1
1
Сериал «Достоевский», показанный недавно по телевидению, вызвал всеобщее неодобрение. Режиссеру Владимиру Хотиненко было «поставлено на вид» критиками самых разных эстетических пристрастий, что его Достоевский недостоин ни великой русской литературы, ни самого себя. Федор Михайлович в исполнении Е.Миронова сомневается в Боге и в себе, ведет изредка споры с рукоприкладством (сцена с Тургеневым); изредка что-то изрекает о народе и «почве». Центральные коллизии фильма и биографии писателя занимают женщины и отношения с ними: Достовеский весьма страстен и сладострастен. Такой уровень внимания к биографии великих людей назывался еще недавно «без глянца»: мол, это вам голая правда о Достоевском, без приукрашивания и стерильной возвышенной чистоты: он, мол, такой же как все. И стрстями жил, и в рулетку играл до потери себя, да и регулярные сцены «падучей» напоминают о его «больном гении». Видимо, всякое время вычитывает в писатели то, что характеризует это время. В общем, получился, по словам о. Александра Шумского, «скверный анекдот о Достоевском».
Отец Александр Шумский, размышляя о культуре, всегда занимает позицию Церкви воинствующей: «Да-да. Нет-нет» («Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»). И это понятно — перед нами позиция священника, от которого в наше время всяческих диффузий и «взаимных проникновений» ждут все же определенного понимания и точной оценки. И нет никакого сомнения в том, что оценки фильму «Достоевский», данные священником, справедливы по существу.
И все же… я полагаю несправедливым так демонизировать Владимира Хотиненко, причисляя его к русофобам и врагам христиан.
Смею считать себя профессионалом в вопросах культуры (театральное образование и двадцатилетняя филологическая выучка дают мне некоторое право рассуждать). Именно Владимир Хотиненко снял фильм «Поп» и у нас нет никаких оснований считать, что и тогда он был сугубо неискренен, как и автор сценария Александр Сегень (один из номинантов на недавнюю Патриаршую премию по культуре). Фильм Хотиненко, на мой взгляд, имел безусловные достоинства. И, в любом случае, тонкое и точное христианское понимание труднейших нравственных проблем в конкретных жесточайших исторических условиях, живое христианское чувство гораздо глубже было представлено именно в «Попе», чем в умозрительном символизме режиссуры и девиантном психизме актеров фильма «Остров». Очарование православных людей фильмом Лунгина я тогда рассматривала как некую сформировавшуюся в определенной среде систему ожиданий, которую слишком щедро и нераздумчиво подарили режиссеру, немало удивленному такой повально-обрушившейся на него любовью православного народа.
Не будет казнить Владимира Хотиненко, а постараемся увидеть нечто важное в опыте его категорического провала.
Во-первых, дорогие братья и сестры, не будем забывать, что в современное кино уже давно никакой частный бизнес лично денег не вкладывает, и у режиссера нет иного пути, кроме как брать деньги телеканалов или бюджета. Поэтому упрекать Хотиненко (а работать-то хочется! ну как не работать творческому человеку!?) в том, что он берет деньги у заказчика и ставит хорошее или плохое кино (как в случае с «Достоевским») можно бесконечно, но все это страшно не плодотворно. Тут важно другое, что даже Хотиненко, входящий в обойму известных мастеров (так сказать, «людей с рейтингом») не смог справиться с той машиной, которую мы назовем гуманитарной технологией декультурации и дезориентации наших сограждан. Но мы ведь не знаем — может быть, Владимир Хотиненко был так самоуверен, что мечтал эту «машину» обмануть?
…Не было никакого сомнения в том, что Достоевского мы увидим именно таким: гламурно-сладострастным. Сразу тут скажу, что зря о. Александр ждал от актера Е. Миронова успеха. Актеры — народ не принципиальный, и нет такого актера, кто отказался бы от заглавной роли в кино, даже если бы сомневался, что сыграет толково. Нет у них способности к такой самооценке. Во-вторых, играть героя Достоевского или самого Достоевского — принципиально разные задачи. Для Достоевского у Миронова сильно не достает той подлинной мужской силы и мужественности, что позволила пройти сквозь каторгу и соблазн революцией самому писателю.
