Глава 5. Михаил Ходорковский

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5. Михаил Ходорковский

Феномен Михаила Ходорковского возник во время последней попытки советской системы спасти самое себя. Отчаянно стараясь найти выход из застоя, советское руководство разрешило скромный капиталистический эксперимент. Он оказался успешным и неожиданно высвободил колоссальный резерв воли к преобразованиям.

Эксперимент решили проводить среди комсомольцев. Ходорковский был тогда заместителем секретаря комсомольской организации своего института. В те годы, едва открывались новые возможности, как неоднократно случалось во время перестройки, Ходорковский устремлялся вперед, используя свои связи с неутомимой решимостью и удивительно тонким чутьем на все существовавшие в советском обществе лазейки. Стояла ли за этим энергичным молодым брюнетом с усами и негромким высоким голосом какая-то тайная сила? Судя по тому, что я слышал от его друзей и коллег, не было какого-то одного партийного босса, который, положив руку на плечо Ходорковского, говорил: “Действуй, сынок. Ты будешь нашим экспериментальным капиталистом”. Скорее у него было много высокопоставленных покровителей, в том числе и в КГБ. Они давали ему свое благословение, а Ходорковский старался не ударить в грязь лицом, проявляя трудолюбие и настойчивость. “Все предприятия, открывавшиеся в то время, преуспевали только в том случае, если имели высокопоставленных покровителей или поддерживали тесные связи с влиятельными людьми, — признался Ходорковский в 1991 году. — Важны были не деньги, а покровители. Политическая поддержка в то время была необходима”{80}. Но в конечном итоге Ходорковский с большим отрывом обошел всех своих тогдашних покровителей. Он был честолюбивее и жестче партийных аппаратчиков, решивших поиграть в капитализм. Он был умнее боссов из КГБ, имевших возможность помочь ему. В новом мире никто из них не достиг того, чего достиг он.

Ходорковский стал одним из первых титанов новой эры предпринимательства, одним из первых финансистов, будучи еще очень молодым. Но он не смог бы достичь успеха, если бы не обстоятельства более крупного масштаба. Первым и самым важным было то, что молодежь разочаровалась в советском социализме с его наболевшими проблемами. Это повлекло настолько глубокий сдвиг в настроениях общества, что коммунистическая партия решила устроить небольшой капиталистический лягушатник и позволить некоторым представителям молодежи немного поплескаться в нем. Ходорковский ловил момент.

Разочарование молодого поколения чутко уловила легендарная рок-группа “Машина времени”. В одной из популярных песен, которую на концертах часто встречали громкими аплодисментами, говорилось о корабле, ведомом опытным капитаном, сбившимся с курса в море во время шторма. Песня прозрачно намекала на то, что корабль — это Советский Союз. Корабль терпит крушение, капитан гибнет, но пассажирам удается добраться до новой земли. Песня кончалась словами: “И те из нас, кто выжили, по разным обстоятельствам, забыли капитана корабля...”

Слова песни как нельзя лучше отражали цинизм, презрение и лицемерие, с которым молодое поколение относилось к советскому руководству, коммунистической партии, всем официальным структурам и надоевшей пропаганде, довлевшей над их жизнью. Они хотели добраться до новой земли. Им хотелось приобретать товары, например всё те же джинсы, которые им не могла дать советская система. Они слушали рок-музыку, которую советская система им дать отказывалась. Многие молодые люди сами переписывали эту музыку на магнитофонную ленту и очень дорожили своими несовершенными записями.

Волна молодежного бунта нарастала медленно, но становилась мощной силой, требовавшей перемен, что позже нашло свое выражение в сатирических текстах песен, которые лишь немного не дотягивали до конфронтации с системой. Алексей Юрчак, в начале 1980-х руководивший ленинградским ансамблем “Авиа”, а позже ставший профессором антропологии в Калифорнийском университете в Беркли, описал “последнее советское поколение”, молодых людей, родившихся в 1960-х и 1970-Х, и то, как цинично они приспосабливались к требованиям общественной жизни в советскую эпоху, давая пустые обещания и не выполняя их. Они преклонялись перед такими рок-группами, как “Машина времени”, популярность которым в начале 1970-х принесли романтические и лирические песни, и такими, как “Авиа”, песни которых были очень циничными и смешными. Юрчак рассказывал мне, что тексты песен его ансамбля часто представляли собой дикую мешанину из различных партийных лозунгов, звучавшую смешно для их молодых слушателей. В одной из своих песен они пародировали известную песню советских времен “Проснись и пой” и, свалив в кучу разные советские лозунги, получили: “Ни о чем не думай. Как проснешься, пой!” Выступления группы “Авиа” представляли собой театрализованную сатиру на советскую систему с большим количеством исполнителей. Девушки, одетые в черные чулки, черные юбки и белые блузки, отдавали честь, маршировали и строили живые пирамиды, как это делали в Советском Союзе в 1920-е годы, но придавали всему этому какой-то неожиданный, безумный, эротический характер. Например, одна из девушек вставала перед пирамидой спиной к аудитории и наклонялась вперед. Справа на сцене всегда устанавливалась огромная трибуна, обтянутая красным бархатом. Между песнями на нее забирался человек и выкрикивал лозунги, звучавшие как совете-кие, но на самом деле выдуманные и бессмысленные. “Вперед — это не назад! — кричал он. — Ура!”{81}

Молодежная аудитория все понимала, и ей это нравилось. Юмор был все-таки относительно сдержанным, и группа “Авиа” могла не бояться, что система запретит ее за эти насмешки. Но не проходило ощущение, что кто-то наблюдает за ними. Еще одна ленинградская рок-группа, “Телевизор”, пела в середине 1980-х:

Каскадеры на панели играют в Запад...

