Фил

Фил

Я рассказал Филу о «шутке» Ла. Добавил что-то о двоемыслии, какое было в коммунистических странах и подвергалось осмеянию на Западе.

А л: А у нас самих это двоемыслие процветает куда сильнее, чем при коммунизме!

Ф и л: Никакого двоемыслия тут нет. Тут имеет место нечто другое, похожее на двоемыслие, но по сути дела нечто противоположное ему. В чем заключалось двоемыслие людей коммунистического общества?

А л: Люди имели два различных образа мыслей – публичный и личный. Первый проявлялся в том, что люди говорили и писали для начальства, в коллективах, на собраниях, в газетах, в книгах. Второй проявлялся в том, что люди думали про себя и говорили в узком кругу друзей и близких.

Ф и л: Допустим, так. А что на Западе противопоставляли этому?

А л: Свободу высказывать то, что люди думали про себя, и плюрализм мыслей.

Ф и л: Это мало сказать. Есть право думать, что хочешь, и высказывать публично, что думаешь. Это право не безгранично. Но оставим этот аспект без внимания. Допустим, никаких ограничений тут нет. Остается еще другой аспект, более важный.

А л: Что ты имеешь в виду?

Ф и л: Есть право и есть реальность, не зависящая от права. Мы противопоставляли коммунистическому реальному двоемыслию не реальность же, а право свободы мысли и ее публичного выражения. Право! Но это право подобно любому другому нашему праву. Оно подобно, например, праву каждого становиться министром, президентом, миллионером и т.п., праву покидать страну и возвращаться обратно, поселяться где хочешь, искать работу по вкусу и т.п. Но имеем ли мы реальные возможности для всего этого?! Способны ли мы реализовать свои права?! А что, если нам предоставлены все эти прекрасные права в расчете на то, что мы просто не способны ими воспользоваться в полную меру, если они для нас подобны праву быть гением, красавцем и т.п., подобны праву ходить гулять на Луну?!

А л: Всякое право таково.

Ф и л: Нет, не всякое. Есть права как разрешения безнаказанно делать что-то возможное и доступное. Есть права как отсутствие запрета на какие-то действия. Есть права как запреты наказывать людей за какие-то действия и чинить им препятствия. У нас все это свалено в одну кучу. Но вернемся к теме нашего разговора. Существенно тут то, что именно способны думать и говорить мы, западные люди, фактически. Вот что следовало бы противопоставить реальному коммунистическому двоемыслию. Кстати, на бумаге и у коммунистов было записано право на свободное выражение мыслей. Они даже поощряли это, утверждая, будто критика и самокритика суть движущие силы коммунистического общества.

А л: И что же мы имеем у себя в реальности в этом отношении?

Ф и л: Повторяю и подчеркиваю, важно то, каковы наши реальные способности думать и говорить публично. Важно также то, что именно мы как западоиды, т.е. как существа рациональные и практичные, считаем целесообразным думать про себя и высказывать публично по тому или иному поводу. Причем без принуждения извне, без страха наказания, исключительно в силу своей натуры западоидов. В силу этого фундаментального фактора нашей общественной жизни наш допускаемый правом плюрализм мнений оказывается подобным плюрализму в выборе фасонов брюк, типов зубных щеток и окрасок автомобилей. Различие позиций политических деятелей и интеллектуалов нисколько не нарушает это впечатление. Это тот же плюрализм марок, фасонов, красок, оттенков, размеров и т.п. мнений и слов, то есть предметов, которыми они оперируют в своей деятельности. Наш плюрализм мыслей есть фактически одномыслие, лишь поверхностно и по видимости являющийся многомыслием. Отсутствие же двоемыслия в коммунистическом смысле есть лишь отсутствие второго («домашнего») мнения, поскольку иметь его мы практически просто не можем в силу наших качеств, а если и можем, то не развиваем в себе как нечто практически ненужное, нецелесообразное. Мы, западоиды, фактически образуем множество индивидов, думающих поразительно однообразно. Мы суть одно существо, размножившееся в сотнях миллионов экземпляров. Коммунистическое двоемыслие нас раздражало не потому, что люди думали одно, а говорили другое, а потому, что мы сами оказались неспособными даже на это.

А л: А что же в таком случае произошло в случае с Ла?

Ф и л: То, что высказал Ла, отражает не двоемыслие, которого у нас нет и быть не может в силу нашей природы, а наше плюралистическое единомыслие, рассматриваемое с точки зрения различия формы и содержания. Все участники конференции говорили одно и то же, но выражали это одно и то же в различной словесной форме. Ла в своем проекте сделал то же самое, что и авторы речи председателя Комиссии по проблемам иностранцев. Только Ла обошелся без подобающей для публичности формы. В случае же двоемыслия «домашнее» мнение не есть форма выражения публичного, а публичное не есть форма выражения «домашнего». Они различны по существу. И это было одной из слабостей коммунизма. Мы такой слабости не имеем.

Этот разговор с Филом послужил мне уроком. Я ощутил, что мое понимание общественных явлений весьма далеко даже от первичной ясности и определенности. Фил, конечно, многое знал и понимал лучше меня. У него есть чему поучиться, и я эту возможность должен использовать.