Глава десятая. ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ЕВРЕЕМ?

Глава десятая. ЛЕГКО ЛИ БЫТЬ ЕВРЕЕМ?

В 1987 году, еще при коммунистическом правительстве, я побывал в Польше. Самолет приземлился на военном аэродроме под Краковом, и мы поехали на машине по уныло однообразной местности. Некоторое время спустя, нам по дороге попалась полуразрушенная деревушка, единственным опознавательным знаком которой была надпись "Освенцим". "Это же Аушвиц", – содрогнулся я. Там и в самом деле жили люди.

Миновав деревню, мы через несколько минут подъехали к воротам лагеря, украшенным позорным лозунгом: "Труд делает свободным". Как вскоре я узнал, не бараки Освенцима были тем местом, где подвергалась уничтожению большая часть из почти двух миллионов евреев, хотя и здесь погибли многие тысячи. Освенцим использовался, главным образом, как центр для германских специалистов по допросам и пыткам. Ликвидация же осуществлялась в другом месте. Вместе с коллегами-парламентариями и еврейскими школьниками из Израиля и других стран мы прошли пешком по колее, ведущей из Освенцима в соседнее Биркенау. Рельсы провели нас сквозь другие ужасные ворота и внезапно оборвались около белой железнодорожной платформы, уходящей внутрь лагеря на несколько сотен метров. По обеим ее сторонам находились крематории, теперь уже кое-где разрушившиеся. Поезда ежедневно останавливались у этой платформы, доставляя тысячи евреев в газовые камеры. А там от них вскоре не оставалось ничего, кроме пепла.

До тех пор, пока я сам не очутился здесь, в Биркенау, я и представить себе не мог, насколько крошечной по земным меркам была эта точка. Хватило бы и одного захода бомбардировщика, чтобы фабрика смерти прекратила функционировать. А ведь союзники бомбили стратегические цели всего лишь в нескольких милях отсюда. Будь отдан такой приказ, пилоту достаточно было бы чуть повернуть ручку, чтобы прекратилось массовое убийство. Но такого приказа никто никогда не отдал.

Многие из тех, кто побывал в Биркенау, полагают, будто союзники и не подозревали, что евреи всей Европы систематически подвергались уничтожению. У меня другие сведения. Когда я работал в ООН, мы с коллегами полтора года вели кампанию за открытие секретных архивов с материалами ООН по нацистским военным преступникам. Когда же мы в конце концов получили доступ к этим досье, то обнаружили, что союзническая Комиссия по расследованию военных преступлений, созданная в Англии в 1942 году, и состоявшая из представители семнадцати стран, получала четкую и исчерпывающую информацию о том, что происходило в Биркенау, Хелмно и Дахау уже в начале 1944 года, – за полтора года до того, как падение нацистской Германии погасило пламя в печах. Если бы союзники приняли во внимание эту информацию, бессчетное множество евреев было бы спасено. Но они знали и ничего не предприняли. Еврейство Европы было обречено.

Как евреи дошли до такой полной беспомощности? Как целый народ дошел до того, что его, как стадо, погнали на бойню, а он не был в состоянии воспротивиться столь чудовищному насилию над личностью каждого и над коллективным бытием всех? И как же они не смогли хоть каким-то действием доказать свое пресловутое мессианство?

Центральное место в скорбном опыте еврейского народа принадлежит проблеме слабости евреев, которая представляется оборотной стороной их силы. Меж этих двух полюсов и протекала еврейская история нового времени. Конечно, за последнее столетие – период, составляющий основной предмет нашей книги, – еврейский народ пережил наиболее резкие колебания маятника обстоятельств от одного полюса к другому. Погромы в России, дело Дрейфуса, надвигающаяся гроза антисемитизма, и ее кульминация – чудовищный взрыв Холокоста, циничная британская политика пресечения попыток палестинского ишува привести евреев Европы в спасительную Обетованную Землю, – вот те трагические ступени, по которым народ опустился до полнейшего немощного бессилия. И, соответственно, возрождение Израиля, возвращение евреями их былой военной мощи и их выдающиеся победы над противником, превосходящим в силе и технике, знаменовали собой движение в противоположном направлении. Хотя столь трагические колебания и происходили лишь в последнем столетии, я считаю, что возрождение Израиля можно осмыслить лишь в гораздо более широкой перспективе, в свете тысячелетней истории. Ибо евреи – один из древнейших народов Земли, обладающий к тому же особой исторической памятью. Возрождение Израиля было сознательным стремлением избавиться от мертвой хватки непреходящего страдания, вплести в ткань еврейского будущего прочные нити неумирающей коллективной воли и целеустремленности, коренящейся в героической традиции.

