Глава 11. Клуб на Воробьевых горах
Глава 11. Клуб на Воробьевых горах
В Москве не много мест, откуда открывается такой живописный вид, как с Воробьевых гор — поросших лесом холмов, возвышающихся над Москвой-рекой в том месте, где она неторопливо поворачивает в сторону Кремля. Летним днем лес дарит прохладу и становится убежищем от городской жары. Речные трамвайчики и баржи плывут по реке. На самом верху высится импозантное тридцатипятиэтажное здание Московского государственного университета. Со смотровой площадки перед ним открывается вид на Москву-реку и панорама всего города от находящегося на переднем плане стадиона в Лужниках до иглы Останкинской телевизионной башни вдалеке. Вниз от университета по обеим сторонам вдоль реки спускается улица Косыгина — один из самых тихих и зеленых бульваров Москвы. Кроме университета в этом престижном районе расположены Институт химической физики и киностудия “Мосфильм”, в прошлом сердце советской киноиндустрии. На Воробьевых горах садился на коня и взмывал в небо в финальной сцене классического романа Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита” дьявол по имени Воланд.
В сентябре 1994 года в особняке с видом на реку, расположенном на вершине холма, собралось несколько богатых российских бизнесменов. Большинство из них были молоды, а их капиталы были еще моложе. Михаил Ходорковский, которому тогда исполнилось тридцать, всего семь лет назад пытался открыть молодежное кафе в Институте имени Менделеева. Тридцатидевятилетний Александр Смоленский семь лет назад строил дачи из бревен. Самый старший из них, сорокасемилетний Борис Березовский, всего пять лет назад, сидя в кафе, основал ЛогоВАЗ. К ним присоединились несколько других: тридцатидевятилетний Владимир Виноградов из числа первых кооператоров, ставший президентом “Инкомбанка”, одного из крупнейших новых коммерческих банков; сын номенклатурного работника тридцатидвухлетний Владимир Потанин, банк которого стремительно рос, и тридцатилетний Михаил Фридман, заработавший первые деньги на кооперативе, в котором занимался мытьем окон, а теперь ставший главой быстро растущего банка. Еще двое были весьма заметными фигурами в то время, но позже исчезли из вида: тридцатилетний Олег Бойко, финансист, поддерживавший партию Егора Гай-дара в первые годы ее существования, и тридцативосьмилетний Александр Ефанов, президент компании “Микродин”, вкладывавшей деньги в тяжелую промышленность, но затем поглощенной империей Потанина. Все вместе эти бывшие мелкие дельцы и спекулянты джинсами представляли собой группу преуспевающих магнатов.
Они пришли в клуб по приглашению одного из главных помощников Юрия Лужкова, Василия Шахновского, которому было тогда тридцать семь лет. Шахновский, с лучиками морщин в уголках серо-голубых глаз, с редеющими жесткими волосами и тронутой сединой рыжеватой бородкой, принадлежал к тому же поколению, что и они. Всего пятью годами раньше Шахновский был вовлечен в демократическое движение, бурно развивавшееся в Москве. Он работал с Гавриилом Поповым, а затем с Лужковым, занимая одну из ключевых должностей в аппарате мэра. Работая в мэрии, Шахновский видел, что российская политика и бизнес становятся все более хаотичными. Годы потрясений — попытка переворота в августе 1991-го, экономическая революция Ельцина в 1992-м и вооруженная конфронтация с парламентом в октябре 1993-го — привели к тому, что предприниматели остались без общепринятых правил игры. Это было время, когда молодые финансисты и промышленники хорошо знали, как добиться того, что им нужно от политиков и чиновников, но слабо представляли себе, какой коллективной силой они обладают. Они могли получить за взятку разрешение на вывоз валюты, но не знали, как изменить экспортную политику. Шахновский назвал эту группу “большим капиталом”, но они плыли по течению, не имея собственного голоса. Бизнесмены говорили, что им нужна “нормальная страна” с нормальными законами, нормальным правительством и нормальной экономикой, но у них ее не было, и они понятия не имели, откуда это все могло бы возникнуть. Большинство из них так напряженно работали в собственном бизнесе, что не видели общей картины.
Более того, Шахновский знал, что молодые магнаты строили свои отношения с правительством, используя грубые приемы — подкуп и принуждение. На карту ставилось все, и перед каждым предпринимателем стоял суровый выбор, как часто говорили, — “уничтожить или быть уничтоженным”. Правил не было. “Если один играл в футбол, а другой — в регби, то игры не было, — вспоминал Шахновский. — Начинался кулачный бой без правил”. Шахновский видел, что бизнесмены сводили счеты на улицах. “В тот период отсутствие правил было особенно очевидным”. Обеспокоенный этим, Шахновский решил самостоятельно предпринять какие-то меры. “Нельзя вечно давать взятки, — сказал он. — Рано или поздно всему приходит конец”.
Шахновский предложил предпринимателям создать свой собственный эксклюзивный тайный клуб. По идее Шахновского клуб должен был стать местом, в котором они могли чувствовать себя в безопасности и свободно говорить, спорить, а возможно, и объединиться во имя общих интересов. Шахновский говорил мне, что не хотел создавать салон для заключения сделок. Он хотел, чтобы его гости мыслили широко: как “большой капитал” может повлиять на зарождающуюся российскую демократию и экономику. Он хотел, чтобы они выдвигали идеи о том, как лоббировать правительство цивилизованным путем, как создавать благоприятное общественное мнение о себе, подобно тому как это делалось в любой нормальной стране.