Владимир Хотиненко (волей или неволей?) пошел вслед за теми, кто уже давно и упорно занимается «реабилитацией человеческого тела» в современной культуре. И эта самая «реабилитация человеческого тела» протекает почти по тем же законам, что нынешняя «десталинизация» нашего сознания. И та, и другая приводят к оголению человека: к исчезновению его памяти о победе, а значит — к его беспомощности исторической и бессилию в проектировании будущего; к уничтожению совести и стыда, а значит — к его нравственному бесплодию, к потере культурной воли. И та, и другая «программы» культивируют сиюминутное, то есть культ чувственных удовольствий и исторической необременённости. А это значит, что мы не можем (и не сможем!) мобилизоваться для решения долгосрочных проектов и стратегических интересов, ведь у нас всеми силами «подкапывается корень» — подрываются ценностные основания жертвенности и ответственности. Мы «проедаем время», а не проживаем его. Эмансипирование чувственности, преобладание в культуре «чувственного реванша» — это серьезнейшая и большая ставка в мировой глобальной игре (как и «десталинизация»). Увы, хотел этого Хотиненко или нет (а я все же думаю, что специально-то не хотел), но и он стал соучастником этого процесса, и очень было бы желательно, чтобы он все-таки осознал, на чью мельницу воду лил. Я заведую кафедрой и преподаю в ВУЗе, и могу ответственно сказать: увы, 89 % студентов уже только такого, хотиненковского, Достоевского и могут нынче понять.
Недостаточность понимания и нежелание делать таковые усилия — наша общая беда. Мы так долго защищали «русскую душу», что забыли про «русский ум», а некоторые наши патриотические писатели так и просто-напросто говорили публично (и не раз приходилось это слышать) нечто в стиле Лютера: «Разум — первая потаскуха дьявола». Горько. Революции сознания так и начинаются: разум компрометируется, «уничтожается» с помощью брутальной чувственности; чувственность же «освобождается» и радикализируется (отсюда и асоциальное поведение наркоманов, и сексуальные отклонения как некое свободное «диссидентство чувственности»), а в результате вся эта высвободившаяся «энергия эроса» отлично ставится «на службу» анти-мобилизации новыми управленцами жизни.
Все мы знаем: никакого отвращения к человеческому телу нет в христианской традиции (это манихейство, полагать, что тело наше есть «ловушка для высоких и высших начал», а душа — «пленница тела»; и это трусливый фрейдизм, полагать, что нами движет страх перед «греховными безднами подсознания», сформированного телесно-сексуальным низом). Во Христе спасается «целое наше тело» (то есть вся личность духовная, в которой запечатлевается и жизнь тела). Но… «реабилитация человеческого тела» в современной культуре произошла как антихристианская: телесность и чувственность реабилитированы не потому, что являются носителями (платформой) более высоких начал, но вопреки им, высоким началам. Иначе говоря, не личность выступает в качестве «интерпретатора» своего тела, а тело «интерпретирует» личность: не Достоевский преодолевал в себе и героях соблазны страстей и болезни, а болезни тела диктовали Достоевскому, что и как делать, что и о чем писать, кем быть.
Именно фильм Владимира Хотиненко, обращенный к личности того человека — Достоевского, — который всех нас еще связывает воедино, который еще всех нас делает культурными родственниками (современная литература не выполняет этой миссии) и показал со всей очевидностью все результаты реальной культурной ситуации и её отравляющих плодов, которыми питается наш народ. Именно классик и классика стали лакмусовой бумагой для болезней современности, — той степени их очевидности, которую не дал бы никакой современный материал. Так пусть же наша культурная потеря в виде фильма Владимира Хотиненко станет нашим приобретением — приобретением творческого опыта понимания и распознавания, которого тоже очень недостает христианам, да и нашим священникам.