кохтла-Ярве, Нарве, Ленинграду, на запад — к прекрасному курорту Пярну на Рижском взморье, на юг — к духовному центру республики городу Тарту, где находится знаменитый Тартуский университет.
Многие справедливо называют Таллин сердцем Эстонии, а Тарту ее душой. Когда нам предложили выбрать маршрут для поездок по республике, мы сразу решили: прежде всего на юг — в бывшую Лифляндию, — увидеть своими глазами Тартуский университет, а кроме того, познакомиться с южной Эстонией в самое прелестное время года.
Очень хмуро встретил нас в Таллине апрель… Но древняя серая готика Эстляндии, окружающая вполне современную площадь Победы с гостиницей «Палас», в которой мы жили, с не одетыми еще садами и скверами, среди которых стоит каменная раскрытая книга — памятник Эдуарду Вилде, славному писателю и смелому борцу против фашизма, — все как-то удивительно хорошо сочеталось со свинцовой хмурью неба и порывами холодного ветра, напоенного острой свежестью моря.
Особенно величаво выглядели в это время Вышгород и замок Тоомпеа со своими мощными башнями и неприступными стенами.
А когда кончилась наша декада, вдруг нежно заголубело небо, радостно, дружно полезла из земли трава, а из лопнувших почек клейкие молодые листочки, тепло засияло майское солнце — и сразу потянуло в поля и леса.
Обсуждая план поездки с группой эстонских писателей, мы, москвичи, сидели в ресторане гостиницы «Палас». Нам подавали национальное блюдо — карбонат с луком под белым соусом, удивительно нежный салат из вареной тыквы и отменный пломбир. Готовят здесь, надобно сказать, превосходно. И во всем и всюду много милой выдумки: уютные интерьеры ресторанов и гостиниц, умело, с большим вкусом подобранные краски в стиле модерн, мебель, посуда, сервировка. Ведь правда хорошо, когда вам подают кусок отлично зажаренного мяса, на котором в чашечке из гарнира горит голубой огонек. Это подогревает обед и… настроение. А сколько этой любовной выдумки мы увидели потом в каждом районном городке. От устройства парков и улиц до оформления овощных магазинов — везде сказывается забота о человеке. Сам собою напрашивается вывод: эстонцы умеют работать и умеют жить, по праву гордясь этим.
Ехать с нами в Тарту, а потом в Пярну — морской курорт на западном берегу Эстонии — собрались два известных эстонских прозаика: Рудольф Сирге и Пауль Куусберг. Мы отправились с ними в путь на небольшом автобусе: поэты — Людмила Татьяничева, Егор Исаев, Владимир Фирсов и представители прозы — Евгений Поповкин и я.
Природа Эстонии очень разнообразна. На юге плоские равнины побережья сменяются холмами. Здесь много березовых, сосновых и еловых лесов, любовно возделанных полей. Урожаи благодаря удобрениям и обилию дождей отличные. Особенную красоту пейзажам придают озера: Юлемисте возле Таллина, а недалеко от Тарту Выртсярв — второе по величине после Чудского.
Сам город Тарту с его чистыми улицами, живописными ансамблями домов и прекрасным парком университета очень хорош. Хороша и полноводная Эмайыги, задумчиво идущая сквозь город в своих зеленых берегах. На одном из холмов парка, одетого еще прозрачной листвой, — мощное здание старинного собора, разрушенного несколько сот лет назад. В восстановленной алтарной части его находится университетская библиотека, помещенная здесь «временно» в 1802 году, когда был основан и Юрьевский университет (город Тарту, построенный тысячу с лишним лет назад Ярославом [4] Мудрым, именовался раньше Юрьевом).
Мы, конечно, сразу устремились в библиотеку. Фонд ее — около двух с половиной миллионов томов — огромнейшее народное богатство. Редкие книги. Оригиналы рисунков Гёте. Маска Пушкина, снятая в первый вечер его смерти и переданная в дар университету Осиповой в 60-х годах прошлого века. Письма Бетховена, Паганини, Лермонтова, Гумбольдта, Наполеона…
Здесь учились и были избраны профессорами кафедры хирургии знаменитые наши хирурги Н. Н. Бурденко и Н. И. Пирогов. Памятники им стоят в тартуском парке. Там же памятник немецкому профессору Басту, на голову которого студенты в день окончания университета выливают бутылки шампанского.