Клуб сформировался, но не в том виде, как предполагал Шахновский. Предприниматели были слишком озабочены собственными проблемами, чтобы интересоваться общей картиной. Через два года, в 1996 году, они наконец объединились в мощную группу, когда почувствовали, что их богатству и благосостоянию угрожает опасность. Но в начале их больше волновали сугубо личные интересы. Они нуждались в защите друг от друга. Первым пунктом повестки дня первого заседания клуба, по словам Шахновского, стала выработка “цивилизованных правил игры в отношениях между собой”.
Они составили проект устава. Суть его сводилась к тому, что они не будут нападать друг на друга. Они взяли на себя обязательство не подкупать правоохранительные органы с тем, чтобы они преследовали кого-то из них, не использовать газеты и телевидение для дискредитации друг друга. В то время все они создавали собственные частные охранные и разведывательные структуры именно с этой целью. Многие из них наняли для этого бывших руководящих работников КГБ. Одна из задач, стоявших перед этими хорошо оплачиваемыми и хорошо оснащенными разведчиками, заключалась в сборе компрометирующих материалов на конкурентов или правительство. Компромат можно было без труда приобрести у государственных органов безопасности, включая те, которые раньше входили в состав КГБ и имели доступ к его огромным архивам. Компромат можно было не покупать, а с не меньшим эффектом изготовить, воспользовавшись сфабрикованными документами. К тому же распространение компромата не составляло труда. Чтобы развязать войну компроматов против своих врагов, банкиру не обязательно было иметь собственную газету или телевизионную компанию. Достаточно было заплатить небольшую сумму, иногда всего несколько сотен долларов, конкретному журналисту. Не все журналисты были коррумпированы, но были и такие, и за деньги они могли написать или сказать в телевизионной передаче практически что угодно.
В своем уставе магнаты записали: никакого компромата друг на друга. “Возможно, идея была немного утопичной, немного наивной, но тогда, на начальном этапе, они договорились об этом и довольно успешно регулировали процесс”, — рассказывал мне позже Шахновский{313}.
Годы спустя никто из них не мог точно вспомнить, был ли устав составлен в письменном виде или устно, подписали они его или нет, и это тоже соответствовало духу их неофициального закрытого клуба. Партнер Ходорковского Леонид Невзлин вспомнил, что существовала устная договоренность. “Это обсуждалось, но не было записано на бумаге”, — сказал он мне. Ходорковский вообще не мог вспомнить, присутствовал ли он на встречах. “Не помню, подписывали ли мы что-нибудь”, — сказал Виноградов. “Документа не было, была устная договоренность, — сказал Смоленский. — Мы договорились не кусать друг друга, не прибегать к помощи средств массовой информации для выяснения отношений, не использовать правоохранительные органы для решения экономических проблем”{314}.
Шахновский рассказывал мне, что документ был составлен на бумаге очень простым языком и неоднократно редактировался. “В него вносились исправления, кто-то подписывал его, кто-то редактировал, — вспоминал он. — Такой документ существовал, это точно, но поскольку он был очень аморфным, нельзя сказать, что его все приняли и стали следовать ему. Он был подписан”.
“Думаю, что они нарушили договоренность, как только вышли за ворота здания”, — сказал Виноградов. Он был прав, и в последующие годы все они вступали в ожесточенные конфликты друг с другом. Они нарушали обещания и использовали правоохранительные органы и СМИ для нападок друг для друга.
Но все же Шахновский положил чему-то начало. Участники встречи на Воробьевых горах приумножили свои миллионы, и их маленькое тихое сообщество позже превратилось в нечто гораздо большее, чем дискуссионный клуб, придуманный Шахновским. Это было началом отчаянной попытки, намного более дерзкой, чем мог представить себе Шахновский, захватить власть в стране.
Члены клуба на Воробьевых горах встречались регулярно один раз в две недели в особняке с видом на реку. Окруженный деревьями особняк отделяла от улицы длинная подъездная дорога и полностью скрывала от глаз внушительная каменная стена. Это было идеальное убежище, находившееся за охраняемыми воротами, одно из множества расположенных в этом районе зданий, принадлежавших городу. Предприниматели приезжали в семь часов вечера и после аперитива садились ужинать. Они разговаривали до позднего вечера, когда расстилавшийся перед ними до самого горизонта город превращался в море сверкающих огней. Первая встреча произошла в сентябре 1994 года, а последняя — осенью 1995 года, но позже клуб возродился в другом месте и в другое время, еще на два года.
С первых встреч предприниматели безуспешно искали себе политического покровителя. Кремль Ельцина был раздроблен на соперничающие группировки. Черномырдин, полнолицый косноязычный премьер-министр, был типичным советским директором завода и едва ли подходил для этой роли. Ни один из молодых экономистов-реформаторов вроде Гайдара и Чубайса не был достаточно заметным, опытным или влиятельным для того, чтобы встать во главе честолюбивой новой элиты. Перспектива, открывавшаяся с Воробьевых гор, как позже вспоминал один из участников, была “совершенно безрадостной”{315}.