Чтобы в полной мере осмыслить эту взаимосвязь силы и слабости в истории евреев, необходимо проследить положение нашего народа в течение гораздо более длительного периода времени, нежели современная эпоха. Исходной точкой такой перспективы, должно неизбежно стать положение евреев в древности, ибо именно в этот период происходило накопление жизненно важного опыта нации, формирование многих черт еврейского характера, еврейского мировосприятия, зарождались надежды, возлагаемые евреями на будущее.

В противоположность тому представлению о евреях, которое сложилось главным образом в последнее время, евреи в древности вовсе не были покорными жертвами. Напротив, они славились совершенно иными чертами национального характера, о чем свидетельствуют эллинистические и римские источники. В древности евреев, пожалуй, не слишком любили, но, несомненно, уважали за решимость и умение отразить любые посягательства на их права и свободу. Трудно найти другой народ, который бы так долго и упорно сопротивлялся столь необоримым обстоятельствам. Хотя земли евреев завоевывались поочередно и ассирийцами, и вавилонянами, и персами, и македонцами, и римлянами, и византийцами, и арабами, еврейский народ сопротивлялся почти двадцать веков.

На этом первом длительном этапе своей истории еврейский народ породил целый ряд замечательных военачальников и политических деятелей, возглавивших его затянувшуюся борьбу. Вряд ли в истории какой-либо нации найдется такой реестр, если найдется вообще: Моисей, Иисус Навин, Гидеон, Девора, Саул, Ионатан, Давид, цари Израиля и Иудеи, Нехемия, Маккавеи, Бар-Кохба, Элазар Бен-Яир, Иегуда Галилеянин, Шимон Бар-Гиора и другие менее известные иудейские предводители успешных восстаний против Рима и Византии.

Еврейскую диаспору в древности отличало еще и особое еврейское сопротивление. Со второго века до н.э. и вплоть до завершения римского владычества, евреи в Египте, Сирии и Римской империи славились своей способностью к политическому и вооруженному сопротивлению погромам, резне и грубому нарушению их прав со стороны нееврейского населения, среди которого они жили. “Вы знаете, как велика толпа их, как они сплочены, и какое влияние они оказывают”, – сетовал Цицерон, пытаясь избежать несвоевременных столкновений с евреями Рима[510]. Против Рима и Византии евреи Иудеи боролись буквально в одиночку, оказывая в течение шести веков совершенно безнадежное сопротивление сверхдержаве, покорившей значительную часть цивилизованного мира.

Если и существует какое-либо качество, которое евреи вынесли из собственной древней истории, то это – упорное нежелание уступать другим народам свою религиозную и политическую независимость, а равно и готовность к неустанной борьбе с потенциальными угнетателями. Порой они в этом преуспевали, хотя гораздо чаще – нет. Но они никогда не прекращали этой борьбы, что уже само по себе сохранило их самобытность и систему ценностей, и уберегло их от ассимиляции и исчезновения, которые постигли бесчисленные другие народы, не устоявшие перед мощью империй.

