Глава четырнадцатая Клуб

Глава четырнадцатая

Клуб

Вскоре Конрад начал таскать сумку Гленна и довольно серьезно воспринял эту роль. По сути дела, это было единственное, чем он занимался. Когда они вдвоем прибывали в какой-нибудь аэропорт – Сент-Луис, Эйкрон, Лос-Анджелес и так далее, – им требовалось целых пять минут, чтобы пройти сорок футов. На них кидались толпы коллекционеров автографов. Каждые несколько шагов Гленну приходилось опускать свою сумку на землю, чтобы дать несколько автографов и обменяться с кем-нибудь рукопожатиями. И до чего же при этом он был великолепен! Широкая солнечная улыбка на его веснушчатом лице просто озаряла окрестности. И все вокруг вели себя так, словно они были знакомы с ним лично и любили его. Это был их защитник. Он рисковал своей жизнью и бросил вызов русским в небе ради них. Люди настолько обожали его, что было невозможно обойти их, даже если бы у Гленна имелась такая возможность. Поэтому он опускал сумку на землю и раздавал автографы.

Если Конрад нес обе сумки, то они могли двигаться. Гленн на ходу размахивал руками, раздавал автографы, обменивался рукопожатиями, ослепительно улыбался, и все это – без малейшей тени раздражения. Что же до Конрада, то ему не приходилось останавливаться и опускать сумки на землю. Он теперь тоже официально числился астронавтом, но не для толп любителей автографов. Для них он был просто парнем, который носил сумки Джона Гленна. Более того, Конрад и сам себя таким ощущал. Именно этим занималась практически вся вторая группа астронавтов: выполняла черновую работу для первой, одной-единственной, «первоначальной семерки». Конрад, в порядке тренировки, занимался еще и тем что сопровождал Гленна в его поездках. Теперь, когда проект «Меркурий» близился к завершению, Гленну предстояло возглавить проект «Аполлон» – программу освоения Луны, его «область специализации». Он посещал заводы крупных поставщиков, как и в первые дни проекта «Меркурий». Официально специализация Конрада называлась «Оборудование кабины и интеграция систем», но главным образом он… сопровождал Джона Гленна. Когда Джон прибывал на какой-нибудь завод, это выглядело так, будто генерал приехал проинспектировать воинскую часть. К нему как магнитом притягивало всевозможных особо важных персон, чаще всего конгрессменов и сенаторов. Бывало, что сенаторы действительно отталкивали – локтями! бедрами! животами! – с дороги секретарей, фотографов и простых зевак, чтобы оказаться рядом с легендарным Гленном, поговорить с ним и широко улыбнуться. А возле Гленна постоянно находился какой-то неизвестный молодой человек, очевидно, слуга героя поединка, или, как это называлось в британской армии, денщик. Это был безымянный лейтенант Конрад, астронавт из группы 2.

А на чем еще мог сосредоточиться военный пилот, восходящий по огромному зиккурату? Конечно, на астронавтике. И теперь, спустя всего лишь три года, было трудно поверить, что собрание, на котором присутствовали Пит Конрад, Уолли Ширра, Алан Шепард, Джим Ловелл и другие в мотеле «Марриотт» в феврале 1959 года, вообще могло состояться. Кто из них не помнил речь Уолли тем вечером? Уолли! Он взвешивал все «за» и «против», мучаясь над вопросом: увеличит ли космическая программа его шансы стать командиром эскадрильи F-4H? А теперь Уолли – тот самый парень, с которым они катались на водных лыжах в заливе Чизапик и вместе пережили ту черную полосу в Пакс-Ривер, старый добрый шутник, – стоял у самой вершины невидимой пирамиды. Ибо семеро астронавтов «Меркурия» стали истинным братством. За их сиянием никто уже не видел прежних истинных братьев с военно-воздушной базы Эдварде.