Да, можно пошуметь — не все же плакать.

А только там, за колонной, все тот же дядя

В сером костюме, с бетонным взглядом.

Упоминание человека с бетонным взглядом все понимали безошибочно: партия и ее агенты наблюдают и осуществляют контроль за происходящим. Со времени большевистской революции руководство коммунистической партии старалось сдерживать естественное нетерпение молодежи. Основным механизмом был комсомол, организация, проникавшая повсюду на протяжении семи десятилетий советской истории. “Везде, где собиралась группа молодых людей, — писал профессор Колумбийского университета Стивен Л. Солник в своей работе о распаде комсомола, — на заводе и на поле боя, в бараках и в общежитиях, во время войны и во время уборки урожая, на строительных площадках и на уличных перекрестках, рядом был комсомольский вожак”{82}. В обществе, в котором государство не терпит ничьего мнения, кроме мнения партии, у молодежи не было возможности вступить в неформальные объединения. Комсомол стремился монополизировать жизнь молодых людей от четырнадцати до двадцати восьми лет, хотя его руководители часто бывали гораздо старше.

Для миллионов молодых людей основным мотивом вступления в комсомол был циничный прагматизм: без этого молодой человек не мог поступить в университет, не мог получить хорошую работу. К концу брежневского периода комсомол ассоциировался с теми же унылыми и избитыми лозунгами, что и партия. Многие видели в комсомольских лидерах карьеристов, исполнительных и угодливых аппаратчиков.

Горбачев, который когда-то сам был комсомольским активистом, открыл шлюз, позволив существовать и другим организациям, звучать Другим голосам. Благодаря ему возникли так называемые неформалы: неофициальные ассоциации, клубы, рок-ансамбли и другие группы, не требовавшие для своего учреждения официального разрешения или распоряжения партийных органов. В эпоху Горбачева неформальное молодежное движение переживало расцвет[6]. Оно открыто выступило против ортодоксии в области культуры, и важную роль в этом сыграла страстная любовь к рок-музыке. В 1960-е и 1970-е годы советское руководство старалось запретить рок, не пустить его на радио и телевидение. Но эта музыка все равно получила распространение в виде магнитофонных записей передач западных радиостанций или самодельных пластинок, а также благодаря выступлениям тысяч непрофессиональных ансамблей, игравших в подвалах или, вопреки запретам властей, в студенческих и заводских клубах. Благодаря торговле записями черный рынок процветал. И в 1980-е годы режим наконец-то отказался от попыток запрещать рок-музыку.

Когда перед вольнодумством повсюду открылись двери, комсомол начал чахнуть, резко сократилось число его членов. За первые три года пребывания у власти Горбачева численный состав комсомола сократился на 4 миллиона человек и в 1988 году составил 38 миллионов. В предшествовавшие годы вопрос о сохранении численности комсомола стоял так остро, что цифры фальсифицировались. Но даже это не могло скрыть кризис, который комсомол переживал в середине 1980-х. Членские взносы, от которых зависело существование организации, сокращались. Виктор Мироненко, избранный первым секретарем ЦК ВЛКСМ в 1986 году, позже признавал, что не смог убедить вступить в комсомол даже своего старшего сына{83}.

Комсомолу нужно было найти способ выжить. Его руководители обратились к зарождавшемуся на улицах города капитализму. В 1987 году кооперативное движение набирало силу, создавались первые небольшие предприятия. Комсомольские лидеры вместе со старшими товарищами из коммунистической партии решили принять в нем участие. Они открыли дверь, в которую мигом проскользнул молодой Ходорковский.

В годы, предшествовавшие приходу к власти Горбачева, самый верный способ лечения советской экономики виделся в самофинансировании, или хозрасчете, идея которого заключалась в том, что предприятие имеет право распоряжаться своими доходами. Когда в 1980 году Лужков выступил с этим предложением, он встретил отпор, но позже идея овладела умами, особенно после того, как директора заводов получили большую самостоятельность. Комсомол также начал использовать принцип самофинансирования в своих бесчисленных организациях на местах, позволяя им, например, самим решать, как использовать членские взносы, а также доход многочисленных комсомольских туристических агентств и издательств. Получив большую финансовую независимость, многие местные комсомольские организации занялись бизнесом в своих собственных интересах. Комсомол стал школой бизнеса коммунистической партии. Кафе, дискотеки, бары, туристические фирмы, типографии и другие небольшие предприятия появлялись зачастую благодаря ссудам и субсидиям из бюджета комсомола. Этим новым предприятиям было разрешено оставлять доходы себе. Дух предпринимательства процветал. Комсомол окунулся в мир бизнеса, что означало резкое изменение идеологии, переход от загнивающего социализма к примитивному капитализму. Это был определяющий момент, который свидетельствовал о том, что высшее руководство коммунистической партии почувствовало опасность и решилось на управляемый эксперимент по получению прибыли. Социолог Ольга Крыштановская, ставшая одним из самых проницательных исследователей новой деловой элиты в России, говорила мне спустя много лет, что сначала партийное руководство сомневалось в успехе молодежного эксперимента. По ее словам, это была “всего лишь проба”. Но проба оказалась успешной и превзошла самые смелые ожидания{84}.

