Vita brevis{14} *
Vita brevis{14}*
Ко мне пришел брать интервью Павел Дунин-Вонсович[39], ровесник моего сына (тридцать шесть лет), и принес первые три номера своего журнала «Лампа». Еще в конце восьмидесятых он основал издательство «Лампа и искра божья», потом дела шли довольно плохо, но колоссальный успех «Русско-польской войны под бело-красным флагом» Масловской[40] привел к тому, что сейчас он уверенно движется вперед.
«Лампа» показалась мне достойной внимания. Во-первых, в ней соединена литература высокая с низкой. Совсем низкая — это попросту комиксы, но на соседних страницах говорится, например, о ксендзе Твардовском[41], о Милоше[42] — хотя часто с немалой долей иронии. Во-вторых, читая журнал, чувствуешь особую ауру поколения. «Лампа» дает представление о мире, в который подобные мне старики не имеют ежедневного доступа. Хотя и не все там так уж молоды. В очередных номерах на обложке фигурируют Анджей Стасюк[43], Ольга Токарчук[44]и Дорота Масловская: Масловской и в самом деле едва исполнилось двадцать, но Стасюк — уже человек в летах, ему перевалило за сорок.
Однако тот, кто интересуется даже не столько самой молодой литературой, а тем, о чем думает, чего требует и куда стремится молодое поколение, получит ценный путеводитель. Я просматривал номера «Лампы» так, будто уже находился в ином мире, и убедился, что был не совсем справедлив, особенно по отношению к прозе молодых авторов. Даже не столько я, сколько Мечислав Орский, на статью которого в журнале «Одра» я опирался, когда писал в феврале этого года в «Тыгоднике» о нытье и стонах, неэстетичности и сетованиях («Марафон» в томе «Короткое замыкание»). Молодые не только стонут и жалуются. В том, что они пишут, есть колоссальный разброс, но при этом у всех явственно ощутимо чувство независимости. Некоторые говорят: «Зачем мне издатель? Я распечатаю свою книжку на принтере». Сам Дунин-Вонсович принес мне сейчас второе издание своей «Призрачной библиотеки» — энциклопедии вымышленных книг, тиражом… десять экземпляров; я получил экземпляр номер два. Однако он не упомянул там ни моей «Абсолютной пустоты», ни «Мнимой величины», потому что — как мне объяснил — иначе пришлось бы целиком переписать их содержание.
С большим интересом я читал, что эта молодежь думает. Например, мир политики представляется им мутным пространством, находящимся как бы в другом измерении. Одна девушка говорит: «Я не хожу на выборы. Пошла бы только в том случае, если бы кандидатом в президенты был Леппер[45], чтобы проголосовать против». Юные авторы «Лампы» в большинстве своем начитаны, знают, что происходит в мировой литературе. Для них важна музыка, которая мне, по сути, совершенно недоступна, особенно хип-хоп; не знаю, слышал ли я его вообще когда-нибудь. Более всего меня впечатлило то, что в конце каждого номера Станислав Текели помещает его краткое содержание на… совсем неплохой латыни.
Какой-то профессор на пенсии, прочитав то, что я в последнее время публиковал в «Тыгоднике», написал мне по электронной почте: «Nil desperandum{15} — молодежь у нас хорошая, и что-нибудь из нее да вырастет». Я тоже на это надеюсь. А благодаря чтению «Лампы» я перестал на некоторое время мучать себя, следя за современной политикой, которая меня изрядно беспокоит. Прежде всего потому, что президент Буш кажется мне малосимпатичным дураком, не умеющим признавать свои ошибки.
И все же вернемся к благородной инициативе Вонсовича. Читая его журнал, я меланхолично вспомнил, что выделывали мы сразу после войны в Кракове с моим недавно скончавшимся приятелем Ромеком Гуссарским. Нам было тогда по двадцать с небольшим лет, энергия била через край, и мы еще не осознавали, в какую упряжь нас запрягли и какие подпруги начинает затягивать новый режим. Современная молодежь не знает цены этой необычайной свободе слова, которая им сейчас доступна. Прошлое моего поколения — оставшийся позади мир в высшей степени напрасных мучений. Напрасных, поскольку эта чертова система сломалась сама. За сорок с лишним лет атмосфера изменилась настолько, насколько морозная зима отличается от жаркого лета.