В апреле, когда представители НАСА объявили о наборе второй группы астронавтов, у Конрада и Джима Ловелла были отличные шансы, так как они оказались в числе финалистов, прошедших первоначальный отбор (всего их было тридцать один). Конрад тогда находился в Мирамаре, в Калифорнии, заново переживая ту стадию подготовки флотского пилота, которую уже проходил, – ночные посадки на авианосец. И для такой переподготовки имелись свои причины. Ночные посадки на палубу авианосца были самым обычным делом и, возможно, лучше всего демонстрировали, что все былые заслуги ничего не значили на каждом новом уровне великой пирамиды. Избран или проклят – это довольно часто определялось именно рутиной. К 1962 году военно-морской флот уже перешел на палубные прожекторные системы, в которых использовались угловые зеркала и линзы Фрезнела. Теперь во время ночных посадок в Мирамаре Конрад и другие парни не зависели от офицера-сигнальщика, который прежде стоял на палубе в люминесцентном оранжевом костюме и размахивал люминесцентными оранжевыми флагами. Ночью – в полной темноте – над слабо различимой палубой посреди океана поднимался и падал светящийся шарик, прозванный «фрикаделькой». Этот шарик поднимался и падал потому, что авианосец не желал прекращать раскачиваться только из-за того, что наступала ночь. Эта сальная «сковородка» подпрыгивала на волнах вверх-вниз с амплитудой в пять, восемь и даже десять футов. Ночью, когда луна пряталась за облаками, а небо, океан и палуба были черными, маленькая «фрикаделька» (не больше дюйма в диаметре) и огни на корабле казались слабо светящейся кометой посреди бескрайней тьмы Вселенной. И у пилота должны были быть воля, навыки и все вокруг озарявшая нужная вещь, чтобы посадить пяти– или десятитонный реактивный истребитель на эту тускло освещенную пьяную астральную плиту на скорости 125 узлов. На тренировках пилоту давалось ограниченное количество попыток пройти по этой невидимой тропе. Если он не мог заставить себя пойти на посадку так долго, что топливо заканчивалось, в наушниках раздавалось: «Отбой!», – и он должен был вернуться на учебную базу, где посадочная полоса совсем не двигалась, когда к ней приближались… и где все знали, что вот еще один несчастный отбойщик возвращается в убежище, струсив во время ночной посадки на палубу. Если отбои случались постоянно, этого было достаточно, чтобы отстранить пилота от ночных посадок. Но это вовсе не означало конец карьеры морского летчика. Это лишь свидетельствовало о том, что вы прекращаете заниматься посадками на авианосец, а следовательно, больше не участвуете в состязании, не поднимаетесь по пирамиде и не входите в сообщество обладателей нужной вещи. Отличный послужной список и рекомендации, боевые заслуги – все это не имело никакого значения, когда случалось подобное. Избран или проклят! (Нужная вещь может треснуть по любому шву.) Бывали ночи, когда «фрикаделька» прыгала по палубе из стороны в сторону, словно серебристые жучки в этих дурацких электронных играх, и пилоту приходилось сажать на палубу свой F-4 – огромную пятнадцатитонную зверюгу – исключительно силой воли. И ничто – даже огромный взрыв – не могло быть хуже, чем услышать «отбой!» в наушниках. Отказаться от посадок на авианосцы после восьми лет полетов, после окончания школы летчиков-испытателей в Пакс-Ривер, после того, как ты наконец попал в элиту… Нет, теперь это было просто невообразимо.

Конрад как раз прошел переподготовку по «посадкам на авианосец в любых метеоусловиях» – то есть он теперь был полностью подготовленным боевым летчиком военно-морского флота, – когда получил предложение стать астронавтом. И его совершенно не смущало, что астронавту не требовалось даже одной десятой части навыков пилота, совершающего ночные посадки. И он, и Ловелл, и остальные были не прочь попытать удачи повторно. На этот раз Конрад прошел отбор с легкостью. Как и прежде, было тридцать с чем-то финалистов. Но им не пришлось проходить через Лавлейс-клиник или аэромедицинский центр в Райт-Паттерсоне. Их отправили на военно-воздушную базу Брукс в Сан-Антонио, где находился медицинский центр военно-воздушных сил. Медосмотры там отнимали кучу времени, но в целом были вполне обычными. После пяти полетов «Меркурия» стало очевидно, что астронавтам вовсе не потребуется чрезвычайной физической выносливости.

А заключительные испытания проходили прямо на Олимпе, который находился теперь в Хьюстоне. Частью их было формальное собеседование – с инженерами НАСА, а также с Диком Слейтоном, Джоном Гленном и Элом Шепардом – по техническим вопросам. Но имелись и «социальные» моменты. В частности, надо было сходить на вечеринку с коктейлем и на ужин в отдельном кабинете хьюстонского отеля «Риц» в сопровождении астронавтов «Меркурия». Когда-то туда ходили Эл Шепард, Гас Гриссом, Скотт Карпентер… а теперь – Уолли. Нужно было полностью себя контролировать, чтобы одновременно остаться славным парнем – любителем пива и проявить сдержанное уважение перед теми, кто уже вступил в этот клуб. Может, я закажу еще выпивку? Это напоминало наспех устроенную вечеринку братства, к которому вы отчаянно хотели принадлежать.

Конечно, разговаривая с Конрадом и Ловеллом, Ширра оставался все же тем самым старым добрым Уолли, их товарищем по оружию из группы № 20. Но разница в положении чувствовалась: на Уолли Ширру, изначально успешного героя поединка, словно бы лился луч света. Ведь теперь на самой вершине стояли семь астронавтов «Меркурия», а все прочие пилоты находились гораздо ниже.

Не то чтобы выдающееся положение «первоначальной семерки» изменило истинную и тайную природу вещей – вовсе нет. Самолюбие «летучего жокея» не знало границ, и члены группы 2 не являлись в этом смысле исключением. Как только их выбрали, они стали оглядываться вокруг и сравнивать себя – «следующих девять» – с «первоначальной семеркой». Среди них был Нил Армстронг, который летал на Х-15. (Кто из астронавтов «Меркурия» делал что-нибудь подобное?) Был Джон Янг, который установил два мировых рекорда скорости взлета. (Кому из астронавтов «Меркурия», за исключением разве что Гленна, такое под силу?) Были Фрэнк Борман, Том Стаффорд и Джим Макдивитт, работавшие инструкторами в Эдвардсе. (Кто из астронавтов «Меркурия» годился на эту роль, кроме Слейтона?) Подумаешь, «первоначальная семерка», скажите пожалуйста! Да вы только посмотрите на Карпентера! Посмотрите на Купера! Да, «следующие девять» были о себе очень высокого мнения. Тем не менее высочайший статус «первоначальной семерки» оставался непреложным фактом. Когда эйфория, вызванная успешным прохождением отбора, улеглась, Конрад и все остальные поняли, что сейчас, при всей их нужной вещи, они занимают в корпусе астронавтов несколько унизительное положение. Они – плебеи, новички, заложники братства. Гас Гриссом любил мрачно и якобы ласково внушать им при встрече: «Не заноситесь, ребятки, не называйте себя астронавтами! Вы пока что не астронавты, пока вы не взлетели – вы стажеры». И это говорилось без тени улыбки.