Однажды вечером Шахновский предложил Лужкову встретиться с ними. По словам Шахновского, клуб размышлял над тем, может ли Лужков стать их знаменосцем. “Эти люди были готовы сделать ставку на него, — рассказывал он, — были готовы видеть в нем человека, который будет представлять их интересы в политических кругах”. Но попытка оказалась неудачной. На первой же встрече стало очевидно, что они говорят на разных языках. Пятидесятивосьмилетний Лужков проделал часть пути к рыночной экономике, но с подозрением относился к молодым предпринимателям, считая их спекулянтами и аферистами, представителями, как он выражался, “паразитического” капитализма. У него сохранились инстинкты управленца, сформировавшегося в советскую эпоху, он был хозяином. А молодые банкиры-промышленники, большинство из которых были на двадцать лет моложе Лужкова, отличались цинизмом и честолюбием. Они никогда не руководили заводами, однако больше, чем Лужков, знали о том, как играть на обменных курсах рубля и доллара и перемещать свой выигрыш в офшорные зоны. По крайней мере двое из молодых магнатов, Смоленский и Ходорковский, давно, еще во время перестройки, обращались к Лужкову за лицензиями для своих кооперативов. Возможно, тогда у них были какие-то общие взгляды, но не сейчас.
Смоленский вспоминал, что Лужков сразу же настроил магнатов против себя, взяв с собой двух своих заместителей, Владимира Ресина и Бориса Никольского. Смоленский видел, что люди Лужкова сделаны из того же теста, что и сам мэр: люди старой закваски, неспособные угнаться за прыткими финансистами. “Неликвидный товар”, — усмехнулся, вспоминая об этом, Смоленский. Смоленский вспомнил, что один из молодых предпринимателей сказал Лужкову: “Юрий Михайлович, вы хотите, чтобы мы вложили капитал в Москву? Вы роете яму на Манежной площади (работы тогда только начались). Мы считаем, что это неэффективный проект”. Другими словами, он приносил убытки.
“Я копал и буду копать! — упрямо ответил Лужков. — И вы мне не указывайте, мне не нужны ваши советы на этот счет”.
“Прекрасно, — ответил предприниматель. — Вам решать, Юрий Михайлович”.
Молодые банкиры чувствовали себя новоявленными хозяевами вселенной. Они не хотели, чтобы ими командовали. Лужков, однако, не мог согласиться ни на что другое. Он был хозяином. Он решал, где копать, даже если начал копать только для того, чтобы прекратить митинг протеста. Рытье котлована отражало его образ мышления, а его модель капитализма вращалась вокруг центральной роли, которую он играл.
“Лужков прибыл на эту встречу прежде всего как хозяин, считавший, что он намного мудрее и дальновиднее людей, сидевших за столом, — вспоминал Шахновский. — И он говорил с этими людьми не как с партнерами. Нет. Он говорил с ними, глядя сверху вниз, и это было очень заметно. Он читал им лекцию, давал им советы, но не беседовал с ними”.
Березовский был потрясен тем, что Лужков сказал магнатам. Березовский считал, что большой капитал должен говорить правительству, что делать, а не наоборот. “Мы просто разбежались от него, — рассказывал Смоленский, вспоминая итог встречи с Лужковым. — Мы были московскими банкирами, и он потерял нас”.
Шахновский хотел привлечь внимание клуба к ситуации в целом, но все испортил Березовский, привнесший в клуб те самые сделки, обойтись без которых надеялся Шахновский. Березовский оставался тем же сгустком энергии, каким он, по отзывам друзей, был и прежде. Осенью 1994 года он вышел на новую орбиту замыслов и планов. Пока другие члены клуба продолжали обсуждать, кто из политиков может стать покровителем большого капитала, Березовский начал действовать. Он не разменивался по мелочам: Березовскому был нужен Борис Ельцин.
Автомобильный бизнес оказался для Березовский прибыльным и опасным занятием. В 1994 году, когда начались встречи членов клуба, ЛогоВАЗ был не только самым крупным в России агентством по продаже “жигулей”. Он продавал и “мерседесы”, “хонды”, “шевроле”, “крайслеры”, “вольво”, а на подходе были автомобили “дэу”. Рекламные щиты с белосиней эмблемой ЛогоВАЗа стояли на главных магистралях, ведущих в Москву. В отчете ЛогоВАЗа, посвященном маркетинговой стратегии компании, говорилось, что если в 1993 году только семь человек из десяти знали, что такое ЛогоВАЗ, то уже в 1994 году десять человек из десяти знали, какой репутацией пользуется эта компания в автомобильном бизнесе. За двенадцать месяцев до середины 1994 года ЛогоВАЗ израсходовал на рекламу и связи с общественностью 1,2 миллиона долларов. Большое внимание привлекали к компании ежегодные выставки автомобилей, проводившиеся в Москве в августе. Кроме того, Березовский выступал в качестве спонсора ежегодной премии “Триумф” в области искусства, фонд которой составлял 100 тысяч долларов{316}.
Но автомобильный бизнес имел и теневую сторону, он словно магнит притягивал к себе преступные группировки. Москва стала полем сражения для банд, боровшихся за контроль над торговлей автомобилями. В конце 1993 года был момент, когда Березовский сбежал из Москвы в Израиль и получил там гражданство{317}. Очевидно, он скрывался от бандитов. Во главе одной из враждовавших в Москве банд стояли чеченцы, известные своей жестокостью, второй была солнцевская преступная группировка, состоявшая из лиц славянских национальностей и получившая свое название по названию района на юго-западе Москвы. В сентябре 1993 года офисы ЛогоВАЗа трижды подвергались нападению, а его автомобильные салоны забрасывали гранатами{318}.
