НЕСКОЛЬКО КРУЖОЧКОВ

НЕСКОЛЬКО КРУЖОЧКОВ

К белой линии, проведённой поперёк бархатно-чёрного кольца стадиона, их вышло трое: Жарков, Сорокин и ещё долговязый парень в красной «спартаковской» майке.

Жарков знал, что сейчас с поднимавшихся со всех сторон трибун, на них обращены тысячи пытливых, настороженных глав, видел, как нервно вздрагивают длинные руки и ноги ждущего команды спартаковца, как вытянулось всегда улыбающееся лицо его друга, и ему стало смешно.

О, он прекрасно знал эту проклятую предстартовую лихорадку! Ещё сегодня утром, когда он стоял на старте барьерного бега, принесшего ему звание чемпиона, у него так лязгала нижняя челюсть, что ему хотелось прижать её руками.

Сейчас же было совсем другое дело. Сейчас он был абсолютно спокоен: ходьба не его вид спорта. Правда, как и всякий, серьёзно тренирующийся легкоатлет, он немало времени уделял спортивной ходьбе, особенно в подготовительный период тренировки. Но специально он не выступал в соревнованиях по этому виду, да и никогда не собирался этого делать..

На старте он очутился совершенно случайно.

От Сорокина ждали рекорда. И он сам, находясь в отличной спортивной форме, считал уже себя рекордсменом.

Когда же он по вызову судьи явился к выходу южной трибуны, где был назначен сбор участников, его радужное настроение резко изменилось: из четырёх записавшихся кроме него, на участке в состязаниях скороходов, он увидел только одного, да и тот скоро исчез. Повидимому, его противники, поняв бесполезность борьбы, отказались от соревнования.

Согласно же правил, соревнования могли состояться только при наличии не менее, чем двух участников.

К счастью, поблизости оказался Жарков. Он внял мольбам друга и согласился «проковылять за компанию несколько кружочков».

Уже по пути к старту их догнал спартаковец. Жарков мог быть свободным. Он хотел уйти, но мысль, что судья и притихшие на трибунах зрители, могут подумать, что он струсил, заставила его остаться.

…Хлопнул выстрел.

Резким броском Сорокин вышел вперёд и занял место у бровки.

«Молодец!» — подумал Жарков, оказавшись вторым.

— Ого! — мысленно воскликнул он, видя как расстояние между ним и приятелем стало быстро расти, а справа стала выдвигаться красная майка.

Поддавшись спортивному азарту, Жарков энергичней заработал руками и ногами.

Долговязый тоже увеличил темп, и снова стал опережать Жаркова. Тот пошёл ещё быстрей.

Теперь они шли рядом, скосив друг на друга глаза и чуть не задевая друг друга, взлетавшими до высоты плеч локтями.

Так они подошли ко второму повороту. Долговязый первым сделал бросок, чтобы вырваться вперёд, занять место у бровки. Он отлично знал, что, идя на вираже справа от конкурента, он неизбежно должен был проделать больший путь, нежели тот. Отставать же он не хотел.

Жарков тоже не был простаком. Он во-время разгадал маневр противника и развил такую скорость, что спартаковец, несмотря на все усилия, не мог обойти его, и только тогда понял тщетность своей попытки, когда Жарков «прокатил» его полвиража.

Через два круга долговязый снова возобновил атаку и снова Жарков заставил ого пройти несколько лишних метров, не уступив бровки.

Когда он проделал это в третий раз, по трибунам прошёл одобрительный ропот.

На последующих четырёхстах метрах спартаковец отвалился и больше не возобновил попыток обойти Жаркова.

Только теперь, когда с долговязым на время было покончено, Жарков заметил, что Сорокин ушёл не так уж далеко. Их разделяло не более 18—20 метров.

И вдруг он, ощутил непреодолимое желание ликвидировать этот просвет. Это был рефлекс, выработанный в сотнях соревнований. Подобное чувство он испытывал каждый раз, когда ему на беговой дорожке приходилось видеть чужую спину.

Жарков совершенно забыл, что собирался пройти всего несколько кругов, что это соревнование по существу ни больше, ни меньше как шутка. Он видел впереди спину, её нужно было во что бы то ни стало обойти. Он попытался ещё увеличить скорость и медленно, пядь за пядью стал сокращать разрыв.

«Чортовски трудная штука, — думал он, — нужно в предельном темпе работать ногами и руками и в то же время следить за тем, чтобы не перейти на бег. Вон сколько судей на траве вокруг дорожки. Они следят за каждым твоим шагом, они так и ловят момент, когда обе твои ноги окажутся в воздухе, чтобы показать тебе белый флаг. Это первое и последнее предупреждение, а если им покажется, что ты побежал на последнем кругу, ты сразу увидишь красный флаг. Это — конец, тебя сняли с соревнований».