Эксперимент начал молодой человек внушительной наружности, Константин Затулин. В 1986 году Затулин, аспирант Московского государственного университета, был назначен помощником Мироненко, первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Затулин был специалистом в области управления промышленностью и ранее изучал все неудавшиеся попытки реформировать советский социализм, например реформы Косыгина 1960-х годов. Его первым заданием было составить проект письма в Политбюро с предложениями о новых направлениях предпринимательской деятельности комсомола. Из-за огромного сопротивления, споров и неразберихи в аппарате комсомола Затулину потребовалось шесть месяцев, чтобы написать письмо на двух страницах. Многие концепции предпринимательской деятельности были чужды старой гвардии, и изложить их на бумаге таким образом, чтобы получить одобрение, оказалось необычайно трудным делом. Затулин вспоминал, что несколько недель боролся с одним высокопоставленным бюрократом, отстаивая идею создания компании, держателям акций которой выплачивались бы дивиденды. Бюрократ не мог понять, почему деньги будет получать тот, кто не работает на заводе. Затулин настаивал на своем{85}.

Он понял важность порученного ему задания. На карту было поставлено само существование комсомола. Среди идей, изложенных в письме Затулина, были предложения передать под контроль комсомола производство игрушек и отказаться от сложившейся в течение десятилетий практики отправки комсомольцев в строительные отряды. Обе идеи были в конечном итоге поддержаны. Но, пожалуй, самой перспективной из идей, предложенных Затулиным, была та, что касалась науки. В 1960-е годы в Новосибирске, одном из крупных советских научных центров в Сибири, появилась молодежная организация “Факел”. Молодые люди нашли способ зарабатывать деньги, помогая советской промышленности, испытывавшей нехватку передовых технологий, решать практические научно-исследовательские проблемы. Они работали настолько эффективно, что партийное руководство встревожилось и тут же закрыло “Факел”. Затулин предложил вернуться к этой модели. Он предложил создать центры научно-технического творчества молодежи, которые должны были, используя потенциал молодых ученых, помогать советской промышленности решать технические проблемы. Идею одобрил, как ни парадоксально, такой видный представитель советской старой гвардии, как Егор Лигачев, часто выступавший за запрещение рок-музыки.

Лигачев и не догадывался, что одобрил создание трамплина для прыжка к капитализму.

Ходорковский получал информацию о сокращении численности комсомола из первых рук. Он был заместителем секретаря комсомольской организации Московского химико-технологического института имени Д.И. Менделеева, одного из старейших втузов, здание которого находится на Миусской площади в Москве. Ходорковский окончил институт в июне 1986 года, на следующий год после прихода к власти Горбачева. Он получил специальность химика-технолога и, кроме того, участвовал в работе институтского кружка по экономике.

Технические вузы дали образование многим новым капиталистам, потому что в них меньше внимания уделялось идеологии, а основной упор делался на профессиональную подготовку. Александр Хачатуров, позже ставший деканом экономического факультета химико-технологического института, рассказывал мне, что химики оттачивали свои аналитические способности и не тратили много времени на Маркса и Энгельса. “Они легко вошли в новую жизнь, — вспоминал он о годах перестройки. — Они знали, что такое хозрасчет, что такое прибыль и рентабельность”. Кроме того, они ясно видели неудачи своей страны в области политики и экономики. “Многие понимали, что страна не может бесконечно растрачивать свои ресурсы, — сказал он мне. — Они чувствовали, что режим долго не протянет... при руководстве, не способном связать двух слов”{86}.

В комсомоле Ходорковский занимался сбором членских взносов. Это было неблагодарное занятие в то время, когда многие покидали его ряды.

“Нам часто приходилось добавлять собственные деньги, — рассказывал мне Ходорковский. — Если кто-то не платил членские взносы, доставалось заместителю секретаря”{87}. Он похлопал себя ладонью по шее, показывая, как именно ему доставалось. Ходорковский не любил заниматься сбором членских взносов и воспользовался первой же возможностью заняться чем-то другим. Он открыл молодежное кафе, одно из зарождавшихся комсомольских предприятий. “Толку от него было не много”, — вспоминал он. Дело в том, что для кафе плохо выбрали место: прямо в здании института. Студенты каждый день спешили вернуться в общежитие, и кафе пустовало. “Это был мой первый опыт, не очень удачный”, — вспоминал Ходорковский. Но комсомол уже манил его другими, более соблазнительными перспективами.

Одна из них оказалась решающей в карьере Ходорковского. Это была идея Затулина: молодые ученые могли бы зарабатывать, давая консультации заводам по техническим вопросам. У директоров заводов имелись фонды, которые они могли расходовать по своему усмотрению. Они часто заключали контракты с такими институтами, как Институт имени Менделеева, на проведение исследований и осуществление технических проектов. Чтобы получить часть денег, выделяемых на эти проекты, Ходорковский создал Фонд молодежной инициативы, “молодежный клуб”, который в действительности был нарождающимся коммерческим предприятием, заботливо укрытым от бед под дланью комсомола.

