Глава 12. Слияние богатства и власти
Глава 12. Слияние богатства и власти
Чарлз Райан, который пришел в восторг, купив в 1991 году на улице пачку акций банка МЕНАТЕП, стал советником группы, занимавшейся с Анатолием Чубайсом вопросами приватизации. Одним из первых, с кем он познакомился, был Альфред Кох, упрямый и острый на язык молодой человек, в то время заместитель руководителя Ленинградского центра приватизации. Позже оба они приехали в Москву. Райан стал одним из основателей инвестиционного банка “Объединенная финансовая группа”. В 1995 году Кох был назначен заместителем председателя Государственного комитета по управлению госимуществом, отвечающим за продажу объектов промышленности, начатую Анатолием Чубайсом. Сам Чубайс тем временем стал одним из двух первых заместителей премьер-министра.
Это было трудное время для команды Чубайса. Приватизация государственной собственности затягивалась, Борис Ельцин был слаб, а коммунисты набирали силу, судя по результатам опросов общественного мнения, проводившихся в преддверии намеченных на декабрь 1995 года парламентских выборов. По субботам Кох часто приезжал в свой офис, дверь которого была открыта. В спокойные дни Райан любил заходить туда, чтобы поболтать с не стеснявшимся в выражениях, вспыльчивым Кохом. Однажды в конце лета 1995 года во время такого разговора Кох словно невзначай спросил Райана: “Что вы думаете об “ОНЭКСИМ-бан-ке” и банке МЕНАТЕП?”
Райан узнал, что Кох работает над приватизационной сделкой, которая навсегда изменит российский капитализм и российскую политику. На его столе лежала схема раздачи лучших промышленных предприятий России, самых прибыльных нефтяных компаний и самых богатых рудников, группе магнатов, являвшихся членами клуба на Воробьевых горах. Первым в списке был Владимир Потанин из “ОНЭКСИМ-банка”, за ним шел Михаил Ходорковский из банка МЕНАТЕП. Кох с самого начала выбрал победителей, вспоминал Райан. Планировалось, что акции заводов будут передаваться магнатам на хранение в обмен на кредиты, предоставляемые государству. Все знали, что испытывавшее острый дефицит государство не сможет погасить кредиты и тогда магнаты продадут акции с целью возмещения долга. Но была одна хитрость. Магнаты могли продать акции себе, очень дешево, через никому не известные офшорные компании. Таким образом, они могли получить ценную собственность почти даром. Кредит, предоставленный государству в обмен на колоссальные запасы нефти и полезных ископаемых, подозрительно напоминал Райану закулисную раздачу собственности. Схема получила название “займы в обмен на акции”. “От этой идеи очень дурно пахнет”, — говорил Райан Коху.
“Что вы имеете в виду?” — спросил Кох.
“Понимаете, Альфред, самое странное то, что виноваты будете вы. Вас сделают козлом отпущения за все. Ведь это вы подписываете все документы”.
“Неправда, — возразил Кох. — Все, что я сделал, санкционировано Анатолием”.
“Альфред, вы такой наивный. Через четыре года Чубайс будет занимать какую-нибудь престижную должность, а вы останетесь в дураках”.
“Да пошел ты!” — закричал на Райана рассерженный Кох. “Я ответил ему тем же, — вспоминал позже Райан. — История с предоставлением кредитов в обмен на акции положила конец моей дружбе с этими ребятами”{351}.
На пиршестве легких денег не было ни одного лакомого кусочка, который не достался бы Ходорковскому. Его банк МЕНАТЕП получал большую прибыль от спекуляций на изменении курсов рубля и доллара, занимался куплей-продажей ваучеров и был одним из ведущих “уполномоченных” банков федерального правительства и правительства Москвы, что также приносило огромные доходы. Летом 1995 года одна из самых выгодных схем получения легких денег — спекуляция на курсах рубля и доллара — исчерпала свои возможности. Центральный банк России, стремясь обуздать инфляцию, ограничил обменный курс узким “коридором”, в пределах которого он мог повышаться и понижаться. Банки больше не могли играть на неконтролируемых колебаниях цены на доллар. Центральный банк стал использовать свои резервы для того, чтобы удерживать ее в установленных пределах. Чубайс объявил, что для банков, спекулировавших на изменениях обменного курса, купля-продажа долларов перестала быть средством обогащения[33]. Он надеялся, что с получением контроля над валютой удастся наконец укротить безудержную гиперинфляцию, начавшуюся в 1992 году, и впервые с начала шоковой терапии добиться настоящей стабильности в экономике.
Вскоре стало очевидно, что эпоха легких денег еще не закончилась. Существовало множество других способов делать легкие деньги, и изобретались новые. Государственные краткосрочные облигации, выпускавшиеся на срок до трех месяцев, имели удивительно высокую годовую ставку, иногда превышавшую 200 процентов{352}. Эти удивительные ценные бумаги приносили легкие деньги, причем без риска, поскольку имелись гарантии российского правительства. Новые облигации назывались ГКО, и в конечном итоге именно они привели российское правительство к катастрофе. Но в первые годы они были невероятно выгодны: оставалось лишь сидеть и наблюдать, как стремительно растут ваши деньги.