Куда же исчезла эта способность к сопротивлению, как же ее сменил ставший реальностью образ беззащитного еврея? Это случилось не в одночасье. Побежденные, покоренные и измученные, евреи, тем не менее, продолжали бороться за право распоряжаться своей собственной судьбой. И порой проходили долгие десятилетия, прежде чем они вновь собирали и восстанавливали свою коллективную волю. Конечно, трагически затянувшаяся борьба против Римской империи отняла у нации много сил и энергии. Однако в противоположность расхожему мнению, эти поражения, напротив, не смогли искоренить в евреях волю к сопротивлению, о чем свидетельствуют последующие восстания евреев против Рима и Византии уже после Бар-Кохбы. Ибо, до тех пор, пока еврейский народ жил на своей земле, у него целиком и полностью сохранялась военно-политическая дееспособность, о чем свидетельствуют отношения с персами вплоть до начала седьмого века, когда евреи сначала заключили союз с ними, а потом – против них, как против оккупантов.

Однако после того, как евреи попали в изгнание и превратились во множество рассеянных по средневековому миру общин, они постепенно лишились всех тех условий, которые необходимы для самообороны. Хотя в средневековых городах евреи изолированно жили в собственных кварталах, они постепенно утрачивали свою способность давать должный отпор. Особенно заметен этот процесс в государствах средневековой Германии, где евреи, в отличие от остальных жителей, были лишены права ношения оружия для самообороны, несмотря на то, что именно евреи чаще всех подвергались беспричинным нападениям. Если вам нельзя носить шпагу, то вы вскоре совершенно разучитесь ею владеть. Так постепенно отмирали как физическая, так и психологическая готовность к сопротивлению. Евреи были обречены постепенно переходить на положение национального меньшинства, зависящего от покровительства, от того, захотят ли вообще хозяева их защищать. Проходило много веков, прежде чем евреев низвели до такого состояния абсолютной беспомощности. Так, например, испанские письменные источники четырнадцатого века сообщают о том, что евреи оказывали нападающим вооруженное сопротивление. Однако к тому времени подобное сопротивление стало уже исключением из правила. Еврейский народ утратил контроль над своей судьбой.

Состояние врожденной беззащитности неизбежно провоцирует агрессию. Особенно остро это почувствовали на себе те евреи, чье уникальное сочетание экономического преуспеяния с внутренней прирожденной слабостью, делало их притягательным объектом для агрессии, и порождало все нарастающую волну погромов и притеснений. Изгнанные из одного места, евреи обычно обретали землю обетованную в другом, нарушая договор с сувереном и знатью, как правило, только при условии грубого нападения, когда их союзники и заступники оказывались низвергнуты или ослаблены. Еврейский народ стал тем народом, которого другой народ уничтожает, зачастую, не без удовольствия и, как правило, безнаказанно. В одном ряду стоят избиение евреев крестоносцами в одиннадцатом веке, изгнание из Испании в пятнадцатом, великое кровопускание на Украине в семнадцатом, погромы в России в девятнадцатом и Холокост в Европе нашего времени. По мере совершенствования способов уничтожения, трагические события становились все ужаснее и ужаснее.

Первым результатом атрофии еврейского сопротивления стало физическое уничтожение евреев в немыслимых масштабах. Ни один из народов не оплатил такой ценой свою беззащитность. Но было и другое роковое последствие. Медленно и неуклонно на протяжении веков изгнания менялся облик и характер еврея. Славное прошлое евреев померкло в глубинах времени и утратило всякую связь с настоящим. Само слово "еврей" стало объектом презрения, насмешек, в лучшем случае, жалости. В сотне различных языков оно стало синонимом слова "трус". Прозвище "вечный скиталец" прочно закрепилось за евреем, свидетельствуя о непрочности и ненадежности его существования. Не осталось и следа того сдержанного восхищения мужеством и упорством евреев, которое испытывали люди в древности.

Хуже того, этот уничижительный образ был усвоен значительной частью евреев, и многие из них стали относиться к себе так, как к ним относились другие. Особенно пагубный сдвиг произошел в наше время. Едва возникли доктрины современного пацифизма, многие евреи кинулись к ним с распростертыми объятиями, полагая, что наконец-то они смогут превратить во всеобщую добродетель то, что всегда было исключительно еврейской уязвимостью. То, что евреи "не хотели" (не могли) прибегать к оружию, что они не хотели "унижать" собственное достоинство, "опускаясь до насилия", было воспринято как явное свидетельство их морального превосходства над остальными людьми, которые не подвергались подобному ограничению.