Ходорковский и его новое предприятие вскоре оказались на распутье. Это произошло летом 1987 года, на следующий год после окончания института. Неожиданно он был вынужден сделать выбор. Его вышестоящие покровители сказали ему, что он должен будет либо делать карьеру в комсомоле, что представляло собой вполне приличную перспективу, либо покинуть институт и продолжить то, что они назвали “фокусами с самофинансированием”. Это выражение имело несколько пренебрежительный оттенок, потому что, по мнению более опытных аппаратчиков, капиталистические эксперименты носили временный характер. Они хотели знать, что решит Ходорковский: останется с ними и будет преданным комсомольским функционером или уйдет заниматься своими “фокусами с самофинансированием”.

“Дрожащим голосом я сказал, что займусь “фокусами с самофинансированием”, — вспоминал Ходорковский. — В институте на меня посмотрели как на сумасшедшего”.

“Много лет спустя, — добавил он, — я встречался с этими людьми и спрашивал их, почему они не занялись тем же. Почему не последовали моему примеру? Дело в том, что у любого руководителя института возможностей было на порядок больше, чем у меня. Они объяснили, что прошли этот этап во время косыгинской оттепели, когда самофинансирование тоже было разрешено. А затем соблазнившиеся на эту приманку в лучшем случае не смогли продолжить свою карьеру, а в худшем оказались в тюрьме. Они были уверены, что то же самое произойдет и на этот раз, и поэтому решили не дергаться. А я, — Ходорковский громко рассмеялся, — этого не помнил! Я был слишком молод и решил подергаться”.

Одним из первых объектов новой предпринимательской активности Ходорковского стал престижный советский научно-исследовательский центр — Институт высоких температур, занимавший более тридцати гектаров земли на северной окраине Москвы, огромный комплекс лабораторий для проведения исследований в области физики высоких температур, ракетных двигателей и лазеров. Этот институт играл важную роль в покорении космоса, в гонке вооружений во время “холодной войны” и особенно в тщетных попытках создать лазерное оружие. Здесь же закладывались основы более перспективного строя будущего: капитализма.

Созданный в 1960-е годы, Институт высоких температур быстро рос и к 1980-м годам насчитывал четыре тысячи сотрудников. Руководил институтом академик Александр Шейндлин, один из ведущих специалистов в области физики высоких температур. Шейндлин, обходительный и добродушный человек с большими голубыми глазами, не только пользовался уважением в своей стране, но и имел связи с влиятельными людьми за рубежом, что обеспечивало ему ценные источники финансирования. “Наш институт был богатым институтом”, — вспоминал он.

Однажды Ходорковский с одним из своих молодых коллег оказался за большим полированным столом для переговоров в кабинете Шейндлина[7]. Шейндлин называл их ребятами. “Они были очень молодыми, и очень мне понравились. Мне понравился огонь в их глазах”, — вспоминал Шейндлин. Молодые люди хотели заняться выполнением научных проектов для его института. Возможно, они и не упомянули про “фокусы с самофинансированием”, но их интересовало именно это. “Они были энергичными людьми, — рассказывал Шейндлин, — известными комсомольскими деятелями, культурными людьми с незапятнанной репутацией, а не мелкими жуликами”.

“Они ничего мне не предлагали, — вспоминал он. — Это были хорошие ребята. Они сказали: “Дайте нам немного денег. Мы поищем что-нибудь интересное, но работать будем честно”. Видите, они говорили: “Честно!” Шейндлин рассказал мне, что Ходорковскому был нужен “начальный капитал”, и Шейндлин тут же сравнил его с американским промышленником Дэвидом Паккардом, который начал свой бизнес с гаража. Более того, эти способные ребята рассказали ему, что уже получили помощь от Государственного комитета по науке и технике, влиятельного государственного органа, осуществлявшего контроль за научными исследованиями. Шейндлин сразу же воспринял это как рекомендацию.

“Точно не помню, — рассказывал Шейндлин, — кажется, я дал им 170 тысяч рублей”. В то время это была огромная сумма. “Мы договорились, что они должны будут провести какую-нибудь исследовательскую работу”.

Шейндлин сказал мне, что на самом деле он не рассчитывал ни на какие исследования в интересах своего института. Возможно, он дал им деньги потому, что рассчитывал получить прибыль от финансовых сделок, или, может быть, высокопоставленные друзья Ходорковского уговорили Шейндлина передать ему деньги. Что произошло на самом деле, неизвестно. Когда я спросил об этом Шейндлина, он признался: “Я знал, что никакой пользы для науки из этого не выйдет. Я хорошо понимал, что они, если смотреть на вещи реально, не могут ничего сделать для моего института”. Версия Ходорковского несколько отличалась: “В своем институте я нашел группу молодых специалистов, которые могли изготовить специальное устройство для измерения температуры сплава. После этого мы вместе с ними нашли институт, который мог сделать заказ на выполнение этой работы. Это был Институт высоких температур Академии наук. Мы спросили их, не хотят ли они, чтобы мы выполнили для них эту работу”. Ответ, по его словам, был положительным{88}.

В течение следующих двух лет Шейндлин ничего не слышал о способных молодых людях. Он предполагал, что они заняты операциями с его деньгами. “Я до сих пор не знаю подробностей, — сказал мне Шейндлин. — Они использовали эти деньги, чтобы приумножить их во много раз. Манипулировать деньгами было непросто. В стране существовало так много законов! Имея столько денег, нужно было знать, как действовать”.