Несмотря на соблазн получения легких денег этим и другими способами, Ходорковский не хотел всю жизнь оставаться банкиром, он стремился стать промышленным магнатом. В ходе массовой приватизации Ходорковский приватизировал множество промышленных предприятий всего лишь за обещание будущих инвестиций. В сентябре 1995 года он создал финансово-промышленный конгломерат “Роспром” для управления двадцатью девятью промышленными компаниями в нефтяной, металлургической, химической, пищевой, текстильной и целлюлозно-бумажной промышленности{353}. Однако Ходорковского не удовлетворяла разнородность предприятий, которые он собрал. Когда международные консультанты из компании “Артур Андерсен” предложили, чтобы он взял в качестве образца “Самсунг”, один из корейских промышленных конгломератов, Ходорковский немедленно отверг эту идею, считая, что в России такое невозможно, и решил направить свою энергию в одну отрасль промышленности. Этой отраслью стала нефть{354}.
Далеко от Москвы, за Уральскими горами, в обширном Западно-Сибирском бассейне в 1960-е и 1970-е годы Советский Союз открыл огромные новые месторождения нефти и газа. Месторождения протянулись через весь Западно-Сибирский бассейн, по которому течет Обь, третья по величине река России, длиной 3650 километров, от Алтая на юге до Карского моря на севере. Запасы воды в ней в значительной степени пополняются за счет весеннего таяния снега. Русло реки ведет к гигантским подземным запасам нефти и газа, но до 1970-х годов топкие болота и суровые погодные условия препятствовали проведению поисково-разведочных работ. В конце 1970-х и в 1980-е годы гигантские месторождения хищнически разрабатывались в отчаянной попытке поддержать разваливающуюся советскую экономику за счет доходов от экспорта нефти. Во время распада Советского Союза добыча нефти в России сократилась с 591 миллиона тонн в 1987 году до 303 миллионов тонн в 1998-м{355}.
Советская нефтяная промышленность представляла собой огромный архипелаг устаревших, управляемых государством “производственных объединений” — нефтедобывающих предприятий, расположенных главным образом в районе месторождений. Вагит Алекперов, азербайджанец, работавший директором производственного объединения в Когалыме, больше, чем кто-либо другой, способствовал преобразованию промышленных предприятий постсоветской России в современные компании западного типа. В 1991 и 1992 годах огромное количество нефти незаконно экспортировали за границу, чтобы воспользоваться большой разницей в ценах на нефть на внутреннем и внешнем рынке. Тонна нефти, проданной на экспорт, приносила 100 долларов и более, а на внутреннем рынке — в несколько раз меньше. В тот период, характеризовавшийся крайней нестабильностью и воровством, которое приобрело массовый характер, Алекперов создал из трех сибирских производственных объединений — двух нефтеперерабатывающих заводов и торговой компании — собственную нефтяную компанию “ЛУКойл”. “ЛУКойл” стал первой вертикально интегрированной нефтяной компанией в России, занимающейся, как и современные западные нефтяные компании, всем, начиная с разведки и бурения и кончая перегонкой, транспортировкой и продажей. Алекперов, взявший инициативу в свои руки в то время, когда экономика находилась в состоянии хаоса, подал пример, и российское правительство при Ельцине постаралось распространить его затем на всю отрасль в целом. Идея состояла в том, чтобы объединить широко разбросанные месторождения нефти и нефтеперерабатывающие заводы в дюжину больших частных компаний и построить новую, ориентированную на рынок нефтяную промышленность. В газовой отрасли, напротив, гигантский “Газпром” остался, как и в советские времена, неэффективной и закоснелой монополией. 17 ноября 1992 года Ельцин подписал указ о создании трех вертикально интегрированных нефтяных компаний, включая “ЛУКойл”, и дал указание изменить структуру отрасли{356}.
Ходорковский видел цель, к которой стремился, но чтобы достичь ее, потребовалось несколько лет. Умный и расчетливый, он нашел короткий путь. В первый год пребывания у власти Ельцина Ходорковский стал советником Владимира Лопухина, министра топлива и энергетики в правительстве Гайдара. Кабинет Гайдара существовал менее года, и раздел нефтяной промышленности начинался в атмосфере большой неуверенности.
Когда Ходорковский принял предложение работать у Лопухина, он не захотел уходить из банка МЕНАТЕП, поэтому Лопухин создал неофициальную должность в ранге заместителя министра и поручил Ходорковскому отвечать за “инвестиционный фонд” Министерства энергетики. Что под этим подразумевалось, не совсем ясно. Однако Ходорковский, по-видимому, получил отличный источник информации о нефтяной промышленности. Невзлин, давний партнер Ходорковского, говорил мне, что он помнит “единственный плюс” от этого назначения Ходорковского: “ему удалось познакомиться” с влиятельными директорами производственных объединений, занимавшими свои посты с советских времен, которых называли “нефтяными генералами”. В то время мало кто из посторонних знал, что происходило в производственных объединениях по добыче нефти, и нефтяные генералы не любили говорить об этом, но Ходорковский получил представление об их закрытом мире{357}.
Он узнал, что Алекперов создал в “ЛУКойле” собственную империю. Еще один нефтяной генерал, Владимир Богданов, волевой руководитель производственного объединения в Сургуте на северном берегу Оби, создал свою империю “Сургутнефтегаз”. Ходорковский был московским финансистом, а не нефтяным генералом, но вынашивал честолюбивые планы встать в один ряд с Алекперовым и Богдановым. Его устремления были направлены на создание новой, вертикально интегрированной холдинговой компании, которая в конечном итоге стала вторым по величине нефтяным гигантом России. Она получила название ЮКОС, и ее ядром стало производственное объединение “Юганскнефтегаз” на южном берегу Оби. (В состав ЮКОСа также вошло второе производственное объединение — “Самаранефтегаз”.) “Юганскнефтегаз” возглавлял Сергей Муравленко, отец которого был легендарным сибирским нефтяником. Муравленко оказался именно тем деловым партнером, который позже потребовался Ходорковскому. “Юганскнефтегаз” обладал огромным потенциалом; в 1993 году он добыл 33 миллиона тонн нефти, около 15 процентов добычи всей Западной Сибири. Запасы нефти “Юганскнефтегаза” были среди крупнейших в России и включали в себя самое большое неразработанное Приобское месторождение{358}. Тем не менее подобно большинству российских предприятий “Юганскнефтегаз” не был идеальной компанией, имел большие задолженности по налогам и заработной плате и терпел убытки от продажи нефти по искусственно заниженным ценам на российском внутреннем рынке{359}.