Из всех сионистских лидеров лишь В. Жаботинский видел, к чему это ведет. В 30-х годах он забил тревогу и заговорил о надвигающейся опасности. В 1938 году в Варшаве в день еврейского поста Девятого Ава (в ознаменование разрушения Иерусалимского Храма) он обратился к трем миллионам польских евреев, из которых почти никому не было суждено пережить войну, со словами:

"Вот уже три года, как я умоляю вас, евреи Польши, венец мирового еврейства, обращаюсь к вам, неустанно предостерегая вас, что катастрофа уже близка. Волосы мои побелели, а сам я постарел за эти годы, ибо сердце мое истекает кровью оттого, что вы, дорогие братья и сестры, не замечаете вулкана, который скоро начнет извергать уничтожающее пламя. Предо мною стоит ужасное видение. У вас все меньше и меньше времени на спасение. Я знаю, вы не можете этого осознать, ибо вас беспокоят и смущают повседневные заботы… Прислушайтесь к моим словам в этот последний, двенадцатый час. Ради Бога: пусть каждый спасает себя, пока для этого есть еще время, ибо время уходит".

Но Жаботинский видел еще и проблески света в этом мраке:

"И хочу я вам сказать кое-что еще в этот день Девятого Ава: те, кому посчастливится избежать этой катастрофы, будет жить, дабы встретить счастливый миг великой радости евреев: возрождение и создание Еврейского Государства! Не знаю, доживу ли я до этого, но сын мой доживет! В этом я уверен, как уверен в том, что завтра утром взойдет солнце. Я искренне верю в это"[511].

Даже за год до того, как разразилась война, мало кто мог представить себе масштабы надвигающейся катастрофы, но еще меньше было тех, кто мог разделить с Жаботинским его надежду.

В одном из последних эпизодов незабываемого документального произведения Клода Ланцмана "Шоа" (Катастрофа) уловлена эта безнадежность. "Шоа" заканчивается свидетельским показанием одного из спасшихся из варшавского гетто. Он описывает, как в один из последних отчаянных дней ужасных боев, когда немецкие войска не оставили в гетто камня на камне, его послали просить помощи у польских повстанцев. Спустившись под землю, он по канализационной системе пробрался через немецкое оцепление в "арийский" сектор Варшавы. Поляки отказали ему в просьбе. Сделав все, что мог, он решил вернуться назад. Вновь спустившись в канализацию, он в кромешной темноте вышел на поверхность в самом центре гетто. Его встретила абсолютная тишина. Все были мертвы. И этот выживший человек вспоминает, как он сказал себе: "Я последний еврей. Дождусь утра и немцев"[512].

Он был не так уж далек от истины, решив, что остался последним из евреев. В 1942 году правители нацистской Германии собрались на вилле берлинского пригорода Ванзее для выработки "Окончательного решения". Как впоследствии стало известно, нацисты планировали уничтожить всех евреев в Европе, от Британии до Советского Союза. Они составили подробные списки на полное уничтожение 11 миллионов человек, вплоть до двух сотен албанских евреев, внесенных в ликвидационный список[513]. В первоначальном плане немцы предусматривали уничтожение только евреев Европы. Однако, когда нацистские армии вторглись в Северную Африку, началась депортация евреев в лагеря смерти также и из этих стран. Их, как и евреев России, спасло лишь поражение гитлеровской Германии.

Это, по-видимому, было следствием длительного, чудовищного перерождения евреев: сыны Маккавеев были обречены исчезнуть с лица земли.