Ходишь по библиотеке из отдела в отдел, вдыхаешь тот особенный воздух, которым дышат в хранилищах сотни тысяч книг, и невольно подчиняешься их живому могуществу — жаль расставаться с ними. В пригороде Тарту, на Рижском шоссе, монумент тартуского скульптора Ребане. Это барельефы на белой стене: с большой выразительностью изображенная толпа людей, и надпись: «Люди, будьте бдительны — здесь фашисты замучили 12 000 человек!»
И еще один памятник произвел на нас глубокое впечатление: вдруг недалеко от дороги, на краю изумрудно-зеленого, радостного поля, разостланного, как роскошный ковер, перед дремуче одетым темным лесом, возникли еще видные в земле остатки каменного фундамента каменного дома, небольшой обелиск и в овале барельеф буйно-кудрявой женской головы с тонким и гордым лицом — Лидия Койдула. Здесь был ее родной дом, здесь, у этого темного леса, она родилась, по этой солнечной поляне бегала, слушая пение жаворонка и, может быть, слагая свои первые детские песни.
Популярнейшая поэтесса и драматург Эстонии, она была просветителем, борцом за свободу родной страны. Недаром же так свято хранит народ память о Лидии Койдуле, так любит ее стихи, переложенные и на музыку. Восемьдесят лет минуло со дня смерти Лидии Койдулы, но мысли и чувства ее не умирают. Они звучат повсюду. В дни праздников песен — особенно.
Праздник песни! Это невиданное народное торжество, когда собираются хоры со всей республики, впервые было проведено в 1869 году в Тарту по инициативе группы эстонских деятелей во главе с Янзеном, отцом Лидии Койдулы. Певческий праздник превратился в общенациональный съезд, где были созданы Земледельческий союз, Литературное общество и Эстонский театр. С тех пор певческие праздники стали традицией.
Представьте себе колоссальную раковину, как ухо гиганта, обращенную через зеленую площадь к рядам скамеек, где сидят в отдалении слушатели. Поют сразу десятки тысяч певцов, и резонанс получается очень мощный. Песни Лидии Койдулы пользуются особенным успехом. Как высоко ценила она звание поэта, видно из ее обращения «Долг песни»:
Глумятся над тобой и рвут на части,
Эстония моя! Так мне ли снова
петь про цветы и птиц под сенью крова?
Стань мощной, песнь! Исполнись гневной страсти!
Пусть никогда ты не была сурова,
но, если ввергнут мой народ в несчастье
и стонет в муках он, во вражьей власти,
греми сильней набата боевого!
Не отвлеченное понятие родины храним мы в своей душе, не просто звонкое слово «отчизна» волнует нас, а все, что вошло в плоть и кровь от рождения, все, что с детства окружало и растило нас. Могла ли иначе думать, чувствовать и творить Лидия Койдула в дни, когда ее родной край был задавлен неметчиной? Как глубока и лирична ее «Эстонская песня»:
Эстонская песня, звени
в лесной благодатной тени;
плыви по теченью реки,
чтоб свежий твой голос проник,
как ветер, во все уголки,
где знают эстонский язык!
И вот другие слова этой же песни, обжигающие, острые:
Но пусть твой торжественный гул
ударит, как гром, по врагу;
как гнева карающий меч
с сосновых вершин упади, —
тогда он не сможет сберечь
трусливое сердце в груди!
…Эстонская песня, дыши
покоем для бедной души;
уйми ее старую боль,
прижми ее к теплой груди;
смеяться и плакать позволь, —
победа еще впереди!
В творчестве первой эстонской поэтессы сливаются нежность и мужество, тонкая лирика и боевой призыв; оно помогает понять душу эстонского народа, сурового и поэтичного, смелого труженика и романтика в лучшем смысле этого слова.
Также прочно вошла в эстонскую поэзию Дебора Вааранди, современная поэтесса большого таланта и мощного политического темперамента. Дочь землевладельцев, она с детства узнала цену труду, преобразующему лицо родного края. В Эстонии, бедной пахотным слоем, где среди любовно возделанных пашен лежат огромные серые валуны — памятники прошедших когда-то ледников, где в мелких заливах камни торчат из воды, будто черные кочки, а срезы гор у дорог похожи на каменные стенки (так плотно заложен в почву плитняк), земледелие — подвиг.
Мы знаем: там, где затрачен огромный труд, рождается в случае принуждения великая ненависть, а при добровольной отдаче — великая любовь. Эстонцы горячо любят свой край. Они поистине создали его, и, чтобы стать популярным поэтом такого народа, надо иметь качества необычайные. Глубинные родники не исчезают даже под обвалами гор, как не иссякают большие чувства от житейских потрясений и невзгод. Ощущение своей связи с родным краем, родной природой, родным народом, стремление посвятить им все силы души — залог жизненной мощи поэта, высшей наградой которого является благодарное признание тех, кто растит хлеб, строит города, прокладывает потомкам пути в будущее. Это определяет ритм поэзии, ее содержание, рождает творческое вдохновение. Тревога за общее дело, гордость за него, возможность быть впереди, чтобы освещать путь идущим, — удел настоящего таланта, его великое счастье.