В том-то и заключался секрет Ходорковского — он знал. Эпизод в институте Шейндлина лишь одно небольшое свидетельство важного открытия, сделанного Ходорковским в области советской финансовой системы. Он открыл способ использовать то, как осуществлялся оборот денежных средств, для получения еще большего количества денег. Он мог делать это потому, что система позволяла ему экспериментировать.

Советская финансовая система была наследием сталинской эпохи. В условиях административно-командной системы деньги и доходы не являлись главными факторами при принятии решений заводами и предприятиями. Вместо этого заводы стремились выполнить плановые задания, установленные центральными плановыми органами, и для этого получали субсидии. В условиях дефицитной экономики одних денег не всегда было достаточно для того, чтобы купить больше оборудования и материалов или увеличить объем производства. Важно было договориться о выделении материальных средств, которых постоянно не хватало, и выполнить нормы выработки.

При советской системе существовало два вида денег. Один — это просто наличность. Они поступали в виде банкнот и монет. При административно-командной системе существовали строгие правила относительно того, как предприятии и заводы могут использовать свои наличные, применявшиеся главным образом для выплаты зарплаты. Их было мало, но директор завода, которому удавалось получить дополнительные наличные деньги, мог израсходовать их на что-то нужное: приобретение грузовика или строительство склада.

Другим видом денег, существовавшим при советской системе, были безналичные средства. Это были не банкноты или монеты, а своего рода виртуальные деньги, которые распределялись между заводами в виде государственных субсидий. Безналичные деньги существовали только как единица учета. Заводу переводились субсидии в безналичной форме, которые заносились в книги бухгалтерского учета и которыми можно было расплатиться с другим предприятием, но положить их в бумажник было нельзя.

Главная проблема для директора завода заключалась в том, что система была жесткой: смешивать два вида денег запрещалось. Директору завода не разрешалось превращать безналичные в наличные деньги. Оба вида денег контролировались Госбанком и центральными плановыми органами.

Однако директорам заводов почти всегда требовалось больше наличных денег, чем они могли получить от системы. Наличных денег не хватало, а безналичных было очень много — возможно, просто-напросто потому, что их не на что было тратить. Результатом стало несоответствие в стоимости двух видов денег. Наличные деньги были гораздо ценнее и пользовались гораздо большим спросом. По некоторым оценкам, наличный рубль стоил в десять раз дороже, чем безналичный.

Такое несоответствие позволяло получить большую прибыль. Если бы кто-то придумал способ превращать безналичные деньги в наличные, он мог бы сделать состояние. Самым большим кошмаром специалистов в области планирования была мысль о том, что это кому-то удалось и он уже перекачивает почти ничего не стоящие государственные субсидии в реальные наличные рубли.

Ходорковский такой способ придумал. Начиная с 1987 года он превращал практически бесполезные безналичные в желанную наличность или в еще более ценную твердую валюту. Даже спустя десятилетие в этой истории не все ясно, и, насколько мне известно, многие из тех, кто участвовал в финансовых операциях Ходорковского, не любят о них рассказывать. Очевидно, он действовал методом проб и ошибок, но это оказалось гораздо прибыльнее, чем содержать молодежное кафе.

Первая трещина в системе образовалась, когда комсомол, пытаясь остаться на плаву, добился особых привилегий для своих предприятий, включая кафе и дискотеки. 28 декабря 1987 года Центральный комитет ВЛКСМ установил для своих организаций на местах новые правила финансовой деятельности, разрешив получать ссуды и расходовать деньги по своему усмотрению, а также открывать собственные банковские счета. Это было созвучно идее самофинансирования. Особенно важным было то, что комсомольские организации могли в определенных случаях смешивать наличные и безналичные деньги. (При этом новое правило было введено уже после того, как с начала года его стали применять на практике.) Молодежные группы могли делать то, на что не осмелился бы ни один директор завода: превратить бесполезные безналичные деньги в наличные и оплатить ими работу большего числа людей или построить хорошую дачу в подмосковном лесу. Это открывало новые перспективы и позволяло делать деньги практически из ничего. Нужно было только получить соответствующие разрешения и дать ставшую традиционной взятку кому-то из начальства; мелкая привилегия неожиданно вырастала в нечто очень ценное: в возможность превращать государственные субсидии в наличные деньги{89}.

Примерно в это же время с появлением центров научно-технического творчества молодежи, или ЦНТТМ, стала реальностью идея Затулина о выполнении студентами научных исследований для заводов. В 1987 году Ходорковский преобразовал свой молодежный клуб в ЦНТТМ, работавший под эгидой комсомола. ЦНТТМ должен был заниматься научно-техническими исследованиями. Но в действительности молодые исследователи приходили к Ходорковскому ради денег.

Офис Ходорковского располагался в маленьком, обшарпанном полуподвальном помещении в центре Москвы, на 1-й Тверской-Ямской улице. В то время комсомольский активист должен был выглядеть как примерный член партии и одеваться подчеркнуто аккуратно. Но Ходорковский не соответствовал партийному стереотипу[8]. Он неловко чувствовал себя в костюмах и галстуках и обычно ходил в джинсах и свитере. Ему случалось работать грузчиком и плотником и, как рассказывал он сам, в детстве мечтал стать директором крупного советского завода. Его отец, работавший на заводе по производству прецизионных инструментов, был евреем, а это значило, что Ходорковский не смог бы занять высокую должность в партии, хотя и был одним из руководителей комсомольской организации Института имени Менделеева. После этого института он несколько лет учился в юридическом институте, объяснив друзьям, что это необходимо для того, чтобы понимать и использовать решения правительства.