Однако, на этом нижайшем из уровней еврейской истории начало свершаться второе великое преображение: евреи вновь открыли в себе способность к сопротивлению. В огромных армиях стран посленаполеоновской Европы стали муштровать и солдат из евреев, а к началу первой мировой войны на военной службе находились уже сотни тысяч евреев, которые сражались в армиях по обе стороны фронта. Во Второй мировой войне евреи участвовали в борьбе на стороне союзников. Но наиболее поразительная трансформация вершилась в глубинах самой бездны. В Варшавском гетто, в Треблинке и Собиборе евреи героически сопротивлялись нацистам. Восставая против нацистов в этих ужасающих, невероятных условиях, они доказывали, что не прервалась еще та древняя нить, что была вплетена в ткань их характера.

Во время Первой мировой войны сионисты приступили к воссозданию (после многовекового перерыва) подразделений еврейских вооруженных сил. Начало этому положил Еврейский легион Жаботинского, затем его сменили временные формирования самообороны в 20-х годах, Особые ночные отряды Орда Уингейта в 30-х и Еврейская бригада в английской армии времен Второй мировой войны. На их основе впоследствии сформировались вооруженные соединения Хаганы, ЭЦЕЛа и ЛЕХИ, которые, в свою очередь, проложили путь к созданию Армии Обороны Израиля.

С основанием государства Израиль подавляющее большинство евреев быстро пришло к осознанию чрезвычайной важности военной мощи для страны – перемена гораздо более неожиданная и разительная, нежели постепенная утрата в прошлом этого понимания. Ибо если превращение евреев из воинственного народа в народ покорный происходило на протяжении многих веков, то всего лишь за несколько лет возрождения независимости евреи вновь овладели военным искусством. К великому изумлению мира, Еврейское государство создало армию, доказавшую свою способность вновь и вновь наносить поражение армиям лучше оснащенного и гораздо более многочисленного противника. Более того, а борьбе с терроризмом израильские солдаты показали деморализованному и парализованному миру, что цивилизованные общества могут справиться с этим бедствием. Бесчисленными операциями и спецрейдами, достигшими апогея в спасительной миссии в "Энтеббе", Израиль доказал, что с терроризмом можно бороться и его можно победить.

Это изменило само представление о еврее у неевреев. Уважение к военной доблести израильтян, сражающихся против превосходящих сил противника, вовсе не означает, что антисемитские стереотипные представления о евреях изменились всюду и везде, – у некоторых антисемитов, поощряемых арабами, создался карикатурный образ трусливого корыстного еврея, облаченного в десантную форму. Однако, несмотря на эти гротескные искажения, большинство людей во всем мире прекрасно понимают, что с еврейским народом в Израиле происходят важные перемены. Восхищаясь, как и в древности, решимостью, находчивостью и отвагой, проявленными еврейской армией, многие меняют свое представление о евреях, или, по крайней мере, о некоторых из них.

Однако гораздо значительнее оказались перемены в отношении евреев к самим себе. Началось это в 90-х годах прошлого века. Все, кто приезжал в эти годы в Палестину, отмечали перемены, происходившие в еврейской молодежи первого поколения пионеров ("халуцим"). В отличие от своих правоверных собратьев из еврейских кварталов Цфата и Иерусалима, эти молодые евреи (главным образом, сыновья и дочери недавних репатриантов) обрабатывали землю, объезжали лошадей, учились стрелять, говорили на возрожденном иврите. Они умели поддерживать дружеские отношения с арабами, а, если надо, то и противостоять им, чем снискали у них если не любовь, то уважение.