Таким мне представляется путь Деборы Вааранди. Она жила на острове Саарема, и ее поэзия возникала под удары волн о скалистые берега. Дыхание моря и свежевспаханной земли овевало ее детство и юность, богатые лишь раздумьем среди красот суровой природы.
Ветер крылатому сил придает!
Надо в мечтах быть смелым,
Ибо отважных людей мечта
Быстро становится делом.
Так писала она в 1947 году в поэме «Старец из Юлемисте и юный градостроитель», навеянной преданием о том, что Верхнее озеро (Юлемисте) должно затопить Таллин, как только будет завершено его строительство. Эта поэма вошла в сборник стихотворений «Под шум прибоя», изданный на русском языке в 1950 году. В нем три раздела: «В годы войны», «Под шум прибоя» и «Поэмы». Дебора Вааранди в своем творчестве чутко откликается на волнующие всех события современности, стихотворения и поэмы ее динамичны, разнообразны по ритму, упругому, как свежий морской ветер, наполнены трудом и борьбой. В поэме «Леса шумят», посвященной женщине-лесорубу, она пишет:
Карьяласма, Карьяласма!
Из страны воспоминанья
Вызвало тебя названье,
Сумрачный суровый лес,
За болотом, за трясиной,
С мрачным шорохом осины,
Достающей до небес!
О детях, ожидающих мать, сказано так, что у читателя, знакомого с нуждой, больно ворохнется сердце — будто о нашем голодном малолетстве написаны эти строки:
Мы, к стеклу прильнув носами,
Ждали матушку часами,
Беспокоились о ней.
Дуло от оконной рамы.
Как нам не хватало мамы!
Голод мучил все сильней…
Мать, забывая об усталости, но никогда не забывая о своих малышах, молчком ворочает бревна на лесных делянках, возит бревна, только куда — неизвестно…
Но пришла новая жизнь, и лес зашумел иначе:
…Обо всем, что для народа,
Чем владеем мы согласно,
Карьяласма, Карьяласма,
Вот о чем шумит твой лес!
Многие стихотворения и поэмы сборника являются настоящим гимном труду. Например, «Талгуд в Лэне». Мы видим природу нового для нас края. О его жизни поэтесса говорит с волнующей искренностью, потому что близок ее сердцу цветущий луг, и дружная работа людей там, где «…белые ночи, как беглые встречи…».
Чудесно звучит поэма «У берегов Тагамыйзы»:
Морские птицы кричат протяжно
Над белой пеной седых гребней,
И сосны гордо, спокойно, важно
Склоняют к волнам крыло ветвей.
Прибоя грохот и ветра пенье.
Безлюдье. Дикий простор.
Но вот
Проходит к мысу в кипенье, в пене
За лодкой лодка, за ботом бот.
Труд рыбаков показан не легкой забавой:
Вон солят рыбу. Мелькают в спешке
Девичьи локти, — они красны,
Как раскаленные головешки,
Рассолом крепким обожжены.
Зоркий глаз поэта схватывает нужную деталь, и вы сразу чувствуете специфику и трудность работы. Если бы можно было, хоть подряд переписывай всю поэму, посвященную колхозу, давшему людям вторую жизнь:
Давно известно молве народной,
Что всех костлявее, всех тощей
Треска осенняя, вол голодный
И с Тагамыйзы рыбак-кощей.
Здесь все, как прежде, без измененья,
Здесь море вечно в седых гребнях,
Земля рождает одни каменья
И можжевельник торчит в камнях.
…Здесь все, как прежде. Лишь время ново,
Лишь строй колхозный здесь нов и юн.
Строки:
Вопрос колхозный — вопрос серьезный,
Для побережья большой вопрос, —
напомнили мне замечательный рыболовецкий колхоз имени Кирова под Таллином, где нам посчастливилось побывать во время декады. Незабываемое впечатление осталось от встреч и разговоров с его колхозниками. Там мы воочию убедились, как близок был бы сегодня коммунизм, если бы повсюду люди трудились так, как умеют трудиться и хозяйничать эстонские рыбаки.