«Следующие девять» тратили кучу времени на посещение занятий, словно новички или стажеры летной школы в Пенсаколе, – это было плохо; кроме того, они выполняли черновую работу для «священной семерки», что было еще хуже.

Действительно, подумать только, до чего Конрад дошел: стал таскать сумки Джона Гленна! На этом Олимпе было чертовски холодно. Один уровень следовал за другим – даже здесь, на вершине. На самом верху стоял Джон Гленн, но даже в «первоначальной семерке» не все могли с этим смириться. На первой пресс-конференции, где «следующих девятерых» знакомили с публикой, присутствовали и «первые семеро», и Шорти Пауэрс решил представить их в обратном порядке их полетов. Когда он дошел до Шепарда, то сказал:

– И, наконец, Алан Шепард, который всегда может сказать: «Но я был первым!»

Это развеселило публику. Все засмеялись, кроме одного-единственного человека – Улыбающегося Эла. У того даже не дрогнули губы. Если бы тяжелый взгляд мог испускать лазерные лучи, то у Шорти Пауэрса образовались бы две дырки во лбу. Не трудно было догадаться, что после великого орбитального полета Гленна Шепард – первый пилот, первый американец в космосе – чувствовал себя совершенно забытым. Никто теперь не мог сравниться по положению с Джоном Гленном, даже Уэбб, директор HАСА.

Однажды Гленн заявился в офис Уэбба в Вашингтоне и сообщил ему, что собирается внести изменения в свой личный график. Он больше не будет совершать поездки для НАСА по просьбам каких-нибудь конгрессменов или сенаторов. Он больше не станет летать через всю страну, ходить по улицам и стоять на трибунах, чтобы угодить какому-нибудь конгрессмену, которому нужны голоса избирателей или что-то еще. Это не была просьба. Гленн просто дал Уэббу понять, как теперь все будет происходить. Он просто изложил ему правила. И принять их Уэбб мог лишь ценой потери авторитета. Поэтому тот ответил аргументированно, продумывая каждое слово, хотя и немного раздраженно. Послушай, Джон, мы вовсе не посылаем тебя куда-нибудь лишь потому, что этого хотят конгрессмены. Мы направляем тебя туда потому, что это нужно НАСА. Поддержка конгрессменов нам сейчас крайне необходима, это одна из самых важных вещей, которую ты можешь сделать для программы. Гленн ответил, что тем не менее он больше не будет совершать таких поездок. Уэбб начал краснеть. Он сказал, что если Джон получил соответствующие инструкции, значит, должен выполнять свои обязанности. Гленн заявил, что Уэбб ошибается, и продолжал стоять на своем.

Уэбб не стал доводить ситуацию до крайности. Он просто дал буре разразиться. А когда она утихла, все поняли, что директор НАСА не является начальником в своем кабинете, пока там находится Джон Гленн. Тот не отступал и не извинялся. Какое там! Он ясно дал понять, за кем последнее слово.

Именно Джон Гленн сразу понял: проект «Меркурий» – это что-то вроде нового рода войск, несмотря на его гражданскую окраску. Было бы значительно проще, если бы в НАСА присвоили всем формальные звания. Тогда бы такие, как Уэбб, наконец поняли, где их место. У семерых астронавтов могло быть звание генерала поединка – со всеми почестями и привилегиями настоящего генерала, но без обязанностей по части командования. А его самого, считал Гленн, после первого орбитального полета стоило бы повысить в звании до генерала галактического поединка, что немного выше начальника штаба Вооруженных сил и чуть ниже главнокомандующего. А Уэбб, директор НАСА, всего лишь полковник и должен понимать, как следует обращаться с генералом галактического поединка Гленном. Астронавты-новички, такие как Конрад, Ловелл и Янг, могли бы носить звание майора с быстрым продвижением в случае успешного завершения полетов.

Это значительно упростило бы положение и для жен астронавтов. Ибо, как бы они ни отрицали этого в разговорах, многие из супруг «первых семерых» реагировали на прибытие «следующих девяти» и их жен… в точности как персонажи одной истории, которую здесь часто рассказывали. Она касалась жен группы морских летчиков, только что переведенных на новую базу. Командир, которому было поручено прочесть женщинам ознакомительную лекцию, сказал:

– Прежде всего, леди, я попрошу вас рассесться в соответствии со званиями: высшие звания – в первом ряду и так далее.