Примером людей этого нового поколения была семья Ааронсонов из поселения Зихрон-Яаков, которая на переломе столетии стала широко известна как в Палестине, так и за рубежом. Зажиточные фермеры, они получили шумную международную известность благодаря достижениям старшего из сыновей – решительного и волевого Аарона. Ааронсон был многосторонней личностью: талантливым агрономом, мудрым и дальновидным политиком, трезвым организатором и руководителем. Он сам, его не менее волевая и решительная сестра Сара и группа молодых палестинских евреев, в которую входили такие колоритные фигуры, как искатель приключений Иосеф Лишанский и мечтательный романтик Авшалом Файнберг, создали тайную разведывательную сеть. Они передавали сигналы английским кораблям из собственного имения, с отвесной скалы над Средиземным морем. Каждой из этих неординарных личностей членов группы НИЛИ – была уготована, как стало потом известно, трагическая смерть: Сара наложила на себя руки, когда турки пытали ее на допросах; Авшалома убили бедуины в песках близ Рафиаха, когда он шел к британской линии фронта в Египет, Лишанского турки повесили в Дамаске – после того, как он был пойман на севере страны; Аарон пропал без вести тридцати девяти лет, когда его самолет таинственно исчез над Ла-Маншем. И, тем не менее, мужество и отвага, проявленные этими молодыми евреями, присущий им особый дух, сочетавший в себе поглощенность земными интересами с неистовой гордостью и столь же неукротимым стремлением изгнать с еврейской земли оттоманских оккупантов, сформировали моральные качества целых поколений молодых палестинских (а потом и израильских) евреев. Британский полковник Ричард Майнерцаген, о котором я рассказал во второй главе, в качестве офицера разведки генерала Алленби работал с группой Ааронсонов, и в результате этого сотрудничества полностью изменил свое прежнее представление о евреях.

Эта существенная перемена в еврейском характере совершилась на земле Палестины чрезвычайно быстро – за первую половину столетия. Накануне провозглашения независимости Израиля возник совершенно новый тип характера еврея, готового подняться на борьбу за освобождение своего народа. Пятьдесят дет – это миг в совокупной жизни древнего народа, но в жизни каждой отдельной личности этот срок может показаться вечностью. К тому моменту, когда выросло и достигло зрелости второе и третье поколение, евреи Израиля начали забывать гетто.

Я познал это на собственном опыте. Хаим Бен-Йона был одним из молодых израильских новобранцев, с которым я познакомился в элитной военной части, куда мы оба пошли добровольцами. Хаим был на добрые полголовы выше всех нас, да и во всем остальном он тоже выделялся. Застенчивая улыбка скрывала сильный характер, сочетавшийся с внутренней собранностью, что делало его первым из всего нашего призыва кандидатом на поступление в офицерскую школу. Если вообще существовал человек, являющий собой наглядный пример тех качеств, которые мы ценим в характере израильтянина, то этим человеком был Хаим. Нам всем это было ясно с первого дня в армии. Зачисление в часть оказалось сопряжено с суточным восьмидесятикилометровым переходом, причем путь пролегал по труднопроходимой местности, и происходило это во время жесточайшей зимней бури. В самом начале перехода офицер, командовавший группой Хаима, вывихнул лодыжку. Его должны были эвакуировать, и он попросил Хаима, такого же, как и все мы, необученного новобранца, принять командование. Хаим сделал это просто и спокойно.

В 1969 году, непроглядной ночью, когда группа наносила контрудар через Суэцкий канал после кошмарного египетского налета – Хаим погиб во время внезапно начавшегося артобстрела. Он упал в канал и исчез. Мы безуспешно искали его всю эту и следующую ночь. Несколько дней спустя египтяне вернули нам его тело. Хаим был погребен в конце длинной кипарисовой аллеи в кибуце Эц-Хаим в западной Галилее, у своего родного дома. Здесь же я познакомился с матерью Хаима, Шуламит, и узнал, что Хаим родился вскоре после того, как они с его отцом были освобождены из нацистского лагеря смерти. Родись этот отважный молодой офицер двумя годами раньше, он был бы брошен в печь, как миллион других еврейских младенцев. Мать Хаима поведала мне, что хотя она и испытывает ужасную боль, в ней нет привкуса горечи, потому что сын ее погиб в форме еврейского солдата, защищающего свой народ.

Мне было тогда девятнадцать лет, и слова эти глубоко запали мне в душу. Я ловил себя на мысли: что, если бы Хаим не прожил даже и такой короткой жизни. Или, еще ужасней, что он мог бы пережить войну, но жить в мире, где не было бы Израиля. Родись Хаим в другой стране, стал бы он таким же бесстрашным еврейским парнем, но говорящим по-венгерски, был бы он так же уверен в своем месте в жизни, был бы он так же внутренне спокоен? Для меня это была очень сложная проблема, и я не был уверен в ответе. Я-то родился в еврейском государстве и потому верил, что та система ценностей и отношений, в которых выросли я и мои сверстники, были естественны, неизменны и даже общеприняты у евреев.