Волнующе написана поэма Вааранди «Алла-Мари» — о женщине острова Саарема, которая вела островитян в бой против богачей в 1919 году. Образ мужественной дочери народа Мари нам особенно близок. Он органичен и для творчества Деборы Вааранди, полного лирики и глубокого социального смысла, роднящих ее с замечательной поэтессой Лидией Койдулой. Громко заявила о себе своей глубоко народной книгой «Под шум прибоя» Дебора Вааранди. Но мастерство ее продолжает возрастать, и яркое свидетельство тому — сборник стихотворений последних лет «Хлеб прибрежных равнин», вышедший в издательстве «Советский писатель».
Вольный стих приходит на страницы книги вместе с углубленностью личных переживаний поэта, по-хозяйски, чутко и гордо вошедшего в мир. Дебора Вааранди остро сознает неразрывность своей судьбы с жизнью родины.
В стихотворении «На дороге» говорится о молодом городе, который поднялся со священного пурпура песков, где фашисты расстреливали заключенных. Дебора Вааранди сравнивает этот город с шагающим молодым поэтом, у которого
Дни под ногами
словно светлые и широкие лестницы.
Об этом хорошо думать
на шоссе, летящем сквозь любимую землю
под человеческим небом.
Неожиданность сравнения дней со светлыми широкими лестницами под ногами сразу захватывает воображение. Да, дни как ступени лестницы, — можно ли лучше передать движение времени?
Трудно цитировать Дебору Вааранди: каждая строка рвется вперед. Вот стихотворение «Освенцим». Какая боль безысходности, какая яркость воспоминаний о свободе, об отце, который смеялся, точно «изумленный ребенок», стоя с лопатой под цветущей сливой:
А меня пронизывает грусть.
Так он близок уже, мой отец,
к корням и травинкам…
О, не покидай меня, не покидай никогда!
Но все минуло, и только из «тыщи слепых стекол… пустые отцовские очки глядят на меня».
А как звучит стихотворение «О, если бы оживали грезы!». Перевела его Анна Ахматова. Здесь речь идет о ребенке, рисующем на доске барака бабочку с лицом человека.
Я ни одной не видел бабочки,
не залетают в лагерь бабочки…
В месте чудовищного истребления людей можно было только грезить о бабочках и цветах:
Когда умолкнет гул войны навеки,
то оживет, очнется для полета та бабочка
с доски барака
и тихо улетит в забвенье.
Все тайные безмолвные печали,
как реки, убегающие в море,
раз навсегда уж выплакаться смогут
и тихо уплывут в забвенье.
Но надежда на мир непрочна, и в стихотворении «Журавли» поэт спрашивает:
Или снова нет спасенья
толпам обреченных?
Особенно хочется отметить стихотворение, посвященное Назыму Хикмету, тоже в прекрасном переводе Ахматовой:
Назым, Назым,
если б поднялась рука высшей справедливости,
она нанесла бы все эти годы,
прошедшие в тюрьме
или в ожиданье нового ареста,
на скрижали дерева жизни
дважды.
…Я то и дело возвращаюсь к мысли о том, что
ты стоишь сейчас на мосту и крошишь рыбкам
в Сену или в какую-нибудь другую реку
свое сердце,
словно золотистый ломоть хлеба…
Проникновенно и образно даны картины природы:
Голые и каштановые дети каштана
смотрят сквозь веер листвы.
…Дуб бросается желудями.
Черные зернышки мака
с грохотом скачут в коробочке.
А вот картина весны:
Кап да кап, и все хрустальней
слышу чистый звук с утра.
…Мышь бежит средь мерзлых кочек,
над кустами вьется дым.
Тот же гномов молоточек
бьет по веточкам сухим.
И как гимн всему: жизни, творчеству, родному краю, неразрывности земных притяжений — звучат стихи Вааранди «Лечу над Саарема!»:
В звучанье нежно-сером, как зима,
в твоем звучанье, зимнем и суровом,
есть что-то, что ни музыкой, ни словом
не воспроизвести:
Саарема!
Саарема!
…И над Саарема, как на весу,
верша полет просторами вселенной,
всю родину сейчас в себе несу
и этот остров, обведенный пеной.
И если даже к небесам небес рванусь
однажды в мир созвездий горний,
мне из Саарема не вырвать корни, —
могуч и вечен мой противовес.
Душа поэтессы, творческие и жизненные ее корни навсегда останутся в почве Саарема, обильно политой кровью и потом эстонского народа, в благодарность которому так ярко расцветает поэзия Деборы Вааранди.
* * *
Рудольф Сирге известен не только в Эстонии, маленькой республике, имеющей большую литературу, но и далеко за ее пределами. Особенную популярность приобрел его роман «Земля и народ» — о батраках богатого хутора Логина, которые встали на путь борьбы за свои права.