Но не только Ходорковский увидел возможности сибирской нефти. Иностранные инвесторы, пришедшие на зарождавшуюся российскую фондовую биржу, настойчиво искали акции нефтяных компаний. В начале 1990-х говорили, что нигде в мире добыча нефти и газа не обходится так дешево, как на российской фондовой бирже. Инвесторы с фондовой биржи не беспокоились по поводу плохого руководства, невыплаченных налогов и безумных цен. Большинство из них даже не побывали в компании, в которую вложили капитал. Они просто купили акции и надеялись сорвать куш. Инвесторов, многие из которых были в действительности всего лишь искушенными игроками, соблазняла дешевизна акций, а значит, и запасов нефти, которых у “Юганскнефтегаза” было предостаточно. Прежние производственные объединения, которые я буду называть нефтедобывающими компаниями, выполняли реальную работу в своей отрасли, выкачивая нефть из-под земли. На российском фондовом рынке можно было купить большие пакеты акций нефтедобывающих компаний. Акции “Юганскнефтегаза” были в числе других привлекательных акций. Эта компания соответствовала международной нефтяной компании средних размеров, такой, как “Амоко”{360}. Акции “Юганскнефтегаза” появились на бирже летом 1994 года, и это событие получило отражение в отчетах небольшой, но растущей когорты московских биржевых маклеров[34].
Даже для игроков приобретение акций нефтедобывающих компаний вроде “Юганскнефтегаза” было рискованным делом. Во-первых, риск был связан с воровством. Менеджеры российской нефтяной промышленности, местные политические деятели, преступные группировки, акулы бизнеса и финансисты находили хитроумные способы выкачивать богатства из добывающих компаний. Покупка акций не гарантировала, что вы станете владельцем нефтяных богатств. Менеджеры, например, могли без особого труда выкачивать прибыль через офшорную частную “торговую компанию”, оставляя вам лишь долги и задолженность по заработной плате. Обычным приемом было трансфертное ценообразование. Добывающая компания продавала нефть другой компании по искусственно заниженной цене — скажем, по 2 доллара за баррель. Вторая компания продавала ее на экспорт за границу по гораздо более высокой цене — скажем, по 18 долларов за баррель. В результате добывающая компания со всеми ее буровыми установками, скважинами, месторождениями и рабочими терпела убытки, а вторая компания получала большую прибыль. Богатства переводились из одной компании в другую, часто тайно, с использованием подставных компаний и офшорных зон.
Во-вторых, риск был связан с собственностью. Существовала возможность поглощения нефтедобывающих компаний, акции которых купили инвесторы, одной из новых холдинговых компаний, созданных в начале 1990-х российским правительством. Эти холдинговые компании практически сразу же стали гигантскими энергетическими корпорациями и заняли место среди крупных международных нефтяных компаний. Холдинговые компании жирели за счет государства, передавшего им доходные акции нефтедобывающих компаний. Как правило, российское правительство передавало холдинговой компании не менее 51 процента голосующих акций добывающих компаний, и этого было достаточно, чтобы обеспечить контроль над ними со стороны холдинговой компании. Государство планировало через три года продать свою долю в холдинговых компаниях и получить значительную сумму наличными.
Риск для инвесторов добывающей компании состоял в том, что когда холдинговая компания брала ее под свой контроль, новые боссы с легкостью могли перекачивать нефтяные богатства в свой карман. Холдинговая компания могла использовать трансфертное ценообразование, отделение активов и другие способы переадресовки прибыли, грабя при этом акционеров нефтедобывающей компании. В этом случае акционеры, даже имея много акций, не получали прибыли. Складывалась конфликтная ситуация. Холдинговые компании, владевшие контрольными пакетами акций нефтедобывающих компаний, естественно, хотели иметь соответствующее влияние. Миноритарные акционеры добывающих компаний проявляли недовольство и непокорность, если видели, что их грабят.
Именно такой конфликт между нефтедобывающей и холдинговой компанией произошел в случае с ЮКОСом. Американский инвестор, Кеннет Дарт, необщительный человек и наследник крупного состояния, нажитого на производстве одноразовой посуды, купил акции двух добывающих компаний, “Юганскнефтегаз” и “Самаранефтегаз”, на несколько десятков миллионов долларов. Несмотря на все проблемы, его привлекла возможность приобретения по дешевой цене принадлежавших им нефтяных ресурсов. Сначала информация о покупке Дарта хранилась в тайне, но позже привела к открытой и ожесточенной борьбе с Ходорковским, владельцем холдинговой компании ЮКОС[35].