Женщинам понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы разобраться и поменяться местами, так как они почти не были знакомы между собой. Когда они наконец расселись, командир в упор посмотрел на них и произнес:

– Леди, это было самое смешное зрелище за всю мою военную карьеру. Позвольте мне сообщить, что, независимо от звания ваших мужей, у вас самих никаких званий нет. Вы все равны и будьте любезны соответствующим образом относиться друг к другу.

Жены посмотрели на инструктора с крайним изумлением, и все при этом одновременно подумали: «Да что это за идиот и на какой планете он служит?» Ибо неписаные правила соглашения офицерских жен были известны всем. Супруга военного росла в звании вместе со своим мужем и тут же получала все полагающиеся почести и преимущества. И нужно быть полной дурой или простодушной размазней, чтобы не понимать этого. Для таких, очевидно, и предназначались подобные ознакомительные лекции.

Кроме того, по соглашению жена младшего офицера не должна слишком выставлять напоказ стиль жизни своей семьи, чтобы он не затмевал стиль семей более высокого ранга. Именно поэтому «следующие девять» стали раздражать некоторых жен «первой семерки» и кое-кого из самих семерых астронавтов. Их раздражало то, какие потрясающие дома мигом купили многие из «следующих девяти». Именно здесь, в «Лесном убежище», они просто купались в привилегиях! Когда «первые семь» вырвались из унылой жизни младших офицеров, это казалось им блестящим подвигом и заслуженной наградой за победу в соревновании, за то, что их выбрали «первыми семерыми». И поведение новичков казалось им просто отвратительным: как только парня назначали астронавтом, он и его семья тут же начинали считать себя вправе претендовать на золотые бульвары Небесного города, словно он принадлежал им.

Астронавты из группы 2 мигом завели себе агента, своего Лео де Орси, – они решили тоже откусить от пирога «Лайф». Это был некто Гарри Бэттен, президент филадельфийского рекламного агентства «Н. В. Айер». Он был таким же профессионалом, как и де Орси, и тоже согласился помогать астронавтам бесплатно. Это было уже слишком! Выходит, между ними нет никакой разницы?! Застройщики в «Лесном убежище» и «Бухте Нассау» (новостройке второго сорта) предложили членам группы большие дома, причем недорого и с огромными ипотеками с маленькими процентами – ипотека в сорок – пятьдесят тысяч долларов в 1962 году казалась просто огромной, – и «следующие девять» приняли все это не моргнув глазом. Они не вели себя как младшие офицеры в присутствии Генералов Поединка. Ибо, как все понимали без лишних слов, это был новый род войск, а не гражданская служба.

Именно поэтому и появился клуб жен астронавтов. Всем было ясно, что на этой базе Мардж Слейтон являлась женой командира. Теперь Дика назначили координатором деятельности астронавтов, и в его полномочия входил отбор персонала, то есть он был единственным человеком, знавшим, кто именно и когда отправится в полет, особенно если дело касалось «следующих девяти». Слейтона вот-вот должны были назначить помощником директора по летному персоналу. Иными словами, он был своего рода командиром, а Мардж – женой командира. Мардж устроила пару посиделок с кофе для всех жен – «первых семерых» и «следующих девяти», – чтобы они познакомились друг с другом. Во время второй вечеринки все они без лишних слов поняли, что это такое. Это был… клуб офицерских жен, какой существовал на каждой базе страны. Одна из новеньких – Сью Борман, жена Фрэнка Бормана, – пришла в восторг от этой затеи. Ее муж, невысокий коренастый парень из Аризоны, был одним из первых инструкторов новой Экспериментальной школы летчиков-испытателей в Эдвардсе, а Сью являла собою прекрасный образец офицерской жены. Она обладала огромной уверенностью в себе и организаторскими способностями. Они были отличной командой.

– Это забавно, – сказала Сью Мардж за кофе. – Давайте займемся этим на организованной основе.

Так возник клуб жен астронавтов, который все называли просто «клуб». Дело в том, что сами парни и их жены вообще избегали употреблять слово «астронавт». Сама Мардж постоянно говорила «парни». Кроме того полное название делало слишком явной аналогию с армией.

Создание клуба не очень обрадовало большинство жен «первых семерых». Некоторые из новеньких, такие как Сью Борман, принимали в его создании уж слишком активное участие. Именно это они говорили себе. На самом-то деле новенькие вели себя как равные. Они не оказывали почестей женам Генералов Поединка. И жены «первых семерых» стали посещать ежемесячные собрания клуба все реже и реже. А Бетти Гриссом и вообще почти не показывалась там – ей эта затея не понравилась с самого начала. Если ты чувствуешь себя неловко посреди оживленной болтовни и к тебе не относятся как к Почтенной Миссис Генерал Поединка… то зачем все эти хлопоты?

Сначала и парни, и их жены испытывали ностальгию по былым дням, по эпохе Лэнгли, времени юности, идеализма, спартанской храбрости и ковбойского непочтения к бюрократическим приличиям. Инженеры и обслуживающий персонал, переехавшие в Хьюстон из Лэнгли и с Мыса, тоже грустили по старым добрым временам… Но посреди тысяч акров абсолютно плоского илистого пастбища уже начинали вырисовываться контуры Центра пилотируемых космических полетов. Здания выглядели как огромные приземистые кубы бежевого цвета, установленные довольно далеко друг от друга и соединенные широкими дорогами, настоящими шоссе, с алюминиевыми фонарными столбами по обочинам. Место выглядело как один из тех «индустриальных парков», что постоянно рекламировались в воскресных газетах.