— Земледелие в Эстонии большая проблема, — сказал писатель Пауль Куусберг, тоже отличный прозаик. — Природа суровая, земля каменистая, но урожаев добиваемся. Такой у нас народ.
Мы и сами поняли теперь, что такое земледелие в Эстонии, а какой народ тут живет, об этом получили яркое представление по встречам в поездке и книгам наших новых друзей.
Рудольф Сирге — когда разговор касается его творчества или проблем, которыми он интересуется, — краснеет внезапно и сильно, как девочка. Мягко, но озорновато блестят темные глаза за стеклами очков, придающих его худощавому, продолговатому лицу сугубо интеллигентный вид. Сдержан при первом знакомстве, однако в каждом движении его широкоплечей стройной фигуры сказывается почти юношеская живость.
Роман «Земля и народ» — большое художественное произведение Рудольфа Сирге, мастерски рисующего характеры своих героев. Мы знаем о русском кулачестве по романам Шолохова и Панферова, знаем о помещиках по классической нашей литературе. Сирге знакомит нас еще с одной разновидностью деревенского богатея — Петером, хозяином эстонского хутора Логина. Это во многом новая для нас фигура, хотя жизненная сущность ее давно и метко определена очень выразительным словом — «кровосос».
Целью своей жизни Петер считает сохранение родового Логина, благоустроенного трудом нескольких поколений. И он, и его покойный отец были полновластными хозяевами этой усадьбы. Они сами работали со своими батраками, учили их трудиться, и молились с ними, и эксплуатировали их беспощадно, прикрываясь елейным лицемерием сельских патриархов. Петер уже стар. Когда Эстония стала советской республикой, он утратил твердую почву под ногами, но все еще цепко держит в когтях богатое свое хозяйство. Сын его Хуко, военный летчик, околачивался в Финляндии. Жестокий и властный по характеру, Хуко ведет полулегальное существование в родных краях, где занимается подрывной работой против Советского государства. Ему некогда интересоваться хозяйством хутора, да он и не увлекается им, однако Петер прощает ему этот великий недостаток из-за ненависти к Советам.
У них обоих надежда на Гитлера, но неожиданно в сердце Петера вкрадывается страх, еще неведомое ему чувство. Боится он не нового нашествия немецких баронов на многострадальную землю Эстонии и не смертельного риска, которому подвергается в связи с делами Хуко, организующего «пятую колонну». Страх входит в сердце исконного владельца Логина, вросшего всем существом в свои земли, свои леса, свои конюшни и фермы, потому что батраки — рабочая сила, кровь и мускулы цветущего хозяйства — начинают отчуждаться от него. Более того, они хотят урвать какие-то куски для себя из этого детища логинаских хозяев. Они научились рассуждать и требовать.
Правдиво показан этот леденящий душу страх и все переживания Петера, вдруг осознавшего свое бессилие и одиночество. Парализованная жена — живой труп, но глаза ее — вечный укор его черствости. Приемная дочь красавица Марет на самом деле только вечная батрачка в его большом хозяйстве. Образ Марет очень интересен. Пышноволосая сильная девушка, с чисто логинаской сноровкой и воодушевлением день-деньской вертится в этой адовой машине, создавая четкий ритм ее движения. Кухня, дом, покос, огород, поле, куры и свиньи, лошади и коровы — все, что живет и растет, своей жизнью и смертью принося доход Логина, — держится энергией Марет. Внешне и внутренне прекрасная, она хороша и в этом слепом усердии. Драматично сложившиеся отношения ее с молодым батраком Карлом Алликом, бесстрашным парнем, преданным советской власти, только усиливают сочувствие и симпатию к ней со стороны читателя.
Роман насыщен движением и борьбой. Взять хотя бы историю батрака Сасся. И Сассь, и его жена благоговеют перед своими хозяевами — «кормильцами», они и не помышляют что-то выкроить для себя из обширных владений Петера. Но Петер все равно остро реагирует на малейшую попытку «своей рабочей скотинки» осмыслить, что же нового дала народу Советская власть. Сассь так и остается слепцом, трогательным в своей доверчивости и детской простоте. Тем более жестокой представляется кровавая расправа с ним и его семьей во время ночного налета на усадьбу Хуко и его молодчиков.
В ожидании прихода Гитлера Петер старается обернуть все так, как было при буржуазной власти. Для этого достаточно посадить в волостное правление своих людей, и дело «пойдет на лад»: раздел земли происходит фиктивно, жалобы на волокиту и безобразия приглушены. Петер тут как рыба в воде. Но ему и Хуко противостоят Карл Аллик с группой сельских активистов.