ЮКОС был основан как холдинговая компания в 1992 году и включал в себя “Юганскнефтегаз”, “Самаранефтегаз” и нефтеперерабатывающие заводы. Через три года, в 1995 году, ЮКОС был выставлен для продажи. По словам Ходорковского, у него имелись сомнения относительно того, будет ли государство, создав нефтяные холдинговые компании, продавать их. “Я никак не мог предположить, что государство продаст нефть”, — сказал он, утверждая, что в 1992 году, когда он занимал неофициальный пост в Министерстве топлива и энергетики, у него и в мыслях не было становиться нефтяным генералом. По словам Ходорковского, только в начале 1995 года он поверил в возможность приобретения ЮКОСа.
Почему? Потому что Потанин придумал так называемые “залоговые аукционы”.
Владимир Потанин был членом клуба на Воробьевых горах, но вошел в мир молодых российских магнатов позже других. Он появился на сцене после того, как другие вынесли испытания, связанные с созданием кооперативов и своих собственных предприятий. В бурные годы перестройки, когда Михаил Ходорковский менял ничего не стоившие безналичные деньги на наличные, когда Борис Березовский сосредоточил внимание на АвтоВАЗе, а Александр Смоленский строил дачи, Потанин был мелким чиновником в Министерстве внешней торговли СССР, где служил и его отец. Он начал заниматься бизнесом в 1990 году и сколотил свое первое состояние только после развала Советского Союза. И все же этот задиристый молодой человек с редеющими волосами и резким голосом в 1995 году возглавил всех магнатов во время самого крупного захвата собственности. Он появился неожиданно, ниоткуда и оказал им и себе самому огромную услугу.
Ребенком Потанин не знал очередей и нужды. Его семья имела доступ к особым привилегиям, включая магазины с хорошим ассортиментом продуктов и частые поездки за границу. В детстве Потанин жил в Йемене; потом провел четыре года в Турции. Когда он был подростком, его отец занимал должность советского торгового представителя в Новой Зеландии. В Москве Потанин рос в Матвеевском — районе, где было много зелени, недалеко от места, где находилась дача Сталина, а позже Брежнева. Его друг детства Алексей Митрофанов вспоминал, что они часто играли в лесу по соседству и, прячась за деревьями, наблюдали за тем, как советские руководители приезжали на дачи в своих лимузинах{361}. Из разговоров с учителями школы № 58, в которой учился Потанин, я получил представление о нем как о независимом молодом человеке, выросшем в элитарном окружении. Его одноклассниками были сыновья и дочери советских дипломатов и сотрудников КГБ, месяцами или годами жившие за границей. “Возвращаясь после долгого отсутствия в Москву, они делали доклады о стране, в которой жили”, — рассказывала мне директор школы Нина Ермакова, угощая чаем с печеньем и показывая потертые альбомы с фотографиями. “У этих детей был широкий кругозор”, — добавила она, показывая фотографию серьезного молодого Потанина, получившего отличные оценки за сочинение о Толстом{362}.
Потанин поступил в Московский государственный институт международных отношений, заведение, где обучались отпрыски высшей советской бюрократии, в первую очередь будущих дипломатов, работников внешней торговли и офицеров КГБ. Он окончил институт в 1983 году. “Там нас учили, как вести себя в коридорах власти, — рассказывал Митрофанов, — как строить отношения с людьми, стоящими у власти, что говорить и что не говорить”. Это были молодые люди, которых Советский Союз намеревался направить за границу, будущие эксперты по закупкам зерна, шпионы и торговцы оружием. И хотя их повсюду окружала идеология, им был необходим определенный прагматизм. Будущим представителям своей страны надо было уметь, встречаясь с капиталистами, не давать себя облапошить. Олег Чурилов, учившийся вместе с Потаниным, сказал мне, что в их обучении “особое внимание всегда уделялось практическим вопросам”, таким, как финансы и денежное обращение, которые Потанин изучал на факультете международных экономических отношений{363}. Среди учебников Потанина были такие книги, как “Международные валютно-финансовые организации капиталистических стран”, “Валютнокредитные отношения в мировой торговле”, “Финансы капиталистических государств”. Советский социализм сталкивался с внутренними проблемами, но для Потанина и его товарищей по учебе важнее были знания об иностранных капиталистах.
И сейчас друзья Потанина думают, что он имел ясное представление о реальном внешнем мире, но не о разложении Советского Союза изнутри. Годы его учебы в институте пришлись на последние годы правления Брежнева, но ни он, ни его товарищи не понимали, что социализм в Советском Союзе движется к краху. “Никто из студентов в то время не думал, что это был период застоя, — вспоминал Чурилов. — Мы не думали, что страна переживает упадок или что экономика сталкивается с трудностями”.
После окончания института Потанин был распределен в Министерство внешней торговли, где делал карьеру его отец. Младшего Потанина направили на работу в “Союзпромэкспорт”, советскую государственную внешнеторговую компанию, сначала на должность инженера, что соответствовало должности клерка, а позже эксперта, или старшего клерка. Олег Климов, начальник Потанина, вспоминал, с каким энтузиазмом тот взялся за дело. Работа была скучной — продавать за границу азотные, калийные и фосфатные удобрения. Потанин стал советским чиновником, специализировавшимся на торговле фосфатными удобрениями{364}. Однако именно эта работа дала ключ к будущему богатству Потанина. Он ездил на Крайний Север, например на Кольский полуостров, где находилось огромное месторождение калия. В том же подразделении Министерства внешней торговли была секция, занимавшаяся рудами. Совершая поездки на Север и общаясь с сотрудниками этой секции, Потанин из первых рук узнал о гиганте советской металлургии “Норильском никеле”, поднявшемся в арктической тундре. Город Норильск был построен в период индустриализации заключенными сталинских лагерей. Позже здесь возникло крупное производство никеля для военных нужд. К моменту развала Советского Союза на долю Норильска приходилось 98 процентов производства металлов платиновой группы и 90 процентов производства никеля в России{365}.