Молодежные научные центры имелись во всех тридцати трех районах Москвы. Ходорковский обосновался во Фрунзенском районе, одном из престижных центральных районов Москвы, потому что у него там были хорошие связи[9].

Чем занимался молодежный научный центр? Главным образом переводом безналичных денег в наличные. По всему Советскому Союзу, образуя гигантский архипелаг, были разбросаны многочисленные научно-исследовательские институты, многие из которых, хотя и не все, работали на “холодную войну”, выполняя заказы Министерства обороны, и располагали большими излишками безналичных средств. Ходорковский, пользуясь привилегиями комсомольского работника, мог организовать “временные творческие коллективы”. Под этим часто подразумевались группы сотрудников, которые уже работали в институте или на предприятии, но иногда действительно временные группы со стороны. Главное преимущество такого “временного творческого коллектива” заключалось в том, что ему можно было на законных основаниях платить наличными. Затем Ходорковский, снова благодаря своей принадлежности к комсомолу, мог от имени коллектива заключить контракты на выполнение исследовательского проекта, составление компьютерной программы или строительство какого-то сооружения для института. Иногда соглашение заключалось для соблюдения формальности и касалось проекта, над которым они уже работали, иногда это был новый проект. Главным было то, что Ходорковский мог взять у института безналичные деньги и превратить их в наличные, чтобы заплатить “временному творческому коллективу”. Это были совсем не пустяки, а реальные деньги — бездействующие государственные субсидии превращались в крупные суммы наличными.

Ходорковский, несомненно, получил специальное разрешение в банке — в таком деле покровитель требовался на каждом шагу, — чтобы переводить безналичные деньги в наличные. В действительности полученные наличные потом распределялись между множеством инстанций: рядовыми исполнителями, институтом и его директором, научным центром Ходорковского, к тому же определенный процент отчислялся и комсомолу. Жесткий контроль за наличными деньгами дал сбой, но виноват в этом был не какой-то необузданный радикал, а послушное дитя советской системы.

Одним из первых, кого Ходорковский привлек к работе молодежного научного центра, был программист Леонид Невзлин. Невзлин рассказал мне, что обратил внимание на рекламу научного центра Ходорковского, напечатанную в газете, и решил поинтересоваться им. Он пришел туда в ноябре 1987 года, когда центр представлял собой несколько маленьких комнат, которые спешно ремонтировали, и насчитывал десяток сотрудников. Невзлин с зачесанными на лоб волосами и огромными зелеными глазами, делавшими его похожим на рок-звезду, работал в Геологическом научно-исследовательском институте и получал от государства обычную маленькую зарплату. Однако он написал компьютерную программу, помогавшую предприятиям вести отчетность. Перейдя в научный центр Ходорковского, Невзлин начал продавать уже написанные им компьютерные программы разным институтам и заводам. Он использовал придуманную Ходорковским процедуру для превращения практически бесполезных безналичных средств заводов и институтов в наличные деньги.

Привлекательность системы Ходорковского заключалась в том, что он делился деньгами с ее участниками, такими, как Невзлин, которые получали во много раз больше, чем любой из них зарабатывал раньше на своей официальной работе. Через несколько месяцев Невзлин почувствовал себя богатым{90}. К Ходорковскому стали приходить десятки молодых исследователей.

Директора предприятий и институтов, пользовавшиеся услугами Ходорковского, также были благодарны ему: в распоряжении Ходорковского находился волшебный канал, по которому они тоже могли получить дополнительные наличные деньги, поскольку часть выручки обычно доставалась им. Для руководителей заводов риск был минимальным, потому что Ходорковский приходил к ним, имея поддержку системы.

Социолог Крыштановская, изучавшая русскую элиту, сказала мне, что директора промышленных предприятий, сотрудничавшие с Ходорковским, знали, что “они сотрудничают с властью, а не с мошенниками”. В этом случае сделка не представляла никакой проблемы: ею оказывался простой банковский перевод, который было бы трудно или невозможно осуществить без связей Ходорковского. “Есть институт. У института есть счет в банке, — рассказывала мне Крыштановская. — Есть ЦНТТМ. У него тоже есть счет в банке. Деньги из банка номер один переводятся в банк номер два. И ЦНТТМ берет деньги из этого банка”. “Процесс приватизации начался с приватизации денег”, — добавила она.

По словам Крыштановской, возможности увеличивались по мере того, как способные молодые люди придумывали все новые уловки с самофинансированием. “Они думали: “Как получить деньги?” Нужно было убедить директора предприятия в необходимости выполнения какой-то работы. Группы формировались вокруг таких людей, как Ходорковский, очень молодых и циничных, которые предлагали директорам: “Мы проведем для вас важное исследование!” Они наносили своего рода упреждающий интеллектуальный удар. Навязывали людям свои услуги. Зачастую они выгодно продавали так называемое “исследование” многим предприятиям. Практически все они стали очень богатыми людьми”.