В старинном московском районе Замоскворечье на Новокузнецкой улице, по которой с грохотом ходят трамваи, в отреставрированном особняке начала XIX столетия, принадлежавшем семейству Смирновых, располагался штаб Березовского, клуб ЛогоВАЗа. Снаружи клуб ЛогоВАЗа представлял собой неприметное, приземистое, серое здание. Внутри это был настоящий старосветский салон, сверкавший позолотой и богато украшенный. Больше всего мне запомнилась просторная приемная, в которой я ждал назначенных мне встреч с Березовским: стены приглушенного желтого цвета, свод потолка, украшенный изображением алой розы, звон хрусталя в баре, батареи бутылок красного вина, светлые деревянные стулья у маленьких круглых столиков вроде тех, что можно встретить в парижских кафе, подсвеченный аквариум у одной из стен и множество людей, ерзавших на стульях в ожидании встречи с Березовским. Он стремительно выходил, держа руки в карманах пиджака, подходил и просил прощения. Он опаздывал, вечно опаздывал. Он обещал, что вернется, и обычно возвращался. Тем временем в приемной шла своя жизнь, звонили, гудели и пищали сотовые телефоны, а огромный телевизионный экран на одной из стен позволял быть в курсе последних новостей.
В пять часов вечера 7 июня 1994 года Березовский вышел из своего клуба и сел на заднее сиденье шестисотого “мерседеса”. Впереди, рядом с водителем, сидел телохранитель. Был час пик, “мерседес” Березовского, выехав из двора на улицу, проезжал мимо припаркованного “опеля”. Мощное взрывное устройство с дистанционным управлением, спрятанное в “опеле”, взорвалось, разворотив переднюю часть “мерседеса” и разметав во все стороны тысячи смертоносных металлических шариков. Водителю Березовского оторвало голову, телохранитель лишился глаза, семь человек на трамвайной остановке были ранены. В соседнем здании вылетели оконные стекла. Выбравшийся из залитых кровью, дымящихся обломков Березовский получил ожоги и испытал сильное потрясение. ЛогоВАЗ выступил с гневным заявлением, в котором говорилось, что “эта трагедия доказывает, что в обществе есть силы, активно пытающиеся грубыми, преступными средствами помешать развитию в нашей стране цивилизованного предпринимательства”. Ничьи фамилии не были названы.
Это было страшное время: по данным милиции, к июню того года в городе сработали пятьдесят два взрывных устройства, в то время как за весь 1993 год прогремел шестьдесят один взрыв. Бомба, приготовленная для Березовского, была самой мощной из всех. Владимир Каданников, партнер Березовского и директор АвтоВАЗа, предложил награду в миллион долларов за информацию, позволяющую установить “инициаторов и исполнителей террористического акта” против Березовского. Они так и не были найдены.
Березовский рассказывал мне, что через четыре дня после взрыва, еще не успев снять бинтов, он присутствовал на приеме, устроенном Ельциным по случаю одного из российских праздников. “Увидев меня, Ельцин удивился и спросил, что случилось. Я рассказал ему”. По словам Березовского, Ельцин подозвал министров, отвечавших за обеспечение безопасности. “Видите, что с ним случилось? — сказал он, указывая на Березовского. — Даю вам один месяц, чтобы выяснить, кто это сделал”{319}. Они ничего не выяснили. Березовский улетел на лечение в Швейцарию.
В Москву он вернулся полный честолюбивых планов. Он хотел быть не просто крупнейшим автомобильным дилером в России. Леонид Богуславский, его друг с институтских времен, вспоминал, что Березовский еще в 1992 году думал о телевидении, особенно о мощном Первом канале, сигнал которого принимался почти на всей территории бывшего Советского Союза. Советское правительство вложило средства в дорогие спутники, чтобы Первый канал могли смотреть около 200 миллионов людей. ЛогоВАЗ был “всего лишь орудием”, клуб ЛогоВАЗа был “всего лишь орудием”, говорил Березовский своему другу Богуславскому. “Самым важным орудием будет Первый канал”{320}.
Первый канал с относящимся к нему передающим и другим техническим оборудованием, включая 540-метровую Останкинскую телевизионную башню в Москве (самое высокое сооружение в Европе), финансировался государством, но правительство больше не выделяло щедрых субсидий советской эпохи. Кроме того, Первый канал, или канал “Останкино”, как его еще называли, страдал от хищений. В то время как правительство продолжило оказывать достаточную помощь для передачи в эфир мощного сигнала, деньги, полученные за рекламу, присваивались частными компаниями — поставщиками телепрограмм, и лишь очень немногое доставалось самому каналу. Ситуация была такой же, как на сборочной линии в Тольятти, с которой сходили практически даровые автомобили, продававшиеся посредниками за большие деньги. Как и в случае с заводом, государство субсидировало передачу сигнала, а доходы от рекламы доставались другим. В середине 1993 года, когда, по данным Первого канала, передавалось всего девятнадцать минут рекламы в день, проведенное исследование показало, что на самом деле продолжительность рекламы составляла сто минут в день. Таким образом, даже по самым низким расценкам доход составлял от 60 до 75 миллиардов рублей в год, но, как установила государственная проверка, фактически канал получил лишь около и,2 миллиарда рублей{321}.
Игорь Малашенко, ушедший в отставку в начале 1993 года после недолгого пребывания в должности директора канала “Останкино”, рассказывал мне: “С коммерческой точки зрения это было настоящее бедствие. Все началось очень просто: когда появилась реклама, никто не знал, как ее продавать. В “Останкино” заправляли все те же старые советские бюрократы. Неожиданно оказалось, что у них нет денег, чтобы покупать программы, потому что государство практически прекратило финансирование. А потом, представьте себе, к ним приходит молодой продюсер и говорит: “Хорошо, я обеспечу вас программами. Но я хочу заключить с вами бартерную сделку. Мне не нужны ваши деньги. Дайте мне некоторое количество рекламного времени. Я продам его сам, рисковать буду я”. Эти идиоты были абсолютно счастливы, но с точки зрения экономики они разорили “Останкино”{322}.