Когда Жарков приблизился почти вплотную к лидеру, он почувствовал во что это ему обошлось. Лицо пылало, майка облепила грудь, ноги с трудом подчинялись воле. А Сорокин шёл легко, плавно покачивая бёдрами и ноги его мелькали, как спицы в колесе.

— Ну и подлец, — с завистью думал Жарков, — катит как на рессорах.

— Осталось шесть кругов! — крикнул судья.

— Хорошо, Митя! — бросил через плечо Сорокин, заметив друга. — Проковыляй кружочек и можешь сходить, — крикнул он, не оборачиваясь, через несколько минут.

Жарков и сам начинал понимать, что больше круга ему такого темпа не выдержать, но от слов приятеля ему стало не по себе.

Прошли круг. Жарков не отставал. На трибунах было тихо. Слышно было чирканье шипов о дорожку и частое, похожее на пофыркивание, дыхание ходоков.

Миновали судейскую вышку и, обойдя отставшего на целый круг спартаковца, вошли в вираж. Сорокин с резким выдохом бросил:

— Спасибо, Митя, сходи! — и ещё чаще заработав ногами, стал уходить от Жаркова. Тот невольно замедлил шаги. Слова Сорокина ошеломили его. Всего полчаса назад он, не задумываясь, дал согласие пройти за компанию «несколько кружочков» и, поскольку этим будут соблюдены необходимые для установления рекорда формальности, сойти с дистанции. Тогда всё это казалось таким простым и лёгким. Не сейчас он понял, что ни за что не сможет этого сделать. Тысячи зрителей следят сейчас за каждым его движением. Большинство из них не знает даже его фамилии, но все они будут видеть, что он отказался от борьбы и, вероятное всего, подумают: смалодушничал, раскис…

Сойти с дистанции!.. Он этого не делал никогда в жизни, как бы ему ни было трудно. Он нередко видел спортсменов, которые, не рассчитав сил или придя к выводу о безнадёжности своих усилий, бросали борьбу. Но он никогда не пытался анализировать, почему они это делали. Теперь же ему стало ясно, что в лучшем случае это была только спортивная незрелость, а чаще всего — малодушие, отсутствие воли, характера. И в груди Жаркова поднималось возмущение против человека, который предлагал ему поступить так. А тот был уже на четверть круша впереди. Но и до финиша было больше четырёх кругов! Через несколько минут судья включил микрофон и объявил, что если Сорокину удастся на последнем километре сохранить взятый им темп, то рекорд будет побит не менее, чем на полминуты.

Сорокин слышал это, слышал ответный шелест трибун, и он старался изо всех сил. Он не смотрел по сторонам, у него был только один противник — время, и он его победит!

Прощен круг. Ещё круг. Сорокин вошёл в последний вираж. Он уже видел как судьи, суетясь, натягивали ленточку между финишных стоек, как ступенчатая вышка забелела от усевшихся на свои места секундометристов. И вдруг до его ушей долетел всё нарастающий удивленный гул трибун. И он скорее ощутил, чем понял, что над ним нависла опасность. Сорокин знал, что идущий на скорость, тем более финиширующий спортсмен, не должен оборачиваться, но предчувствие чего-то неотвратимого и страшного, надвигающегося сзади, заставило его повернуть голову.

Сзади, в нескольких шагах был Жарков.

Заметив полный изумления и страха взгляд друга, Жарков с двумя паузами, заполненными жадными вдохами и непрекращающейся работой рук и ног, торжествующе прохрипел ответ, который нёс больше четырёх кругов:

— Ничего… как-нибудь… доковыляю!

Сорокин не выдержал и… побежал.

* * *

Отдышавшись немного и переодевшись, Жарков стал искать Сорокина. Он нашёл его на трибуне. Тот смотрел начавшийся футбольный матч и по временам скептически хмыкал.

— Да… — протянул неопределённо Жарков, опускаясь рядом с ним на скамейку.

Сорокин сделал вид, что ничего не слышал. Он вытянул вперед шею, и лицо его приняло типичное глуповатое выражение болельщика, невидящего ничего, кроме снующего по полю мяча.

— Да… — снова сконфуженно пробасил Жарков, — ты уж, брат, извини, что так вышло… как ни говори, спорт — есть спорт.

Сорокин нервно сунул руку в карман и вытащил портсигар, раскрыл его и сразу же с отвращением захлопнул.

Портсигар был наполнен леденцами. Это было сделано всего несколько дней назад по совету Жаркова, уговорившего его бросить курить.

Жарков не выдержал и улыбнулся.

— Закурим что ли, — сказал он, подвигаясь ближе.

Сорокин вздохнул, снова открыл портсигар, вынул две конфетки и положил одну на широкую, как блюдечко, ладонь друга, а другую себе на язык. Леденец был горький.