Рудольф Сирге показывает рост этих людей, хотя условия борьбы складывались не в их пользу. Они стремились к тому, чтобы побудить народ, «ставящий превыше всего личные интересы, идти общим социалистическим путем». Трудно это, когда нет опыта в борьбе и нет крепко подкованных руководителей. Другое дело во враждебном лагере, убедительно изображенном Сирге. Там спайка хозяев, вставших на защиту своей собственности, стая хищников, готовых перегрызть горло противнику.
Появление в волостном правлении парторга Луми многое прояснило, помогло активистам разобраться в земельной реформе. После убийства Сасся начинается выселение хозяев с хуторов. Превосходна сцена расставания Петера с имением Логина. Марет остается в усадьбе верным его наместником, все еще надеясь на возвращение друга Хуко — Оскара Уйбо, отца ее будущего ребенка. Но когда начались кровавые столкновения, Марет осознает ужас логинаской жизни и начинает «рвать те путы, которыми связала ее Логина». Большую роль в этом прозрении сыграл разговор с Алликом, вернее, чувство подавленной любви к нему, которое продолжало жить в душе Марет. «Ты будешь отвечать за все», — сказал Карл Аллик, почуявший неладное в ее поведении. Он мог понять ее увлечение Оскаром, слепое подчинение законам логинаской жизни, но связи с бандитами не простил бы никогда. Хуко, ворвавшийся ночью в усадьбу, встречает уже другую Марет.
Немцы-победители все прибирают к рукам. «На всем печать принуждения, всем правит страх». Только единомышленники Хуко резвятся: хищная и распутная госпожа Анета, сам Хуко и Оскар Уйбо. Они служат немцам. Однажды по дороге в Логина Оскар и Хуко встречаются в лесу с Карлом Алликом, предупрежденным Марет о предстоящей облаве. Аллик очередью из автомата убивает Хуко.
Роман Сирге читается с большим интересом. Кроме заинтересованности в судьбах героев, книга рождает и чувство благодарности к автору, обогащающему нас знаниями об Эстонии, о судьбе ее замечательного народа, выстоявшего среди всех бед, выпавших на его долю. Со страниц книги встает и еще один образ — самого автора — талантливого эстонского писателя, патриота, государственно мыслящего советского человека.
Поэтому нам было очень дорого то, что Сирге, оставив свое литературное дело, отправился вместе с нами в поездку по Эстонии. И он, и Пауль Куусберг сделали все возможное, чтобы мы получили как можно больше впечатлений: знакомили нас с нравами и обычаями эстонского народа, с его боевым прошлым, песнями и легендами.
Из Тарту мы выехали в Пярну — курорт на берегу Рижского залива. Прекрасное шоссе летело навстречу вдоль громадного озера Выртсярв. Как темные тучи, поднимались сосновые боры на холмах, ельники и березовые леса зеленели в низинах. Потом из густых чащ заблестела широким плавным течением Эмайыги, вытекающая из озера Выртсярв и на сто первом километре впадающая в Чудское озеро.
* * *
— Мы обязательно заедем по пути в районный центр Вильянди, — сказал Пауль Куусберг. — Это старинный город в тридцати шести километрах от Тарту. История Вильянди отражает мужественную борьбу нашего народа против немецких псов-рыцарей, которые после многолетней войны уничтожили бывшее там городище Саккала.
Мелькают по сторонам шоссе подмостки под маленькими навесами, уставленные бидонами с молоком. Тут же оставляется и забирается почта хуторов, крыши которых просматриваются вдали среди деревьев. Виднеются кое-где старые ветряные мельницы без крыльев, совсем как толстоногие белые грибы под маленькими шапочками. И вот он, Вильянди, хорошенький город на длинном холме возле озера, похожего на широкую реку в лесистых берегах. На вершине холма краснеют развалины крепости XIII века.
— В тысяча триста сорок третьем году здесь была Юрьевская ночь — большое восстание эстонских крестьян против рыцарей немецкого ордена, — рассказывал Рудольф Сирге, легко шагая по гладкой тропинке среди руин крепости. — Крестьяне под видом мешков с зерном решили ввезти в замок своих вооруженных бойцов. Но одна женщина, желая сохранить жизнь сына, предала их и указала, где они находились. Рыцари, подняв тревогу, схватили храбрецов. Виллиу — главарь восстания — был брошен в каменный мешок — колодец, где просидел пятнадцать лет. А сын предательницы, оказалось, переменил место, спрятавшись в другом возу, и был убит при въезде во двор замка. — Сирге оглядывает остатки стен, сложенных из кирпича и валунов, глаза его за стеклами очков оживленно блестят.
