Часть IV Роман о Пилате

Часть IV

Роман о Пилате

27. Личности

Соберем воедино впечатления о личности Иешуа. Человек в расцвете молодости, но уже с сильным умом философского склада. Очень одинокий, — впрочем, такие люди в друзьях и не нуждаются, они самодостаточны. Веселый, живой и непреклонно-добрый — с фанатическим упорством считает всех людей добрыми. Необыкновенно чуток к душевным движениям окружающих, но проницательность эта в соединении с добротой дает диковинную интерференцию — дурного отношения к себе он не замечает. Попросту говоря, он бывает наивен болезненно, вплоть до слепоты. После подстроенной ловушки, тюрьмы, суда Синедриона, суда римского правителя, после утверждения смертного приговора он спохватывается: «Я вижу, что меня хотят убить…»

На первый взгляд это не Христос, который все предвидел и на все шел сознательно и обдуманно, который отчетливо делил людей на «больных» и «здоровых». Разве что незаурядный ум соединяет его с Христом…

Вернемся к словам: «меня хотят убить». Хотят? Да его уже убили! Почему он этого не видит? Может быть, гений доброты не верил, что «добрые люди» умеют убивать, и заметил гибель, лишь стоя на краю могилы? Или потому, что владел несравненным даром убеждения, знал это (Иешуа брался изменить «холодного и убежденного палача» Крысобоя) и до последней минуты надеялся переубедить прокуратора.

Он словно явился из мира, где слово всемогуще — где не убивают…

Короткая фраза: «А ты бы отпустил меня, игемон… Я вижу, что меня хотят убить» — не только создает объемную психологическую картину; не только отбрасывает евангельскую предопределенность, но опять, неожиданным поворотом, возвращает Иешуа к Иисусу, а нас — к Евангелию от Иоанна, которое начинается знаменитым: «В начале было Слово». Возвращает не только по туманной аналогии со словом-Богом, но куда более отчетливо. Просмотрите абзац после отсылки [17]. Христос, как и Иешуа Га-Ноцри, ходит в одиночку; обвиняется в «обольщении народа»; постиг все, ничему не учившись [18] — Иешуа говорит Пилату, что «своим умом дошел до этого» (с. 444). Наконец, он в храме задает наивный вопрос: «За что ищете убить Меня?» Но всем, кроме Иисуса, понятно, за что его хотят убить… [20]. Может быть, Булгаков считал достоверным как раз Иисуса по Иоанну, вернее — одного из Иисусов четвертого евангелиста, который «пришел на праздник не явно, а как бы тайно», которому отвечали без малейшего почтения: «Не бес ли в Тебе? кто ищет убить Тебя?» Разумеется, эту версию нельзя исключить из анализа, хотя я думаю, что настойчивые возвраты к тихому пророку Иоанна говорят о мотивах, более важных для писателя, чем желание отыскать в Евангелиях исторического Христа. Достаточно существенен и сюжетный фактор — необходимость освободить Христа от мессианского облика, а за этой необходимостью — вся линия судопроизводства. Может быть, связь с Евангелием от Иоанна вовсе не задавалась Мастером, а возникла спонтанно. Дело в духовном облике Иешуа Га-Ноцри. Он — как уже говорилось в 12-й главе — персонификация Нагорной проповеди; максималистская идея добра, воплощенная в поведении. Невыполнимое правило «любите врагов ваших», которым руководствуется Иешуа, делает поведение этого человека глубоко нестандартным, ненормальным. «Бродячий философ оказался душевнобольным…» Так вот, если говорить не о сюжетах, а о различных духовных обликах Христа, обрисованных в Четырехкнижии, то более других приближается к Нагорной проповеди Христос Иоанна. Он заявляет: «Я есть пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. X, 11). И конечно же Иоаннов Христос более всех других ненормален в поведении (это разбиралось в 4-й главе).

И он же в сравнении с другими обликами дальше всех ушел от Ветхого Завета.

Фиксируем первый результат, в рассказе новозаветный Бог подменен человеком, олицетворяющим этическую идею добра.

К понятию добра Иешуа сводит и основное позитивное понятие Нового Завета — «истину», — некую расплывчатую сумму сведений о Боге, какую-то высшую правду. Эту часть этического кредо Иешуа схватывает его духовный антагонист, римский правитель — в следующем диалоге:

«— Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые… тебя били за твои проповеди… и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди?

— Да, — ответил арестант.

— И настанет царство истины?

— Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.

— Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат…» (с. 448).

Пилат уловил главный смысл проповеди: истина в том, что добро разлито по всему миру. И надежда мира — в грядущей реализации этого добра, в новом устройстве отношений между людьми, при котором не придется любить врагов, ибо никто не станет враждовать. И тогда отпадут механизмы власти и насилия. «Никогда!» — кричит жестокий правитель, богач, генеральный провокатор. Как он может принять слова Иешуа, если он сам всегда и во всем руководствовался только правилами зла? Ведь он — «свирепое чудовище»…

Стоп. Пока мы этого не доказали. Пока что это — Пилатово самообвинение. Оно достаточно противоречиво. Прокуратор близок Иоаннову Пилату, человеку вовсе не «свирепому». И хотя во многом облик игемона соответствует информации Филона Александрийского, ей противоречат факты мягкого поведения на суде и некоторые акценты, разобранные выше.