Сергей Лисовский, организатор концертов и развлекательных программ, ставший одним из ведущих рекламных магнатов России, говорил мне, что сначала Первый канал просто продавал перерывы между программами, тридцатисекундные, а иногда пятиминутные промежутки, появлявшиеся в результате небрежного планирования. Позже, когда в Россию потекли большие рекламные деньги, продюсеры и авторы программ начали самостоятельно продавать свое рекламное время. Рекламодателям, особенно западным компаниям, производящим потребительские товары, таким, как “Проктер энд Гембл”, это казалось каким-то безумием. Покупая рекламное время, они понятия не имели, что в это время будут показывать: художественный фильм, спорт или мыльную оперу.
Кроме того, государство продолжило покрывать расходы по передаче сигнала Первого канала (электроэнергия, обслуживание спутников и прочее), хотя денег выделялось меньше, чем прежде. Остов принадлежавшей государству телевизионной сети остался, но источник ее жизненной силы, доходы от рекламы, попадали в руки независимых продюсеров.
Березовский знал, где лежат деньги. Он имел выход на Первый канал через компанию, которая называлась “Реклама-Холдинг”. Она была создана для того, чтобы предпринять попытку монополизировать рекламное время на Первом канале. Рекламное агентство Березовского “Ло-гоВАЗ-Пресс” было среди учредителей компании “Реклама-Холдинг”, за которой стоял Лисовский. План заключался в том, чтобы компания стала посредником, продающим рекламодателям время на Первом канале, а затем, покупая у канала рекламные блоки оптом, вывела из игры других посредников и увеличила свое влияние. Лисовский и Березовский, как и другие основатели компании “Реклама-Холдинг”, становились посредниками, делясь частью прибыли с Первым каналом{323}. Согласно годовому отчету, рекламное агентство Березовского “ЛогоВАЗ-Пресс” получило в 1993—1994 годах прибыль в размере миллиона долларов{324}. Одна из причин, позволивших получить такую прибыль, заключалась в том, что агентство “ЛогоВАЗ-Пресс” приобретало рекламное время с восьмидесятипроцентной скидкой. Березовский снова получал что-то, на этот раз эфирное время, практически даром и перепродавал за огромные деньги.
Тем временем телевизионная аудитория росла. После десятилетий скучных передач российские зрители были очарованы западными фильмами и мыльными операми. Мексиканский сериал “Богатые тоже плачут” и американский “Санта-Барбара” привлекли огромные зрительские аудитории. Первый канал мог обеспечить рекламодателям десятки миллионов потенциальных потребителей с неудовлетворенным спросом на западные товары: зубную пасту или кукурузные хлопья. Стоимость рекламы в России была смехотворно мала по сравнению с Западом и составляла около одного доллара десяти центов на тысячу зрителей против примерно 15 долларов на тысячу зрителей в Соединенных Штатах{325}. В 1994 году Первый канал имел намного больший ареал вещания, чем НТВ, частный канал Гусинского, хотя канал Гусинского привлекал к себе внимание популярными кинофильмами и талантливыми ведущими новостных передач. Первый канал смотрели на всей огромной территории России благодаря ретрансляторам и спутникам, построенным и финансируемым государством.
На первых собраниях клуба на Воробьевых горах Березовский выдвинул идею, превратившую его из торговца автомобилями в важную политическую фигуру на весь период до конца десятилетия. Он хотел иметь политическое влияние и доходы, которые мог принести собственный телевизионный канал. Он рассказал другим предпринимателям о вынашиваемом им плане приватизации Первого канала. Что это было, выгодная сделка или политический ход? “И то и другое”, — заявил Березовский. Выведя из игры всех других нечистых на руку посредников, Березовский мог заработать целое состояние. Влияя на освещение событий, Березовский мог стать влиятельным лицом в политике. Он думал одновременно и о деньгах, и о политике. Он был готов пойти на убытки в обмен на получение политического влияния и больших прибылей в дальнейшем. В интервью, которое Березовский дал мне в 1996 году, он сказал, что вкладывает деньги в СМИ, чтобы “влиять на политические процессы”. “Вместе с тем я понял, что на первом этапе это не принесет прибыль. Не хочу называть точные цифры, но могу сказать, что ОРТ сегодня для меня не источник прибыли, а причина огромных расходов”. Однако, сказал он, его можно “сделать очень выгодным”, если правильно вложить деньги. “Сегодня инвестиций недостаточно. Но уже сегодня можно привлечь большие деньги”. Он суммировал обе причины. “Одна — политическая: защита моих интересов. Вторая причина — бизнес”. Он сказал мне в 2001 году, что потерял контроль над ОРТ прежде, чем получил большие прибыли, но все его надежды на политическое влияние оправдались. “Все политические задания, которые я сформулировал для ОРТ, были выполнены”.
Одновременно он пытался проникнуть в ближайшее окружение Ельцина. Неугомонный Березовский проявлял неожиданное смирение и терпение, когда это отвечало его интересам. Когда-то он ждал по утрам у подъезда своего друга Богуславского, терпеливо возил на своей машине итальянцев, чтобы больше узнать об их бизнесе с АвтоВАЗом. Теперь он применял ту же тактику в отношениях с Кремлем и семьей Ельцина. Он терпеливо просачивался в ближайшее окружение Ельцина.