Мне тоже ярко представляется трагедия, разыгравшаяся здесь семьсот лет назад…
Майский ветер шелестит шелково блестящей листвой деревьев, заполнивших своими стволами и ветками глубокий ров, окружавший когда-то неприступные стены. Пахнет молодой травой, свежестью озера, длинное зеркало которого блестит с другой стороны у подножья древнего холма. Сколько страстей здесь кипело, сколько пролито крови!..
— Писатель Эдуард Борнхеэ написал роман об этом восстании — «Борьба Виллиу», — сказал Куусберг. — Другой его роман, «Мститель», — о восстании Юрьевской ночи на севере Эстонии, тоже сыграл огромную роль в сплочении эстонцев в период национального пробуждения. А автору, когда он писал эти романы, было семнадцать лет… — Пауль Куусберг трогает свои прямые с проседью волосы, поправляет очки и тепло улыбается. Похоже, он не испытывает зависти к юности Борнхеэ: как говорится, всякому свое! Но вид этих нагроможденных валунов, полузасыпанных бойниц, заросших рвов, входов в подземелья, откуда тянет холодной сыростью, волнует и его.
— В тысяча пятьсот шестидесятом году замок был взят русскими, разгромившими псов-рыцарей, — добавляет он. — Здесь жил русский воевода, назначенный Иваном Четвертым. А в тысяча пятьсот восемьдесят втором году по мирному договору Ливония — как назывались в средние века Латвия и Эстония — отошла Польше, включая город Вильянди. Потом, когда Польша воевала с Швецией, Вильянди переходил из рук в руки. В семнадцатом веке этот замок принадлежал шведам, а в тысяча семьсот третьем году при Петре Первом взят русскими войсками, освободившими от шведов всю Прибалтику.
Да, эти разрушенные стены видели очень многое и не выдержали ударов времени… А народ Эстонии сплотился, сохранив свой язык, песни, обычаи, и теперь у него такая большая литература, столько известных всему миру поэтов и писателей.
Вот Пауль Куусберг. Он говорит по-русски с акцентом, явно стесняется этого и хорошо улыбается. Он написал несколько романов о городской интеллигенции: «Каменные стены», «Два „я“ Энна Кальма», «Происшествие с Андресом Лапетеусом». Сейчас работает над новым произведением — «Середина лета».
Последний роман его «Происшествие с Андресом Лапетеусом», новаторский по форме и остросовременный по содержанию, прочитывается единым духом, он захватывает сложностью и драматичностью конфликта и надолго остается в памяти, тревожащий, предостерегающий…
Что же происходит в очень короткий отрезок времени в этом романе? Захмелевший директор комбината Андрес Лапетеус, ведя свою «Волгу» на большой скорости, налетает на «Москвич», в котором ехала его жена с журналистом Виктором Хаавиком, Хаавик убит. Пострадавший Лапетеус, не знающий о тяжелом ранении жены и смерти Хаавика, лежа в больнице, вспоминает события своей жизни и со всей остротой осознает то, что смутно тревожило его перед катастрофой. Стремясь к преуспеванию, он отказался от настоящей любви к фронтовой подруге Хельви Каартна, измельчал душой, опустился и потерял постепенно уважение всех товарищей. Он вынужден признать, что и сам перестал себя уважать.
Действие романа развертывается в стремительном темпе. Работник государственной автоинспекции майор Роогас, знающий отлично всех участников событий, глубоко взволнован драмой, ворвавшейся в жизнь его друзей. Все произошло после вечеринки у Андреса, на которую не пришли ни Хельви Каартна, ни жена Лапетеуса, ни Виктор Хаавик, который еще числился его другом. На этой вечеринке Роогас особенно ощутил, как отдалился Лапетеус от своих фронтовых друзей. Роогас чувствует себя виновным, однако не из-за того, что выпивал с человеком, вызвавшим катастрофу. Его чувства сложнее. Он хочет понять, как и почему Андрec, с которым они вместе воевали, оказался в таком ужасном положении?
Прошло тяжелое военное время, когда людей объединяло «чувство локтя», и некоторые пустили свои локти в ход для того, чтобы расталкивать всех на пути к собственному благополучию. Грехопадение Лапетеуса началось с предательских по отношению к Хельви мыслей о том, что «многие смотрят с предубеждением на женщин, служивших в армии». Он начинает утверждать право каждого устраивать свое благополучие, не считаясь с интересами товарищей. В боевом командире роты вдруг взыграл честолюбец и карьерист.