Конечно, до окончания строительства было еще далеко и это являлось одной из причин ностальгии. Однако Хьюстон, всем новостройкам новостройка, был самым подходящим местом для расширения космической программы. Через некоторое время вы начинали ценить энергичность и чувство размаха хьюстонцев. А «Лесное убежище», «Бухта Нассау» и другие новостройки вдоль Чистого озера выглядели совсем неплохо. На самом деле они были просто шикарными по сравнению с тем, что имелось почти на всех воздушных базах, а местные жители в этой бывшей сельской местности оказались действительно очень славными. Две трети сотрудников НАСА уже занимались проектами «Джеминай» и «Аполлон» – началась мощная подготовка к поражению Советов на Луне. Только вообразите, что ожидало человека, который первым ступит на Луну!.. И парни могли себе это представить. Достаточно было посмотреть на Джона Гленна. Гленн не был первым или даже вторым человеком, облетевшим вокруг Земли, – он был всего лишь первым американцем, сделавшим это. Тем не менее его статус был беспрецедентно высок. Кое-кто из парней подозревал, что Гленн даже подумывает стать президентом. (И мнение это не было притянуто за уши; в конце концов, занял же Давид трон Саула.) Гленн теперь вращался в мире Кеннеди, Джонсонов, сенаторов, конгрессменов, иностранных чиновников, глав корпораций и особо важных персон всех мастей. Джон Гленн был, вероятно, самым знаменитым и самым почитаемым американцем в мире после самого Джона Кеннеди. Да, парни всё это понимали! Спросите хотя бы Эла Шепарда! – хотя, конечно, никто этого не делал.

Эла теперь готовили как дублера для полета Гордона Купера, который намечался на май 1963 года. Гордону, замыкавшему очередь, достался последний полет в серии «Меркурий» – тридцать четыре часа, двадцать два витка. Этот полет должен был вовлечь Соединенные Штаты в состязание с Советами, в активе которых имелись полеты из семнадцати, сорока восьми и шестидесяти четырех витков. Первоначально планировались четыре затяжных полета, последний из которых – продолжительностью три дня. А на роль пилота намечался Шепард. Он отчаянно хотел совершить орбитальный полет. Его суборбитальный полет, как и полет Гриссома, теперь казался ужасно незначительным. А что касается Гаса, то он уже включился в программу «Джеминай» и проводил массу времени в Сент-Луисе, где Макдоннелл строил космический корабль «Джеминай». Гас постепенно забыл разочарование своим полетом и с головой ушел в программы «Джеминай» и «Аполлон». Его другу Дику было поручено отобрать астронавтов для двух новых программ, и он всей душой отдался работе – не только потому, что наслаждался вновь обретенной властью. Главное в другом: он будет прослеживать ход всех полетов от начала и до конца, он познакомится с каждой деталью каждой миссии. Дик отчаянно верил в то, что это только вопрос времени – одного медосмотра, двух медосмотров или одного года, – однако в конце концов он вновь обретет свой былой статус. А Уолли – тот действительно был на высоте. Его полет по-прежнему считался блестящим примером оперативного космического полета. Его приводили в доказательство того, что включающий двадцать два витка полет Купера вполне возможен. Уолли просто не мог вести себя лучше: он был настолько опытен и хладнокровен, что дальше некуда.

Ширра завершил свой полет в разгар Карибского кризиса Целую неделю Кеннеди и Хрущев раскрывали друг перед другом свои карты, и казалось, что мир находится на грани ядерной войны. Но потом Хрущев отступил и убрал все советские ракеты с Кубы. После этого обстановка стала значительно спокойнее. Парни, как и все американцы, замечали, что повсюду говорилось о запрещении ядерных испытаний и о сотрудничестве в космосе в какой бы то ни было форме. Но, по правде говоря, это казалось им обычной болтовней. 11 мая, за четыре дня до полета Купера, Линдон Джонсон, как и в октябре 1957-го, когда был запущен первый спутник, выступил с речью. Отвечая на обвинения ряда бизнесменов, полагавших, что новые программы «Джеминай» и «Аполлон» слишком дорого обходятся, он сказал:

– Я не хочу засыпать при свете коммунистической Луны. Только представьте! Боже мой, это гораздо хуже, чем спутник: каждую ночь у вас над головой проплывает серебристая Луна, оккупированная русскими.

Что же до самого Гордо, тот уже взошел на вершину мира. Среди его братьев были те, кто в нем сомневался, но сам он в себе не сомневался никогда. Гордон снова купался в сиянии своего света. Он последним из семерых отправляется в полет? Ну и что? Ведь это не соревнование – всю эту чепуху выдумали журналисты. Шепард, Гленн и другие просто подготовили дорогу для его затяжного полета. Возможные опасности? Они ничуть не беспокоили его с самого начала.