В кремлевскую среду Березовского ввел Валентин Юмашев, молодой журналист, написавший за Ельцина его мемуары. Юмашев был близок к Ельцину еще с перестройки и работал редактором популярного еженедельного журнала “Огонек”, которому Березовский начал оказывать финансовую поддержку. Как Березовский познакомился с Юмашевым? Через Петра Авена, отец которого работал в том же институте, что и Березовский. Авен в годы перестройки работал с Гайдаром, занимая пост министра внешних экономических связей в его правительстве, и присутствовал в кафе при создании ЛогоВАЗа{326}.
Одним из главных свидетелей тех событий стал Александр Коржаков, в течение долгого времени являвшийся телохранителем Ельцина и сохранивший верность Ельцину в 1980-е годы, когда тот был снят с руководящих постов в КПСС. Коржаков, приставленный охранять Ельцина Девятым управлением КГБ, остался его другом и помощником. Когда Ельцин был в опале, он пил с ним и сопровождал его в поездках. Когда Ельцин пришел к власти, Коржаков был вознагражден за все. В начале 1990-х, став руководителем Службы безопасности президента РФ, Коржаков обзавелся собственной маленькой армией. По некоторыми данным, армия Коржакова насчитывала несколько тысяч человек, включая элитную антитеррористическую группу “Альфа”. Воспоминания Коржакова представляют ценность, потому что он был непосредственным свидетелем событий, но они окрашены обидой на Ельцина, уволившего его в 1996 году, и глубоким недоверием к новым капиталистам, и прежде всего к Березовскому, который способствовал его увольнению. Коржаков производит впечатление реакционера, не видящего необходимости в демократии или капитализме, доверенного слуги, занявшего положение не по способностям, но находившегося в центре событий в то время, когда в Кремле появился Березовский{327}.
По словам Коржакова, именно Юмашев первым ввел Березовского в ближайшее окружение Ельцина сразу после того, как закончил писать вторую книгу мемуаров Ельцина, изданную на русском языке под названием “Записки президента”. Это было в конце 1993 года, после октябрьского вооруженного конфликта с парламентом. Юмашев быстро написал книгу, но в Кремле не могли решить, как издать ее. “Сейчас-то я понимаю, что если бы мы устроили открытый тендер, то выстроилась бы очередь из претендентов в издатели, — вспоминал Коржаков. — Но Валентин все преподнес так, будто выпустить в свет произведение Ельцина — это если не подвиг, то уж самоотверженный поступок наверняка, и способен на него только Борис Абрамович”. Юмашев пригласил Березовского в Кремль и представил его Ельцину. Березовский будто бы договорился о том, чтобы напечатать книгу в Финляндии тиражом в один миллион экземпляров. Издателем был “Огонек”. Как говорил Коржаков, гонорар Березовский перевел семье Ельцина. По его словам, в одном из лондонских банков был открыт счет, на него и поступил гонорар Ельцина{328}. “Так этот бизнесмен втерся в окружение Ельцина”, — писал Коржаков{329}.
Березовский вскоре получил приглашение стать членом Президентского клуба, эксклюзивного спортивного комплекса, созданного Ельциным в Москве для своих самых близких друзей. Но вместо того чтобы играть в теннис, Березовский занялся лоббированием своей идеи о телевизионном канале, расчетливо предложив то, что отвечало политическим интересам Ельцина. Российский президент подвергался нападкам со всех сторон. Новый канал станет инструментом Ельцина, обещал Березовский, будет “президентским каналом”. Усилия Березовского поддержал Юмашев, пользовавшийся доверием Ельцина[30]. Уговоры подействовали, и 29 ноября 1994 года Ельцин подписал указ № 2133, в соответствии с которым огромный телевизионный канал был практически приватизирован без проведения аукциона, как этого требовал закон. Учредительный капитал новых владельцев составлял 2,2 миллиона долларов{330}. Новая организация получила название “Общественное российское телевидение”, сокращенно ОРТ. Идея относительно “общественного” телевидения, не являющегося государственным телевидением, была новинкой, и никто не знал точно, чем это кончится. Правительство сохранило за собой 51 процент акций ОРТ, но остальные поделила между собой группа богатых банкиров и промышленников. Был создан наблюдательный совет ОРТ, председателем которого стал Ельцин, но, как позже рассказывал Коржаков, он ни разу не собирался. Движущей силой, стоявшей за новым каналом, был Березовский; государство выступало в роли отсутствующего владельца{331}.
Березовский набрал себе партнеров из клуба предпринимателей на Воробьевых горах. В число новых акционеров входили Березовский, Ходорковский, Фридман, Смоленский и еще несколько человек. Ходорковский вспоминал, что Березовский просто позвонил ему и спросил, возьмет ли он 5 процентов. “Я полностью доверяю ему; он сам заключил сделку, которая оказалась успешной”, — сказал Ходорковский{332}. Позже Березовский сосредоточил большую часть акций в своих руках.
По словам Березовского, когда он начал скупать акции канала, расходы составляли 250 миллионов долларов в год, а доходы от рекламы — всего 40 миллионов долларов{333}. Он сказал, что значительная часть доходов от рекламы выкачивалась независимыми продюсерами. Он резко сократил расходы и предложил план возвращения контроля за рекламным рынком.
Новые владельцы готовились взять на себя управление каналом в апреле. Руководителем канала должен был стать популярный телевизионный ведущий Владислав Листьев. Благодаря красивым усам и напористому стилю ведения программ тридцативосьмилетний Листьев стал, пожалуй, самой яркой телевизионной звездой его поколения. В последние годы существования Советского Союза его программы нарушали табу, наложенные обществом на такие темы, как секс и деньги, а его “Поле чудес”, напоминавшее телевикторину “Колесо фортуны”, пользовалось большим успехом. Листьев был не только телеведущим; как и другие независимые продюсеры, он имел собственное рекламное агентство “Интер-Вид”, входившее в “Реклама-Холдинг”.