Стремление к большой карьере, мечты о женщине, которая помогла бы ему развернуться, разъединили его с фронтовыми друзьями. И он без сожаления расстался с Хельви, любовь к которой считал теперь только помехой.
Сердясь, он говорит Паювийдику:
«— Смысл твоей жизни — строить.
— Ты ясновидец, — ухмыльнулся Паювийдик. — А вот мои глаза в отношении тебя слеповаты — никак не догадаюсь о твоей программе».
Лапетеус без борьбы и тревог уложился в старую формочку казенного чиновника. Деятельный, трудолюбивый, но замкнувшийся на семь замков от жизни, лишенный заинтересованности не только в судьбах бывших фронтовых товарищей, но и всех окружающих его людей, он давал продукцию, работая, как машина.
Беспокойство автора, повествующего о крушении жизни и мировоззрения Андреса Лапетеуса, передается и читателю, судьбой Лапетеуса как бы проверяющего и становление собственной личности. В этом, думается, самая большая удача Пауля Куусберга, сумевшего растревожить читателя.
После автомобильной катастрофы мы вместе с майором Роогасом и славной Хельви Каартна прослеживаем всю историю жизни героев романа — их переживания и стремления.
Когда весельчак и ухажер Виктор Хаавик говорит друзьям, что ресторан не место для серьезных разговоров, рабочий-строитель Паювийдик отвечает: «Если мы о социализме будем говорить, только стоя на трибуне под лозунгами, а в остальное время станем думать лишь о копейке, бутылке водки или девчонке… тогда мы новой жизни не увидим как своих ушей…», «…мы должны носить социализм в себе, как носит женщина ребенка, и день изо дня шить для него пеленки, вязать чулочки, делать все другое, что нужно…».
Вот эта-то мысль о внутренней насыщенности человека большими целями, идеями, добрым отношением к людям и представляется мне главной проблемой романа Куусберга.
Острая драма Лапетеуса в том и заключается, что основное для него забота о своей репутации и хорошо оплачиваемой должности. Как награда за благоразумие — удобная квартира, молодая, но расчетливая и жадная жена Реэт. А потом постепенно нарастающее смутное недовольство, надлом в личной жизни, разлад с друзьями, обществом и, наконец, с самим собою.
Так среди внешнего благополучия происходит крушение человеческой личности, жестокое, бесповоротное и потому особенно волнующее своей трагедийной правдивостью. Лапетеус еще пытается принять вид жертвы, однако автор беспощадно снимает с него и эту личину, заставив его признаться, «что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое „я“ на первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой».
Драма закончилась, а волнение читателя не проходит, потому что все рассказанное автором вызывает чувство большой тревоги и большой ответственности за себя, за своих друзей, за время, в которое мы живем. А это значит, что автор попал в цель, сумел задеть наши сердца. Переживая драму Лапетеуса, даже сожалея о нем, мы полностью на стороне Хельви Каартна, мужественного Пыдруса, горячего строителя и искателя правды рабочего Паювийдика и настоящего военного Роогаса, в мирной жизни не сложившего идейного оружия.
* * *
С чувством большой теплоты выступали мы на читательской конференции в Пярну, в переполненном курортном зале. Было радостно оттого, что эстонские читатели знают нас не понаслышке. Было хорошо оттого, что мы не просто познакомились с эстонскими писателями и поэтами, а полюбили этих мужественных, твердых и талантливых людей. Их творчество близко и дорого нам, потому что оно борется за лучшие человеческие отношения, за новое на земле.
Вечером мы стояли на морском берегу — на влажном белом песке громадного пляжа, далеко и плоско уходившего в бледно-голубое море. Солнце садилось за далью Рижского залива, за невидным отсюда островом Саарема. И побережье, и пляж с его светлыми песками, и чудесные здания санаториев, с их садами, стеклянными верандами и открытыми террасами, — все было как будто бы залито лунным светом. Нежные, акварельные цвета северного моря. Свечение «лунного» пляжа. Свежее, молодое ощущение жизни, которая казалась несказанно прекрасной. И одна мысль, что где-то за береговыми пышными можжевельниками, обрамляющими залив Пярну, за простором Рижского взморья, лежит остров Саарема, снова и снова вызывала в памяти кованые строки стихов, проникнутые жаром сердечных чувств:
И над Саарема, как на весу,
верша полет просторами вселенной,
всю родину сейчас в себе несу
и этот остров, обведенный пеной.
Да, и этот остров, заново открытый для нас Деборой Вааранди!
Апрель — май 1966–1969 гг.