Привыкнув иметь дело с любой осуществимой формой пилотируемого полета, Гордо являл собою картину праведного апломба. Эту сторону характера Купера лучше, чем все его сослуживцы, понимал Джим Ратманн. Гордон много времени провел во Флориде, готовясь к полету, и часто виделся с Ратманном. Благодаря ему он, подобно Гасу, Уолли и Элу, просто помешался на автогонках. А Ратманн, в свою очередь, учился летать. Однажды Купер взял его в полет на «Бичкрафте» и сказал:

– Никогда не летай под чайками – они изгадят твой самолет.

Ратманн засмеялся, приняв это за шутку. Тогда Гордон заявил:

– Сейчас я тебе покажу! – И направил самолет на стаю чаек, летевшую низко над болотами. Ратманн тут же понял свою ошибку, но было поздно: Купер летел так низко, что был слышен свистящий звук, – это пропеллеры рассекали болотную траву. Больше мили старина Гордон косил траву, чтобы убедиться, что он находится ниже чаек. Ратманн постоянно слышал этот свистящий звук. К тому времени, когда они приземлились, Ратманн был чуть жив от страха. Но Купер спокойно открыл дверь кабины, вылез на нижнюю раму и, торжествующе указывая на крышу, завопил:

– Вот, смотри, я же говорил!

Полеты на «Меркурии» он считал довольно легким делом. И так же яростно, как и сам Дик Слейтон, требовал, чтобы астронавт был как можно в большей степени пилотом. Но раз уж вы этого добились, то зачем волноваться? Зачем поднимать шум? Надо просто взлететь и расслабиться.

Рано утром 15 мая, когда еще было темно, Гордо втиснули в маленькую человеческую кобуру на верхушке ракеты. Как всегда, взлет надолго задержали. Врачи, следившие за биомедицинской телеметрией, начали замечать Нечто весьма странное. Они просто не могли в это поверить. Все показания приборов говорили о том, что… астронавт заснул! Парень спокойно спал себе наверху ракеты, нагруженной двумястами тысячами фунтов жидкого кислорода и ракетного топлива.

А почему бы и нет? Гордо много раз имел возможность наблюдать, как проходили дни взлета Астронавты ложились спать в ангаре С примерно в десять или одиннадцать часов, их будили приблизительно в три утра, когда было еще темно. Затем отвозили к ракете и укладывали в анатомическое кресло на два, три, четыре часа, пока шла проверка всех систем перед взлетом. И все это время астронавтам практически нечего было делать – так почему бы не компенсировать пока недосыпы?

По всей Америке, по всему миру миллионы людей прильнули к радиоприемникам и телевизорам в ожиданий момента взлета и, как всегда, размышляли: боже мой, о чем думает человек в такой момент?! А ответ был таким, что в НАСА просто отказывались верить в него.

К моменту взлета перед домом Гордо в «Лесном убежище» развернулось настоящее представление. Благовоспитанное Животное превзошло самого себя по части дежурства у дома приговоренного. Одна из телекомпаний даже установила на лужайке через дорогу антенну – просто гигантскую, высотой в восемь этажей, – чтобы лучше передавать миру живые картины дома, внутри которого жена астронавта Купера, Труди, несла свою тревожную вахту перед телевизором. Собралась самая огромная толпа репортеров и телевизионщиков, какую только можно себе представить. В своих трансляциях они изображали Труди Купер так, как если бы она шагнула прямо с обложки журнала «Лайф», как если бы эта отважная женщина с короткой мальчишеской стрижкой играла «Лунный свет в Вермонте» на старом пианино в гостиной, чтобы подбодрить себя и детей, пока Гордон рисковал жизнью в самом долгом на сегодняшний день американском космическом полете.

Это было забавно. Но теперь само присутствие Животного делало невозможной любую подобную личную реакцию на событие, даже в семьях, где брак был гораздо крепче, чем у Гордо и Труди. Времена, когда жена астронавта бодрствовала у телефона вместе с тянущими ее за юбку маленькими детьми, в стиле Эдвардса или Пакс-Ривер, остались в прошлом. Теперь шло слежение за опасностью, которое пережила Луиза Шепард, вместе с огромной толпой во главе с Благовоспитанным Животным перед домом. Потом жена астронавта превращалась из личности в исполнителя, по крайней мере, на время полета, хотела она того или нет. Это стало неотъемлемой частью процедуры: во время завершения полета жена астронавта должна была выйти из дома и столкнуться с Животным всеми его камерами и микрофонами, ответить на все вопросы и остаться при этом Совершенной Супругой Астронавта, на которую смотрит практически весь мир. Именно эта мрачная перспектива разрывала сердце бедняжки, пока ее муж-герой находился в полете. Именно это чаще всего вызывало нервные расстройства у жены пилота в космическую эру. Ведь для астронавта полет заключался в том, чтобы пролететь на ракете и, если Бог даст, не опозориться. А для его жены полет состоял из… пресс-конференции.

Вопросы Животного были на удивление бесхитростными, и все же на них нелегко было ответить. Стоило ответить на один, и вы просто увязали в следующих.

– Что у вас на душе?

– Что бы вы посоветовали другим женщинам, чьи мужья окажутся в опасной ситуации?

– Какое блюдо вы прежде всего приготовите для Гордона (Эла, Гаса, Джона, Скотта, Уолли)?

– Вы чувствовали себя рядом с мужем, когда он был на орбите?