Березовский решил, что единственный способ вернуть контроль над рекламой заключается в том, чтобы остановить все и начать сначала. Он предложил трехмесячный мораторий на рекламу на новом канале. “Это была моя личная идея, — сказал Березовский. — Она всех ужасно удивила”. По его словам, Листьев сначала был против этого, но потом согласился.
20 февраля 1995 года Листьев объявил мораторий на рекламу на Первом канале — опасный ход, который должен был дать новому каналу время, чтобы покончить с коррупцией и воровством. Малашенко позже сказал мне, что у Листьева и Березовского не оставалось иного выхода, раз они решили взять Первый канал под свой контроль. “Реформировать “Останкино” было невозможно, — рассказывал Малашенко. — Оставалось только создать новую структуру, передать ей лицензию и взять все, что нужно из “Останкино”, полностью покончив с ним. Так они и сделали”.
На карту были поставлены миллионы долларов. Заявление Листьева означало убытки для тех, кто уже приобрел рекламное время или хотел продать его на канале, включая независимых продюсеров. По крайней мере теоретически, к числу тех, кто понес бы убытки, относились Лисовский, Березовский и сам Листьев. Рекламный магнат Лисовский пытался добиться от Березовского заключения нового контракта. Березовский отказался и потребовал моратория на всю рекламу. “Мы подсчитали, сколько мы потеряем, лишившись рекламы, — вспоминал Березовский, — и насколько увеличится наша прибыль потом”, после установления контроля над рекламой. Мораторий был смелым шагом, который многих мог сделать их врагами.
1 марта 1995 года, за месяц до того, как ему предстояло возглавить обновленное ОРТ, Листьев был застрелен двумя неизвестными, напавшими на него в подъезде его дома. Убийство потрясло страну. Ельцин приехал в телецентр “Останкино” и осудил “трусливое и злодейское убийство талантливого телевизионного журналиста”. Ельцин уволил прокурора Москвы и руководителя московской милиции, обвинив Лужкова в том, что он “закрывает глаза на мафию”, действующую в городе{334}. Этот жест должен был подчеркнуть недоверие Кремля к Лужкову, которое, как мы увидим, углублялось.
Никто так и не был обвинен в убийстве Листьева, следствие зашло в тупик. Дело обросло слухами и домыслами; и похоже, что истина уже никогда не будет установлена. Евгений Киселев, известный журналист НТВ, ушедший с Первого канала, чтобы работать у Гусинского, сказал мне, что не согласен с теорией, будто Листьева убили из-за конфликта, связанного с рекламой. “Я убежден, что он не имел никакого отношения к рекламе, — сказал Киселев. — Все финансовые вопросы, касавшиеся рекламы, прекращения рекламы, решал не он. За это отвечали другие люди. Он отвечал за составление программы... Он был творческим человеком”.
Другие также соглашались с тем, что решение о продолжавшемся четыре месяца моратории принял Березовский, а не Листьев. “С момента создания ОРТ, — сказал мне Лисовский, — каждый прекрасно знал, что именно Борис Березовский занимался всеми вопросами, связанными с рекламой, только Березовский. Березовский с самого начала сказал, что о деньгах следует говорить только с ним и только он будет принимать решения”.
Еще одна телевизионная персона, близкая в то время к Березовскому, сказала мне: “Все знали, что всеми финансами занимался Березовский. Лисовский и Листьев приходили к нему со всеми вопросами насчет денег”. И хотя никому не известно, кто убил Листьева, по мнению этого источника, убийство было совершено какими-то службами безопасности или их наемными убийцами, чтобы не допустить передачи канала Березовскому{335}.
Убийство было окружено множеством до сих пор не объясненных событий. Я предлагаю здесь их резюме, чтобы дать читателю представление о вопросах, оставшихся без ответа после убийства. За день до убийства, 28 февраля, Березовский встретился с человеком, которого он назвал Николаем Плехановым, членом преступной группы. По словам Березовского, сотрудники милиции, пришедшие с Плехановым, сказали ему, что бандит знает, кто годом раньше положил взрывное устройство в машину Березовского, и что Плеханову было снова приказано убить его. Березовский сказал, что в тот день дал Плеханову 100 000 долларов в присутствии милиционеров. Березовский также записал эту встречу на видеопленку. Деньги, по словам Березовского, предназначались для того, чтобы предотвратить очередное покушение. Затем Березовский полетел в Лондон с Черномырдиным, который направлялся туда с официальным визитом. Узнав об убийстве Листьева, Березовский немедленно вернулся на частном реактивном самолете в Москву. Через два дня после убийства Березовский и один из независимых продюсеров Первого канала, Ирэна Лесневская, записали на видеопленку обращение к Ельцину. Березовский сказал мне, что это была идея Лесневской. Они хотели встретиться с Ельциным, но Коржаков настоял, чтобы они вместо этого записали пленку. Запись производилась в кабинете Коржакова в Кремле. (По словам Коржакова, он так и не показал пленку Ельцину.) На пленке они нервно обвиняли во всем какую-то непонятную, одержимую жаждой власти, жуткую московскую организацию, в которую входили Гусинский и Лужков. Лесневская сказала: “Я совершенно не сомневаюсь в том, что это логическая цепочка, выстроенная группой “Мост” и господином Гусинским, и господином Лужковым, и той структурой, которая под ними сидит, огромная пирамида со стволами, бывшее КГБ, придумала этот иезуитский план с убийством