Когда распался Советский Союз, Потанин только начинал заниматься частным бизнесом. После семи лет скучной работы в Министерстве внешней торговли Потанин увидел, что многие из его друзей ушли в бизнес. Государственной монополии на торговлю больше не существовало, и те, кому удавалось заключить частные торговые сделки, быстро богатели, экспортируя за границу дешевую нефть, древесину и полезные ископаемые и импортируя компьютеры. В марте 1990 года Потанин уговорил руководителей двадцати небольших торговых организаций, в основном принадлежавших государству и мечтавших о самостоятельной коммерции, дать ему начальный капитал в размере ю тысяч долларов для создания новой торговой компании “Интеррос”. Вскоре после этого Потанин понял, что торговым организациям нужен банк, и в 1992 году основал его. Именно тогда Потанину по-настоящему повезло. Не сделав ничего исключительного в годы перестройки, Потанин добился потрясающих результатов. С распадом советского торгового блока в Восточной Европе принадлежавший государству “Международный банк экономического сотрудничества” столкнулся с финансовыми трудностями. Страны Восточной Европы, получившие кредиты в банке, не могли вернуть их. В 1992 году руководство банка направило некоторым из своих клиентов в России письма с предложением перевести деньги в банк Потанина. Подразумевалось, что это избавит их от проблем в будущем. Как появились эти письма, неясно, но это был один из тех моментов, когда Потанину, скорее всего, помогла “волшебная рука” власти. Потанину достались вклады и активы оказавшегося в сложном положении государственного банка, у которого остались одни долги. Потанин всего за полгода получил “наследство” в 300 миллионов долларов. Он, казалось бы, ничего не сделал для того, чтобы получить эти деньги, он только предложил надежное место для их хранения. Неожиданно банк Потанина стал одним из крупных финансовых учреждений России. Для сравнения: банк МЕНАТЕП, основанный на несколько лет раньше, имел активы, равные 835 миллионам долларов{366}.
В апреле 1993 года Потанин, который по-прежнему был на подъеме, создал “Объединенный экспортно-импортный банк”, известный как “ОНЭКСИМ-банк”, развивавшийся столь же стремительно. Лицензия на создание “ОНЭКСИМ-банка”, полученная Потаниным, была утверждена российским правительством и Центробанком с беспрецедентной быстротой при поддержке тогдашнего министра финансов, сторонника реформ Бориса Федорова. Потанин, безусловно, имел влиятельных друзей. Основателями “ОНЭКСИМ-банка” стали Потанин и его деловой партнер Михаил Прохоров, работавший в советские времена в сфере внешней торговли, — еще один сын номенклатурного работника. Прохоров работал в том самом разорившемся государственном банке, из которого Потанин получил зоо миллионов долларов. Среди их новых клиентов оказалось около сорока крупных российских экспортеров и внешнеторговых организаций. Одной из них был “Техмашимпорт” — государственная компания, занимавшаяся экспортом и импортом нефти и химикатов. Когда я спросил ее вице-президента Гари Титаренко, как они оказались клиентами банка Потанина, он сказал: “Сам Потанин всегда был очень скромным и умным парнем. Он был очень уважителен, во время встреч всегда уделял “Техмашимпорту” много внимания”. Почему? “Он хотел, чтобы все наши деньги проходили через “ОНЭКСИМ-банк”.
Вскоре умный парень продемонстрировал свои истинные способности, получая легкие деньги по схеме “уполномоченного” банка. Потанин сказал однажды, что “ОНЭКСИМ-банк” — это “коммерческий банк с государственным менталитетом”, подразумевая под государственным менталитетом денежный поток государства. Хотя и другие достаточно умело доили государство, Потанин, казалось, обладал особым даром. Летом 1994 года, когда его пригласили в клуб на Воробьевых горах, Потанин подбирался к одной из богатейших сокровищниц страны — Государственному таможенному комитету. Таможенная служба разбухала от денег, полученных в виде импортных пошлин. Потанину каким-то образом удалось убедить таможенную службу поместить эти деньги в его банк в обмен на создание системы, ускорявшей прохождение грузов импортеров и экспортеров через таможню за счет предварительной уплаты пошлин. Если они переводили деньги Потанину прежде, чем их товары достигли границы, Потанин имел возможность быстро перевести деньги на счета таможенной службы. Сделать это было не очень трудно, потому что счета таможенной службы находились в его же банке. Потанин также предоставил таможенной службе компьютеры, с помощью которых можно было контролировать поступление платежей. Это было удобно, особенно для Потанина, так как перекрестком всех денежных потоков стал “ОНЭКСИМбанк”. Баланс Потанина увеличился еще больше, потому что его банк был уполномоченным банком Министерства финансов, налоговой службы, агентства по контролю над экспортом вооружения, города Москвы и так далее. Потанин обслуживал счета “Норильского никеля”, ставшего акционером “ОНЭКСИМ-банка”. Активы “ОНЭКСИМ-банка” в начале 1994 года составляли 322 миллиона долларов, а в конце года — 2,1 миллиарда долларов{367}; Потанин стремительно поднимался к верхним строчкам в списках банков и к декабрю уже имел виды на такую прибыльную промышленную компанию, как “Норильский никель”. Но как стать ее владельцем?