Выбери один из них! Попытайся ответить!

Возникали и проблемы с этикетом. Порою Благовоспитанное Животное осаждало дом не только жены, но и матери героя. Мать Гленна стала очень популярна на телевидении. Она выглядела и говорила именно так, как и полагалось Идеальной Матери Астронавта. У нее были седые волосы и очаровательная улыбка. А когда Уолтер Кронкайт на канале Си-би-эс связался с Мыса с Hью-Конкордом, чтобы сказать миссис Гленн несколько слов, она воскликнула: «Ах да, Уолтер Кронкайт!» – словно приветствовала кузена, которого не видела много лет. Однако кого все-таки полагалось интервьюировать после полета первым: жену, мать или президента? Мнения высказывались разные, что лишь усугубляло напряжение. Но вне зависимости от этого порядка жена не могла отделаться от журналистов. Даже Рене, скрывавшаяся от них во время полета Скотта, покорно отправилась на пресс-конференцию, устроенную на базе на Мысе. Теперь остальные жены приходили поддержать жену полетевшего в космос астронавта не потому, что ее муж находился в опасности, а потому, что ей предстояло столкнуться с телекамерами. Жены старались взбодрить бедняжку перед истинным испытанием. Они любили по такому поводу разыгрывать сценку про Скуэрли Стейбла. Одна из жен – в этой роли очень хороша была Рене Карпентер – изображала Нэнси Такую-то с телевидения; она подносила ко рту кулак, как будто держала микрофон, и говорила:

– Мы находимся перед скромным загородным домом Скуэрли Стейбла, знаменитого астронавта, который только что завершил свою историческую миссию. Здесь находится его милая жена, Примли Стейбл. Вы, должно быть, счастливы, горды и благодарны в этот момент?

Затем она совала кулак под подбородок другой жене, и та говорила:

– Да, Нэнси, это правда. Я сейчас счастлива, горда и благодарна.

– Скажите нам, Примли Стейбл… Можно, я буду называть вас просто Примли?

– Конечно, Нэнси.

– Скажите, Примли, что вы чувствовали во время взлета, в тот самый момент, когда ракета вашего мужа начала подниматься от Земли, отправляя его в историческое путешествие?

– По правде говоря, Нэнси, я пропустила эту часть. Я очень устала, потому что встала рано утром и долго задергивала занавески, чтобы люди с телевидения не совались в окна.

– У вас, наверное, стоял в горле комок размером с теннисный мяч?

– Да, примерно такого размера, Нэнси. С теннисный мяч.

– И, наконец, Примли, я знаю, что самая важная молитва в вашей жизни была услышана: Скуэрли благополучно вернулся из космоса. Но может быть, у вас еще есть какое-нибудь заветное желание?

– Конечно, Нэнси, я мечтаю о вакуумном пылесосе «Электролюкс» со всеми насадками…

И они покатывались со смеху при мысли о том, что за простофиля это Благовоспитанное Животное. И все же… от этого не становилось легче, когда приходила ваша очередь.

Полет Гордо должен был продлиться тридцать четыре часа, то есть Труди ожидала самая продолжительная осада из всех, что когда-либо устраивало Животное. К ней прибыли две группы жен. Луиза Шепард привезла в своем кабриолете супруг «первых семерых». Позже прибыли несколько жен «следующих девяти»: Мэрилин, жена Джима Ловелла; Пэт, жена Эда Уайта; Джен, жена Нила Армстронга; Барбара, жена Джона Янга. Они все пытались слушать радиопереговоры Гордо по высокочастотному приемнику, который Труди одолжил Уолли Ширра. Этот приемник находился в капсуле Уолли во время его полета. Но они почти ничего не слышали, кроме помех. Женщины устроились на заднем дворе, где их не могло видеть Животное, смотрели трансляцию полета и ели пироги. Соблюдая негласные традиции, подруги и соседки принесли много еды. Во время девятого витка, который начался примерно в 19.30, Гордо должен был поспать несколько часов, и Труди решила, что ей и двум ее дочерям, Джен и Кэм, тоже не помешает немного отдохнуть. Наутро Гордо все еще находился в космосе – он провел там уже двадцать четыре часа, – Животное по-прежнему караулило за дверью, а чувство опасности стало еще сильнее. Примерно в полдень, когда Купер пошел на свои последние четыре витка, из телевизионных репортажей выяснилось, что в капсуле возникли какие-то проблемы с электричеством. А во время предпоследнего витка они усилились. Теперь казалось, что Гордо придется выравнивать капсулу перед вхождением в атмосферу вручную, без какой бы то ни было помощи автоматической контрольной системы. Труди позвонил Дик Слейтон. Он сказал, что ей и детям не стоит беспокоиться, потому что Гордо отрабатывал ручное вхождение в атмосферу множество раз на тренажере.

– Именно это ему всегда хотелось сделать во время полета, – сказал он.

Что ж, Гордону скучать не придется. А Труди оставалось лишь готовиться к следующему шагу. Если Гордон начинает вхождение в атмосферу, то очень скоро… она выйдет за дверь, столкнется с Животным, его камерами и микрофонами и пройдет через пресс-конференцию…

Тем временем дела у Купера пошли не лучшим образом. Сразу после взлета он сказал Уолли Ширре, который был диспетчером:

– Чувствую себя отлично, старина… Все системы работают.