Влада”. Двадцатитрехминутный отрывок пленки Березовского и Лесневской был продемонстрирован Коржаковым на пресс-конференции в Москве зо ноября 1998 года; более полная версия приводится в книге Хлебникова “Крестный отец Кремля”. На пленке наряду с Лесневской был записан и Березовский, который пространно жаловался на долгие споры у особняка ЛогоВАЗа с ОМОНом, приехавшим после убийства Листьева. Они хотели провести в клубе обыск. Березовский отказывался впустить их, но в конечном итоге после телефонных звонков — в том числе генеральному прокурору — согласился ответить на вопросы. Следователи, по его словам, хотели получить экземпляр устава ОРТ, и он передал его им. Через три дня после убийства Березовский сказал: “Я считаю, что причины убийства Владислава Листьева политические, хотя многие теперь говорят о его коммерческой деятельности”. В 1999 году Березовский пошел дальше и возложил ответственность за убийство на Коржакова и его окружение. Березовский сказал, что к убийству Листьева причастны Коржаков и бывший директор Федеральной службы безопасности Михаил Барсуков. Убийство “было совершено этой группой людей”, — утверждал он. Березовский рассказывал мне также, что Коржаков пытался обвинить его в убийстве Листьева. Обыску подвергли также офисы Лисовского. Когда пять с половиной лет спустя я стал расспрашивать об этом Лисовского, мои вопросы вызвали у него вспышку эмоций; он горько жаловался на “высокомерие” Листьева. Лисовский утверждал, что причина убийства связана с личной жизнью Листьева; а возможно, таким образом просто пытались разделаться и с Лисовским, и другими людьми, занятыми в телевизионном бизнесе. “Естественно, эта смерть сделала всех нас, членов телевизионного сообщества, соучастниками и свидетелями”, — сказал Лисовский{336}.
Позже, взяв канал под свой контроль, Березовский создал новую монопольную рекламную систему. В рамках этой системы канал продавал блоки эфирного времени агентству Лисовского “Премьер-СВ”, единственному посреднику, перепродававшему время рекламодателям. Как рассказывал Березовский, мораторий дал желаемый результат, и контракт с Лисовским был заключен на выгодных условиях. “Условия диктовали мы”, — сказал он{337}. Березовский также принимал решения по освещению новостей на ОРТ, и приемную ЛогоВАЗа часто заполняли работники телевидения, приходившие к нему за указаниями.
“Мы предотвратили развал главного телевизионного канала страны. Мы положили конец воровству”, — вспоминал Березовский{338}. То же самое он говорил о своем участии в решении проблем завода в Тольятти. Там Березовский, став крупной фигурой, вывел из игры мелких спекулянтов и создал, как он любил говорить, “цивилизованный автомобильный рынок”. Аналогичным образом он поступил с рекламным рынком на телевидении. Он взял деньги под свой контроль, положив конец мелким хищениям. “Это одна из особенностей Березовского, — вспоминал Лисовский. — Там, где он появляется, он лично контролирует все финансовые потоки. Это правило, которого он строго придерживается”.
Березовский достиг своей цели, захватив Первый канал, но то, как он это сделал, внесло разлад в клуб на Воробьевых горах. Предполагалось, вспоминал Шахновский, что предприниматели “будут общаться и вырабатывать общие подходы, оставляя бизнес за его пределами”.
“Что привело к развалу клуба? Если оглянуться назад, идею погубила позиция Березовского. Когда в работу клуба была привнесена конкретная предпринимательская деятельность, это уничтожило его”.
Летом и в начале осени 1994 года дела у Владимира Гусинского шли хорошо. На его новом телевизионном канале НТВ собрались лучшие специалисты своего дела, и ему было предоставлено дополнительное время на Четвертом канале, которое он так хотел получить. Он тесно сотрудничал с Лужковым, и это приносило пользу обоим. Бурно развивались строительство и банковская деятельность, расширялась империя средств массовой информации, включавшая в себя газету “Сегодня” и радиостанцию “Эхо Москвы”. Когда летом компания “Воке попули”, проводящая опросы общественного мнения, составила список самых богатых и влиятельных банкиров России, Гусинский оказался первым среди самых богатых и вторым среди самых влиятельных. Для сравнения: Березовский был семнадцатым среди самых богатых и тринадцатым среди самых влиятельных{339}.
Однако Гусинский не был приглашен на Воробьевы горы, и это не случайно. Шахновский рассказывал мне, что, встречаясь тем летом с предпринимателями в связи с организацией клуба, он понял: все они против участия Гусинского. “Они были против все, потому что Гусинский конфликтовал практически с каждым из них”, — вспоминал Шахновский.
В последовавшие за этим месяцы у Гусинского начались неприятности. Тучи, сгустившиеся над ним, были следствием ряда причин, которые неожиданно слились воедино и обрушились на него подобно непредсказуемому урагану. Одной из причин, вызвавших этот ураган, была безудержная энергия Березовского, неотвратимо расширявшего сферу своего влияния и столкнувшегося с Гусинским. Другой причиной был Ельцин. Постоянно стоявший на страже собственного политического превосходства, страдавший чем-то вроде паранойи и ослабленный болезнями, Ельцин был особенно обеспокоен ростом популярности Лужкова в Москве. Опасения, которые вызывал Лужков, распространились и на Гусинского. Кроме того, Кремль начинал втягиваться в грязную войну в Чечне, ужасы которой словно под увеличительным стеклом впервые показал телевизионный канал Гусинского НТВ.