Ходорковский делал деньги из воздуха. Он ничего не производил; с конвейеров не сходили никакие устройства или приборы. Андрей Городецкий, работавший вместе с Ходорковским с самого начала, а затем возглавивший коммерческий отдел одного из российских банков, сказал мне, что научные центры часто не платили институтам или заводам за оборудование, лаборатории или помещения, использовавшиеся при выполнении работы. “ЦНТТМ делали деньги, используя государственную собственность, но государство, как правило, смотрело на это сквозь пальцы. Все эти центры, — продолжал он, — на самом деле ничего не производили. Они были посредниками. Мы просто играли роль посредников. Бизнеса не было — ничто не продавалось и не покупалось”{91}.

К 1990 году в Москве было сорок семь молодежных научных центров. Разработанные там методы получения денег комсомол стал применять и в других видах деятельности. Концерты рок-музыки и конкурсы красоты стали излюбленными способами превращения безналичных средств в наличные. Любую группу людей можно было назвать “временным творческим коллективом” и использовать ее для получения реальных денег из бесполезных безналичных средств.

Ходорковский шел дальше и действовал быстрее, чем многие другие, постоянно придумывая новые способы получения легких денег. Но ему была нужна помощь. “Решали не деньги, — сказал однажды Ходорковский. — Решали старые связи”{92}. Верхние эшелоны советской промышленности и науки были для Ходорковского омутом, где он ловил свою рыбу. В1994 году Ходорковский сказал интервьюеру: “Я изобрел несколько финансовых методов, которые широко использовались и в лучшие времена позволяли мне выполнять до пятисот контрактов на научные исследования одновременно. В работах участвовали до пяти тысяч человек”{93}.

Позже я спросил Ходорковского, в чем заключалось его главное достижение, ведь он, безусловно, опередил всех представителей своего поколения. Я разговаривал с десятками людей, работавших с Ходорковским, но причина его успеха всегда ускользала. Ходорковский был трудоголиком, говорили они. У него имелись хорошие связи. Он был предприимчив, делился своей прибылью, никогда не выпячивал себя.

Многие из тех, кто приходил в молодежный научный центр, вспоминали, что Ходорковский платил им во много раз больше, хотя они выполняли ту же работу, что и раньше. Но рассказанное самим Ходорковским свидетельствовало о том, что создание “денежного станка” преследовало более амбициозные и дерзкие цели, чем я мог себе представить. Он сказал мне, что переводил безналичные средства не только в наличные рубли, но и в твердую валюту, в доллары.

“Наше главное достижение по сравнению со всеми остальными заключалось в следующем. В то время как другие ЦНТТМ говорили, зачем нам эти безналичные, и разными способами старались увеличить долю наличных денег, полученных в виде заработной платы, мы говорили, хорошо, пусть все наличные деньги получит трудовой коллектив, а мы возьмем безналичные”.

Что делал с ними Ходорковский? “Мы копили безналичные деньги, — сказал он мне. — Людей не интересовали безналичные деньги, потому что с ними ничего нельзя было сделать”. Хочу напомнить читателю, что Ходорковский намного опередил молодых людей своего поколения. В двадцать четыре года он обладал огромным запасом безналичных денег советского правительства. “Я копил их, — сказал он. — Я знал наверняка, что мы сможем что-нибудь придумать. Мы накопили их очень много”. Поскольку речь шла о виртуальных деньгах, существовавших только в бухгалтерских книгах, у Ходорковского, несомненно, было разрешение иметь их на своем счету, а также возможность распоряжаться счетом, принадлежавшим кому-то другому. Эти деньги нельзя было хранить в коробке из-под обуви.

На следующем этапе, по словам Ходорковского, он нашел предприятия, готовые обменять безналичные средства на высоко ценившуюся иностранную валюту. Это были внешнеторговые компании, торговавшие главным образом древесиной и располагавшие большим количеством твердой валюты. “Мы поехали на Дальний Восток и купили у лесоторговцев много валюты, — рассказывал Ходорковский. — Нам потребовался год, чтобы накопить деньги и развить эту идею”. Хотя Ходорковский не сказал об этом, сделка, наверное, была очень выгодной: за практически бесполезные безналичные деньги он получал ценную твердую валюту. Поскольку в Советском Союзе существовал жесткий валютный курс и были введены ограничения на твердую валюту, Ходорковский мог предложить компаниям, торговавшим древесиной, очень выгодный обменный курс, позволявший им получить за свою твердую валюту больше, чем они получили бы при обмене по официальному курсу. Сделки Ходорковского с твердой валютой свидетельствовали о том, что он вышел на новый уровень и что у него были очень высокопоставленные покровители.

Каждый свой шаг Ходорковский совершал при покровительстве сверху. И хотя он решил не делать карьеру в комсомоле, комсомол сыграл важную роль в достижении им первых успехов. Более того, причастность Ходорковского к комсомолу защищала его от притязаний со стороны закона, обеспечивая ему условия, благоприятствующие развитию, в то время, когда другим молодым предпринимателям приходилось постоянно опасаться ареста. Кооперативы только начали появляться, и им, лишенным протекции комсомола, приходилось существовать в условиях той же неопределенности.