Потанин направился к Борису Йордану, сообразительному молодому человеку, который на первом ваучерном аукционе пришел в восторг от того, как дешево была продана кондитерская фабрика “Большевик”. В начале 1995 года Йордан со своим партнером Стивеном Дженнингсом создавал собственную фирму “Ренессанс-Капитал”. Они ушли из “Креди Суисс Ферст Бостон”, чтобы сколотить состояния на российском фондовом рынке.
“Мне пришла в голову одна мысль”, — сказал однажды Потанин Йордану. Российское правительство отчаянно нуждалось в наличных деньгах, чтобы устранить долги по зарплате и пенсии. У Потанина имелись наличные деньги, хотя фактически значительная их часть представляла собой вклады самого государства. Потанин поделился с Йорданом своей идеей о сделке, которую можно было бы предложить государству: он предоставляет кредит и получает в качестве обеспечения несколько заводов. “Ему нужно было, чтобы кто-то оформил все это на бумаге”, — рассказывал мне Йордан. Йордан и Дженнингс, сыгравшие важную роль в подготовке ваучерных аукционов и заработавшие деньги на спекуляции ваучерами, оказались у истоков еще одной колоссальной распродажи России. “Мы со Стивеном сели и стали думать”, — вспоминал Йордан. Однажды поздно вечером в квартире Дженнингса они набросали план. В этом первом варианте они предложили, чтобы банки предоставили денежный кредит государству и получили в качестве обеспечения акции. Если правительство не сможет погасить кредит, они смогут продать акции, получив крупное комиссионное вознаграждение. План предусматривал выплату 30 процентов в качестве вознаграждения, и это было очень щедро. “Не забудьте, кем мы были, — сказал Йордан, когда мы говорили об этом годы спустя. — Мы были биржевыми маклерами!” Они считали, что получение вознаграждения за продажу акций и является целью всего плана. “Я всегда думал, что если я что-то сделаю, то мне за это заплатят”, — сказал Йордан. “Мы не осознавали, что для них это была возможность стать владельцами компаний, — сказал он про магнатов. — По крайней мере, я не осознавал”.
Но план Потанина был иным.
Еще несколько дней Йордан и Дженнингс работали над своим проектом и писали окончательный вариант для Потанина. Они не указывали в нем никаких названий. Дженнингс считал, что в их плане была “определенная логика” с точки зрения российского правительства, поскольку он обеспечивал наличные деньги, столь необходимые для выплаты пенсий и зарплаты учителям. Более того, в конце 1994 года молодой российский фондовый рынок пережил первый крупный спад. Цены акций упали. План Йордана и Дженнингса оставлял государству надежду на то, что оно получит за заводы более высокую цену позже, когда курс акций снова повысится. Кроме того, можно было привлечь руководителей из частного сектора, чтобы повысить эффективность производства. Но, как рассказывал мне Дженнингс, он настаивал на том, чтобы сделки были абсолютно прозрачными и открытыми для иностранных конкурентов. В противном случае, сказал он, “это приведет к катастрофе”. Йордан передал окончательный вариант Потанину. “Вот что вам надо делать”, — сказал он{368}.
Но то, что произошло потом, не было предусмотрено сценарием Йордана. По словам Йордана, Потанин взял их план, но “разрушил концепцию”. Кончилось тем, что иностранцы не были допущены к участию в сделках, которые не были прозрачными и в которых, как оказалось, не обошлось без мошенничества.
Это имело еще одно серьезное последствие, которого они не предвидели: подготовленный ими документ положил начало процессу слияния российских магнатов с государством. Магнаты нашли политического покровителя, поиск которого начали в клубе на Воробьевых горах. Им стал Борис Ельцин, и они готовились к слиянию своего богатства с его властью.
В 1990-е годы никто из государственных чиновников, реформаторов, нефтяных генералов, “красных директоров” или политиков не обладал такой живучестью, как Чубайс. Он проявлял исключительную стойкость под огнем критики и считал, что цель оправдывает средства. Но Чубайсу удавалось выстоять и по другой причине. Он настойчиво добивался своего, но, как правило, не упускал момент, когда можно было пойти на компромисс. В этом заключался секрет его успеха при проведении массовой приватизации. Известный компромисс с Верховным Советом, который позволил лицам, обладавшим конфиденциальной информацией, взять под свой контроль приватизируемые компании, преследовал более важную цель изъятия собственности из рук государства.
Теперь Чубайс, один из двух первых заместителей премьер-министра, собирался еще раз ярко продемонстрировать свою железную волю. Он хотел объединить мощь магнатов и власть больного российского президента, чтобы попытаться спасти и его и их. И на этот раз он был готов пожертвовать своими идеалами ради достижения более важной цели. Он пошел на это без видимых колебаний.
Чубайс не подвергал сомнению эти идеалы в первые годы массовой приватизации, когда они с Ельциным поддерживали популистский лозунг “Нам нужны не сотни миллионеров, а миллионы собственников”. Чубайс старался ослабить хватку старой номенклатуры и тормозить неконтролируемую “спонтанную” приватизацию, проводимую директорами заводов. Он был абсолютно уверен в том, что движение вперед обеспечат только удивительные возможности рынка. Только рынок определит победителей и проигравших; только рынок определит, кто станет “эффективным” владельцем новой собственности, отданной государством. Рынок — это боксерский ринг, который выявит тех, кто выживет благодаря своей изобретательности, и тех, кто будет обречен на разорение. Чубайс и другие реформаторы усвоили урок советского социализма, заключавшийся в том, что ни один политический деятель или чиновник не может соперничать с коллективным разумом рынка в способности принимать эффективные решения. По мнению Чубайса и реформаторов его поколения, чрезмерно политизированные решения коммунистической партии оказались совершенно неэффективными. Выход заключался в жесткой рыночной конкуренции, а чтобы быть конкурентным, рынок должен быть открытым. Вот почему Чубайс так любил аукционы по продаже мелких предприятий, на одном из которых они с Гайдаром побывали в Нижнем Новгороде: это была конкуренция в чистом виде.