Сказать, что молодежь получила свободу, — ничего не сказать. Уже не существует никаких стен и препятствий, каждый может в любую минуту пойти в любую сторону. Наши волнения и страхи, связанные с борьбой за получение загранпаспорта, сейчас напоминают колосс на глиняных ногах, которого пнули, и он рассыпался в прах. Все это было не нужно — как не нужно было блюстителям порядка шарить зеркальцем под днищем моего автомобиля и приказывать вытащить заднее сиденье, чтобы проверить, не прячу ли я там врага народа.
Дунин-Вонсович хвастается, что у него нет никакой поддержки, никаких спонсоров, и он не размещает в журнале рекламу. Рекламные ролики, которые, как саранча, в устрашающих количествах лезут со всех мировых телевизионных каналов, преисполняют меня отвращением. Характерно, что они касаются того, что можно есть, пить, или чем человек моется. Ни о какой духовной жизни нет и речи. Кто-нибудь скажет: «Зачем ты это смотришь?» Так вот: я включаю телевизор меньше чем за минуту до новостей, но именно тогда выползает больше всего этой дряни. Моя мать наверняка подумала бы, что это специальная программа для прислуги: как лучше всего натереть пол, как приготовить обед и вымыть посуду… Да, я происхожу из львовской буржуазной (хотя и среднего достатка) семьи, у нас была кухарка, а моя мать лишь составляла обеденное меню на неделю…
Подчас я могу показаться мрачным занудой, считающим, что если его жизнь подходит к концу, то и все вообще заканчивается. Благодаря изысканиям моего секретаря я узнал, что ежеквартальник «Без догмата»[46], который я уже похоронил, пока еще продолжает существовать. Мы добываем его последние выпуски; актуальная информация из области духовной культуры в Польше для меня безумно важна.
Между тем издательство Клющинского прислало мне два альбома: один о Львове, второй о кресах{16}. Моя память скорее вербальная, нежели зрительная — возможно, поэтому больше, чем фотографии Черной каменицы[47] или львовской ратуши, меня взволновало рассматривание карты города с польскими названиями. Если вы не провели во Львове первые двадцать пять лет своей жизни и не вросли в его камни, вам трудно будет понять, что значат для меня такие названия, как Сыкстуская или аллея Фоха, по которой ездили на наш великолепный вокзал. Вроцлав я посетил два раза и признаюсь, что, к сожалению, для меня этот город совершенно чужой. Тогда как Львов — я настаиваю на этом — у нас украден. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь создал диораму размером в несколько метров, изображающую Львов в 1939 году: трехмерные улицы и площади, которые можно было бы разглядывать, как Рацлавицкую панораму[48].
При этом, хоть я и принадлежу к тем, кто жил за Бугом, и мог бы теоретически требовать возмещения за два каменных дома, которые мой отец приобрел трудом всей своей жизни, я все же постеснялся бы обратиться в наш Минфин. Нельзя подпиливать ни корни, ни сук, на котором сидишь. Однако сегодня — на что обращают внимание даже ватаги агностиков на страницах «Без догмата» — угасло чувство государственности, каковое когда-то Болеслав Пясецкий[49] назвал «государственным инстинктом». Молодые люди вообще не мыслят в таких категориях — это какая-то стратосфера, недоступная их умам.
Тем временем Стасюк ездит по всеми забытым уголкам Румынии, Венгрии или Албании и наблюдает наполовину исчезнувшие формации, которые там еще сохранились. Мы не отдаем себе отчета в том, какое множество разнообразных процессов и явлений одновременно и параллельно происходит в нашем мире. Мы же остаемся крошечной частичкой этого мира. Vita nostra brevis est{17}*… но оказывается, что в нашу короткую жизнь можно уместить огромное количество переменчивых событий и переживаний, а также ненужных и вредных режимов, которые распадаются в прах, и неизвестно, зачем они вообще возникали.
Июль 2004