Отличительной чертой характера многих евреев в Израиле стало отсутствие чувства личной незащищенности, которое присуще наиболее удачливым их собратьям в диаспоре. Что значит быть евреем в Израиле? Не лучше ли живется еврею в галуте? Этим вопросом почему-то задаются крайне редко. Несмотря на множество проблем, израильтяне в подавляющем своем большинстве чувствуют себя в Израиле целиком и полностью дома. Конечно, многие евреи чувствуют себя как дома и в Америке, но, испытав на себе проявления откровенного антисемитизма, они могут лишиться этого чувства безопасности. Когда неевреи отмечают в евреях эту уязвимость, то зачастую ошибочно приписывают ее трусости. Я долго не мог до конца уразуметь, почему евреев считают малодушными. Хотя, конечно же, мне в детстве и юности попадались в Иерусалиме поразительные трусы, но чаще я видел у израильтян, с которыми вместе рос, прямо противоположные качества. Речь здесь идет не о мужестве отдельно взятой личности (или о его отсутствии), но о присущей израильтянам сплоченности, которая, в свою очередь, рождает у человека чувство спокойной уверенности. Это чувство стало еще одним величайшим результатом Возвращения. Возвращение не только физически собрало евреев, но и побудило их к духовному объединению, возродило те чувства и отношения, которые были утрачены еврейством в пору рассеяния.

Скорость, с которой в Израиле выросло поколение, развившее пришедшие из глубины веков моральные принципы, оказалась беспрецедентной в истории становления культур. Эта поразительная метаморфоза могла произойти только потому, что еврейский народ сохранил память о своем былом величии. Он сберег стремление не только вновь обрести свою национальную независимость, но и возродить самоценность каждой отдельно взятой личности. Вот почему весть о событиях, происходивших в Израиле, достигала самых отдаленных уголков диаспоры и оказывала колоссальное воздействие на евреев, живущих в различных уголках мира. Победа в Шестидневной войне возродила еврейскую национальную гордость. И вовсе не случайно после победы в Шестидневной войне произошло великое пробуждение советского еврейства, покоившегося в полувековой коммунистической амнезии. Становление Государства Израиль, способность евреев к решительному сопротивлению, возродившаяся после столетий покорности, трансформировали душевное состояние рассеянного по всему миру еврейского народа.

Но эта трансформация не была перерождением. Ибо еврейский народ и не мог сразу приспособиться к новой, независимой жизни. Когда вашу судьбу веками определяли другие, то очень сложно принять мысль, что вы сами можете направлять действия других. Политическая культура предполагает, что борьба за обеспечение политических прав является естественной и неотъемлемой частью борьбы за существование.

Однако евреям очень трудно было смириться с мыслью о необходимости применения военной силы, они мучительно преодолевали укоренившееся представление о том, что нашему народу это чуждо. Призывы Теодора Герцля и Владимира Жаботинского к формированию еврейских вооруженных сил были отвергнуты многими евреями как неуместный вздор. Еврейские критики изо всех уголков света предупреждали, что появление у евреев своей военной машины приведет наш народ к милитаризму и национальному экстремизму, словно сам по себе факт владения оружием не совместим с нравственностью. Если бы союзники, сражавшиеся с нацистами, придерживались того же мнения, то человечество было бы обречено.

Отвергая призыв сионистов организовать политическое и военное сопротивление, евреи Европы потеряли целых четыре десятилетия. В результате этой нерешительности и стал возможен Освенцим.