30 марта 1995 года Потанин предстал перед российским кабинетом министров. По обеим сторонам длинного, подковообразного стола плечом к плечу сидели члены кабинета. Перед ними были аккуратно расставлены бутылки с минеральной водой, лежали блокноты и заточенные карандаши. Премьер-министр сидел во главе стола и говорил в микрофон, а помощники и посетители находились в противоположной части помещения. Потанин тщательно подготовился к встрече. Он обрисовал в общих чертах первоначальный вариант своего плана “займы в обмен на акции”, составленного на основе документа Йордана и Дженнингса. На заседании, длившемся четыре часа, Потанин с Ходорковским и Смоленским сообщили министрам, что консорциум коммерческих банков готов предоставить правительству кредит в размере 9,1 триллиона рублей, или 1,8 миллиарда долларов, под залог акций некоторых из крупнейших предприятий России. Это была огромная сумма. В течение года приватизация должна была пополнить бюджет на 8,7 триллиона рублей, но пока что Госкомимущество получило всего 143 миллиарда рублей{369}. По всей стране не выплачивались зарплаты и пенсии. Банкиры предлагали правительству план, позволявший одним махом получить весь годовой доход от приватизации.
В список сорока четырех компаний, которыми хотели завладеть банкиры, “Норильский никель” и ЮКОС попали не случайно: их внес туда Потанин. Накануне Потанин тщательно обсудил все детали своего плана с Кохом, резким и прямолинейным руководителем приватизации. Потанин уже заручился поддержкой другого первого вице-премьера, Сосковца, курировавшего тяжелую промышленность и входившего в реакционную группу, сплотившуюся вокруг Коржакова, руководителя службы безопасности Ельцина, лидера так называемой “партии войны”. Вопрос о Чубайсе, еще одном заместителе премьер-министра, оставался открытым.
У молодых реформаторов из команды Чубайса очевидная коррумпированность схемы “займы в обмен на акции” вызывала отвращение. Дмитрий Васильев, который сначала был заместителем Чубайса в Госкомимуществе, а в 1995 году стал руководителем российской Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, рассказал мне, что однажды Йордан пришел к нему с проектом плана “займы в обмен на акции”. “Я сразу сказал, что считаю этот план мошенническим, — вспоминал Васильев. — Но то, что произошло на самом деле, оказалось даже хуже, чем мы ожидали”{370}.
В плане “займы в обмен на акции” все противоречило тому, за что когда-то выступали реформаторы. Было похоже, что победителей и проигравших организаторы операции выберут по собственному усмотрению, не полагаясь на мнение рынка. Это означало, что новых владельцев снова определят политики, а не рыночная конкуренция, не проверка сил на “боксерском ринге”. Сделки “займы в обмен на акции” — получившие название “залоговых аукционов” — заключались не в открытую, а, как правило, тайно, через офшорные подставные компании и тайные счета. Эти самые аукционы были нечестными: в большинстве случаев на них выигрывали сами устроители. Аукционы были мошенническими, и Чубайс не препятствовал этому.
Если у Чубайса и имелись какие-то сомнения, они быстро рассеялись. “Я сразу понял, что любой ценой буду поддерживать эту идею”, — вспоминал Чубайс о выступлении Потанина перед членами кабинета министров{371}. Его самого, как мне рассказывал Сергей Беляев, еще один его санкт-петербургский выдвиженец, беспокоило только одно: насколько серьезным было намерение банков выплатить такую огромную сумму Денег. Чубайс подвергал сомнению не сам план, а лишь то, что магнаты заплатят. “Он боялся, что банки обманут нас, — рассказывал мне Беляев. — Они могли взять пакеты акций и никаких денег не дать”{372}.
Но очевидно, Чубайс быстро отбросил эти сомнения, потому что осенью 1995 года возникла угроза для всего процесса приватизации. Политическая обстановка ухудшилась. В течение года Ельцин перенес два сердечных приступа, чеченская война продолжалась, и Ельцин, казалось, перестал играть роль лидера демократического движения. Опросы общественного мнения показывали, что каждая неделя приближала коммунистическую партию к победе на декабрьских выборах в Государственную думу. Российских коммунистов возглавлял Геннадий Зюганов, в прошлом идеологический работник КПСС. Зюганов любил представлять себя перед иностранцами современным социал-демократом, но в собственной стране проповедовал более радикальные националистические взгляды. Позиция Зюганова в отношении экономики была неопределенной; он говорил о расприватизации некоторых банков, но также высказывался в поддержку “смешанных” форм собственности. Когда Зюганов сказал, что он повернет приватизацию вспять, Чубайс воспринял угрозу всерьез.