Полезным подспорьем для Ходорковского стало “добро”, полученное от Государственного комитета по науке и технике, который теоретически был одним из попечителей молодежных научных центров. Эта влиятельная организация выступала в качестве передаточного звена между коммунистической партией и государственными научно-исследовательскими институтами и имела огромное влияние на советскую науку и работу ученых. Одно упоминание о том, что он пользуется поддержкой ГКНТ, открывало перед Ходорковским все двери. “Я всегда мог сослаться на него”, — говорил он мне. В нескольких ранее опубликованных материалах журналисты делали предположения, что Ходорковский получал от ГКНТ деньги. Мне Ходорковский говорил, что денег он не получал, что чиновники давали обещания, но они сидели слишком высоко в советской иерархии, чтобы думать о каких-то ребятах, играющих в капиталистов. Ходорковский признавал, однако, что один раз ГКНТ ему очень помог.

“Наши правоохранительные органы в то время не совсем понимали, что такое перестройка”, — вспоминал Ходорковский. По советскому законодательству предпринимательская деятельность была преступлением, и законов этих никто не отменял, несмотря на то что предпринимательство постепенно насаждалось системой. Закон соблюдался не слишком строго, но мог стать предлогом для преследования. “К нам пришли сотрудники милиции, — рассказывал Ходорковский, — и стали разбираться, как мы получаем свои доходы”. Ходорковский сказал, что обратился к председателю Государственного комитета. “Я подробно рассказал ему, что мы делали и делаем, а он позвонил какому-то милицейскому начальнику и попросил оставить ЦНТТМ в покое”. Правоохранительные органы не беспокоили его два года, вспоминал он. Это были два самых важных года для созданного им денежного станка.

Ходорковский рассказал Питеру Слевину, тогдашнему корреспонденту “Майами геральд”, что когда-то искренне разделял старую коммунистическую идеологию, “был убежден, что капитализм загнивает, что Ленин прав и что коммунизм — будущее человечества”. Но затем, по словам Ходорковского, произошло “полное переосмысление действительности” и он стал настоящим капиталистом. Переосмысление произошло в те годы, когда Ходорковский открывал для себя способы превращения бесполезных безналичных средств в настоящие деньги. По его словам, это полностью изменило его взгляды. “Люди, знавшие меня до этой перемены, не узнавали меня”, — сказал он и для ясности решил воспользоваться гиперболой: “Если бы старый Михаил Ходорковский встретил нового, один из них застрелил бы другого”{94}.

В то время как в конце 1980-х весь мир задавался вопросом о необратимости реформ (гласности и перестройке), проводимых Горбачевым, на низовом уровне изменения происходили с невероятной быстротой. Через несколько месяцев после создания научного центра Ходорковский снова преобразовал его, на этот раз в кооператив, квазинезависимое предприятие, имеющее возможность устанавливать собственные цены. Появление кооперативов стало следующей волной, еще одним шагом в сторону от спонсорства комсомола. Более того, как обнаружил Смоленский, одно из положений закона о кооперативах позволяло им создавать собственные банки.

Но сначала Ходорковский должен был зарегистрировать кооператив у городских властей. Он пришел в здание Моссовета, где лицензии на открытие кооперативов выдавал невозмутимый Лужков, и первое его заявление было отклонено. До этого времени кооперативы, как правило, занимались конкретной деятельностью: строительством, выпечкой пирожков или ремонтом машин. Они не занимались неопределенной “научно-технической” деятельностью. По словам Панина, помощника Лужкова в комиссии по выдаче лицензий кооперативам, у Лужкова эта затея вызывала сомнения. Лужков долгое время работал в химической промышленности и досконально знал советскую систему. Но накопленный им опыт лишь усугублял беспокойство в отношении Ходорковского. Лужков понимал, что, прикрываясь научными исследованиями, Ходорковский переводил безналичные деньги в наличные. “Лужков понимал это, как никто другой, потому что сам был в свое время директором предприятия. Он говорил, что эти две системы, безналичные и наличные деньги, не должны смешиваться”, — вспоминал Панин[10].

Однако Ходорковский проявил настойчивость и, несмотря на подозрения Лужкова, через несколько месяцев получил разрешение на создание кооператива. Как ему удалось развеять сомнения Лужкова, неизвестно, но Ходорковский был явно не из тех, кого пугают препятствия. Он перепрыгивал через них, или его переносила чья-то невидимая рука. Он очень многого достиг всего за полтора года: летом 1986 года окончил институт, а в конце 1987-го уже руководил молодежным научным центром и его финансовой сетью, после чего организовал кооператив. Он не стал снижать темпы — у него было огромное количество денег, и ему нужно было что-то с ними делать. “Фокусы с самофинансированием” работали, но этого было недостаточно.

Когда в 1988 году Игорю Примакову, ученому из Москвы, предложили поехать в командировку за границу, он подумал о том, что ему привезти с Запада: рубашки, джинсы? Примаков, специалист по применению компьютеров для прогнозирования землетрясений, решил привезти персональный компьютер, который, как он знал, можно было очень выгодно продать в Москве. Сэкономив командировочные, он сумел примерно за 3000 долларов купить в Италии персональный компьютер “Амстрад 286”. Вернувшись домой, Примаков продал компьютер за 70 тысяч рублей. “Это была моя зарплата за сорок восемь лет!” — вспоминал он.

Почему за компьютер Примакова заплатили так много? В конце 1970-х — начале 1980-х годов, когда на Западе происходила техническая революция, связанная с появлением кремниевых микросхем, советская экономика переживала период застоя. В то время как на Западе процветало все, связанное с персональными компьютерами, в Советском Союзе • их почти не было. Они пользовались огромным спросом.