Ученых, которым наконец позволили провести во время полета несколько экспериментов, интересовали пределы приспособляемости к невесомости. Они надеялись увидеть, каково Куперу будет там спать, хотя и не были уверены, что им удастся это узнать за время тридцатичасового полета – из-за высокого возбуждения астронавта. Но они зря беспокоились. Старина Гордо заснул уже на втором витке, даже несмотря на то, что его костюм перегревался и постоянно приходилось регулировать температуру. Одним из его заданий было собирать образцы мочи через определенные интервалы. И Купер покорно это делал. Так как в состоянии невесомости было невозможно переливать мочу из приемников, шарики жидкости начали плавать по всей кабине; у Гордо имелся шприц, чтобы переливать мочу из приемника в контейнер. Но шприц подтекал, и вскоре вокруг астронавта уже плавали зловонные янтарные шарики. Он периодически пытался согнать их в один большой шар, а затем вновь приступал к заданиям, включавшим эксперименты со светом и фотографией, вроде тех, что были у Карпентера. Гордо действительно держался прекрасно. Он вел себя гораздо спокойнее, чем Ширра, и никто не верил, что такое возможно. Время от времени Купер выглядывал в окно и читал людям на земле небольшие лекции в своем стиле.

– Внизу Гималаи, – говорил он.

Казалось, ему нравится само звучание этого слова. В оклахомском произношении Гордо оно выходило очень потешным.

На девятнадцатом витке (оставалось сделать еще три) величина перегрузки стала нарастать, словно капсула начала вхождение в атмосферу. Более того, капсула стала вращаться, как при спуске в атмосферу для увеличения устойчивости. Автоматическая контрольная система начала производить операции спуска, хотя капсула по-прежнему находилась на орбите и ничуть не уменьшила скорости. Электрическая система давала сбои. На следующем, двадцатом, витке пропали все показания положения. Это означало, что Купер должен был выравнивать капсулу вручную. На предпоследнем, двадцать первом, витке автоматическая система полностью вышла из строя. Куперу теперь предстояло устанавливать угол атаки капсулы вручную, ориентируясь по горизонту, кроме того, надо было сохранять устойчивость капсулы по трем осям – крена, вращения и рыскания – с помощью ручного регулятора, а также вручную включать тормозные двигатели. Тем временем из-за электрических неполадок что-то случилось с кислородным балансом. В капсуле, а также внутри скафандра и шлема Купера начала накапливаться двуокись углерода.

– Да, дела немного ухудшились, – прокомментировал ситуацию астронавт.

Это был тот самый старый добрый тягучий говорок. Гордо произнес эти слова, как пилот пассажирских авиалиний, который, только что чудом избежав двух неизбежных столкновений и оказавшись наконец в поле зрения радаров и диспетчерской вышки, говорит по внутренней связи: «Леди и джентльмены, мы приближаемся к Питсбургу и хотим воспользоваться возможностью поблагодарить всех летающих американцев. Надеемся вскоре увидеть вас снова». Это был Йегер второго поколения. Купер чувствовал себя неплохо. Он знал, что внизу все сходят с ума от беспокойства. Но разве не этого всегда хотелось ему и другим парням? Им хотелось полностью осуществить вхождение в атмосферу вручную, стать настоящими пилотами проклятой капсулы, тогда как инженеры всегда содрогались при одной лишь этой мысли. Что ж, теперь у них нет выбора, а у него имеются еще рычаги управления. Кроме того, во время последнего витка ему придется держать капсулу под нужным углом на глаз, на ночной стороне Земли, а затем, вскоре после того, как он выйдет на свет над Тихим океаном, включить тормозные двигатели. Ничего страшного. Просто прибавится немного спортивного духа, вот и все. И Гордо выровнял капсулу, нажал кнопку включения тормозных двигателей и приземлился на воду даже ближе к авианосцу «Кирсейдж», чем Ширра.

Никто не мог отрицать это… Братья, старые или новые, не могли этого не видеть: когда подули злые ветры, старина Гордо продемонстрировал всему миру нужную вещь в чистом виде.

Следующую неделю Купер был самым знаменитым из всех астронавтов, за исключением разве что самого Джона Гленна. Старина Гордо, которого собратья всегда считали замыкающим шествие… Он ехал на заднем сиденье лимузина, а парад следовал за парадом. Гонолулу, Какао-Бич, Вашингтон, Нью-Йорк… И какие это были парады! Один из крупнейших в Нью-Йорке, где его забрасывали серпантином: того же размаха, что и чествование Гленна, с транспарантами вдоль дороги, на которых было написано что-нибудь вроде «Гордо Купер – просто супер!» – буквами высотой в три-четыре фута. Более того, он выступал на объединенном заседании Конгресса, как Гленн. «Образцовый полет» вроде полета Ширры оставался эталоном, но в нем не было ничего от фильма ужасов, что могло бы захватить воображение. А Гордо был, кроме того, первым американцем, который провел в космосе целый день и сравнял счет в игре с Советами. Звание героя поединка казалось теперь гораздо почетнее, чем когда-либо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.