Чубайс, ставший в те годы чрезвычайно непопулярным у российских избирателей, чувствовал себя все более изолированным на посту заместителя премьер-министра. Ему отводилась второстепенная роль при Черномырдине; достижение его целей было “полностью заблокировано” другим заместителем, Олегом Сосковцом. Чубайс рассказывал мне, что Черномырдин, по его мнению, держал в своих руках 50 процентов правительства, Сосковец — 40, а он — лишь ю процентов. “Приватизация была практически остановлена”, — вспоминал Чубайс. Российские реформаторы предусматривали после ваучерной приватизации вторую стадию приватизации, в ходе которой принадлежавшие государству предприятия, нефтеперерабатывающие заводы и шахты продавались бы за наличные деньги тем, кто предложит самую высокую цену. То, что не удалось перейти к этому этапу приватизации, Чубайс считал большой неудачей не только для бюджета, но и для создания нового класса частных собственников, с которым у него были связаны большие надежды. В то время, вспоминал он, “не было консолидации, не было политической силы, поддерживавшей частную собственность”{373}.
Йордан и Дженнингс постоянно ездили по России, заглядывали на устаревшие заводы и обсуждали, как лучше продавать верфи и шахты. Они всегда заходили в кабинет директора предприятия и подсчитывали то, что они наполовину в шутку, наполовину всерьез называли “индексом Ленина”: количество портретов Ленина, увиденных ими в кабинетах директоров. Можно было предположить, что с распадом Советского Союза “индекс Ленина” уменьшится. Но, как они обнаружили, этого не произошло. Одна из причин тому заключалась в компромиссе, на которые во время массовой приватизации пошел Чубайс, дав советским директорам предприятий шанс сохранить контроль над ними. Портреты Ленина остались на своих местах. “Красные директора” по-прежнему управляли российской промышленностью. В сочетании с недовольством населения это делало Зюганова влиятельной фигурой и вызывало беспокойство Чубайса.
Потанин привел довод, оказавшийся для Чубайса убедительным. Он сказал, что план “займы в обмен на акции” устранит последствия компромисса, продлившего господство “красных директоров”. Потанин особенно хотел подорвать позиции Андрея Филатова, директора “Норильского никеля”. Его ставшее легендарным влияние ощущалось повсюду, от тундры до Кремля. “Заявлять об этом при проведении аукционов было нельзя, так как это было недопустимо с политической точки зрения, — признавал позже Потанин. — Но истинная цель заключалась в том, чтобы обеспечить нормальное руководство для крупных компаний и уничтожить лобби “красных директоров”. Это было самым важным”{374}. Однако Потанин не сказал, что под “нормальным руководством” он подразумевал неопытных финансистов, таких, как он сам и Ходорковский. Могли ли они справиться лучше, чем старое заводское начальство? Чубайс знал, что действия директоров заводов, перекачивавших прибыль в собственные карманы, губительны для рынка, но откуда было знать, что Ходорковский, Потанин или Березовский окажутся лучше? Тем не менее он считал магнатов воплощением современной России, а директоров — символами прошлых неудач. Как вспоминал Пол Боград, политический консультант, сблизившийся с командой Чубайса, Чубайс считал, что молодые магнаты привнесут “некое подобие компетентного корпоративного управления и не будут бездействовать, допуская разграбление предприятий, что при прежнем руководстве было вполне вероятным”{375}.
Ходорковский вспоминал, что в начале 1995 года “сложилась ситуация, когда всем стало ясно, что крупная промышленность осталась в руках “красных директоров”, которые, если ничего не случится, вернут к власти коммунистов”{376}. У Чубайса имелось много мотивов, но этот был главным: нанести Зюганову и коммунистам поражение раз и навсегда. Было ясно, что если Зюганов добьется хороших результатов на выборах в декабре, он станет главным соперником Ельцина на выборах в 1996 году. Чубайс знал, что Ельцин слаб физически, а опросы общественного мнения показывали, что политически он слаб тоже. Он боялся, что победа Зюганова приведет Россию назад. Чубайс никогда не говорил об этом публично и старался скрыть свою цель, чтобы не насторожить оппозицию, но план “займы в обмен на акции” следовало бы назвать “магнаты за Ельцина”. Чубайс был готов передать собственность без конкуренции, без открытости и, как оказалось, по низкой цене, но так, чтобы удержать предпринимателей на стороне Ельцина во время избирательной кампании 1996 года.
Лично у меня в то время имелись сомнения относительно дальновидности позиции Чубайса. Было трудно представить себе, что Ельцин снова выдвинет свою кандидатуру на пост президента. Оглядываясь назад, могу сказать, что ошибался относительно и Чубайса, и Ельцина. План “займы в обмен на акции” стал первым этапом кампании по переизбранию Ельцина в президенты. Он объединил магнатов и Кремль, богатство и власть слились в объятиях. Позже Чубайс подтвердил это. “Не было никаких сомнений в том, что эти силы будут защищать свою частную собственность и что в политическом процессе они, по определению, будут выступать против коммунистов и за реформы, — сказал мне Чубайс. — Так и случилось”.
Гайдар, с которым Чубайс поддерживал доверительные отношения, несмотря на то что он уже не входил в состав правительства, признавал: “Это была не самая приятная альтернатива. Мне бы не хотелось оказаться в положении, когда нужно делать такой выбор. Но я думаю, что если бы Ельцин, Черномырдин и Чубайс не согласились на план “займы в обмен на акции”, радикально изменивший расстановку сил в экономической элите, у Зюганова было бы гораздо больше шансов одержать победу на выборах и он, возможно, был бы непобедим”{377}.
“Не надо забывать, — объяснял Йордан, — что до переизбрания Ельцина все в этой стране, включая меня, боялись, что коммунисты вернутся. Не думаю, что они заглядывали намного дальше — прежде всего нужно было устранить коммунистическую опасность. Вот о чем они думали — они не думали об экономике!”