Упорное нежелание большинства евреев признать очевидную необходимость самообороны кажется сейчас невероятным. Конечно, после Катастрофы евреи пришли к пониманию необходимости военной силы. Они осознали тот суровый факт, что именно отсутствие возможности оказать фашистам физическое сопротивление привело к беспощадному массовому истреблению трети еврейского народа. Это осознание и привело к созданию Армии Обороны Израиля, без которой на долю евреев выпал бы новый Холокост от рук арабов.

Но даже многие израильтяне, признающие необходимость вооруженного сопротивления, внутренне противятся тому факту, что противостояние продлится в течение неопределенного времени. Возможно, мучительная одиссея еврейского народа стала причиной тому, что им хочется найти способ не тратить время и силы на это постоянное политическое, а зачастую и военное, противостояние. Когда же все это кончится? Именно таким вопросом задаются многие евреи в Израиле и за его пределами. Мы что, вечно будем сражаться? Неужели взявшие меч вечно будут от него погибать?

Израилю никогда не получить окончательного ответа на эти вопросы. Никто не в состоянии ни прозреть бесконечную череду войн, ни предсказать масштабы сражений или их исход. Разразятся ли новые войны, или взрывоопасная обстановка разрядится дипломатическим путем – на эти вопросы никто не может ответить с уверенностью. Но уверенно можно предположить, что конфликт на Ближнем Востоке не прекратится ни при каких обстоятельствах, разве что вдруг выяснится, что история подошла к своему концу, и мы вступаем в золотой век. И не случайно мечта эта – тоже еврейского происхождения. Правда, видения Исайи и других иудейских пророков устремлены были, главным образом, на то, чтобы научить нас стремиться к тому, чего вовсе не обязательно ожидают на будущей неделе. У евреев столь обострено представление о том, каким человечеству следовало бы быть, что они зачастую поступают так, словно это уже и есть на самом деле.

Нигде стремление увидеть, что все движется к скорому и успешному концу, не ощущается столь остро, как в Израиле. Естественно, что в стране, которую неоднократно осаждали вражеские армии, стремившиеся ее уничтожить, в стране, чьи восемнадцатилетние сыновья и дочери отдают годы своей молодости службе в армии, а взрослые резервисты служат еще двадцать пять лет, возникает непреодолимое стремление к миру. В результате этого в широких кругах израильского общества сформировалось упрощенное, несколько сентиментальное и едва ли не мессианское представление о политике.

Я хорошо помню, какую позицию заняли многие израильтяне после победы в Шестидневной войне. Тогда широко распространилось мнение, что арабы запросят немедленного прекращения конфликта. Помню, что даже мне, восемнадцатилетнему, казалось невероятной ребяческой глупостью убеждение, будто арабские лидеры снимут телефонную трубку, и в мгновение ока предложат прекратить многолетнее противостояние. Знаменательно, сколь многие в Израиле тогда действительно верили в это, не допуская мысли, что арабы будут продолжать борьбу с Израилем другими методами, пока не подготовятся к следующему военному витку; не учитывая, что для изменения арабского отношения к Израилю потребуется немалое время.

Такое отношение было, отчасти, результатом сложившейся тенденции приписывать арабам те же самые чувства, что испытывали мы в Израиле. Сторонники такой позиции совершенно не принимали в расчет различий в ментальности, культуре, истории и политических ориентациях. Многие израильтяне верили, что арабы ненавидят войну так же, как и они сами. Мол, если им как следует разъяснить мирные намерения Израиля, то арабы с восторгом заключат нас в свои объятия. Такой сентиментальный подход к этому вопросу отстаивало в 20-х годах движение "Брит Шалом" (Союз мира). Его возглавлял американский раввин Джуда Магнес, поселившийся в Иерусалиме, и ставший ректором Еврейского университета. Магнес, как истинный американец, считал, что арабо-еврейский конфликт был результатом неумения общаться. Он полагал, что муфтия можно убедить, умиротворить и успокоить, что ни при каких обстоятельствах евреи не должны браться за оружие и наносить ответный удар, ибо это только усугубит враждебное отношение к ним со стороны арабов. Трудно поверить, как много выдающихся представителей интеллигенции еврейского ишува в Палестине продолжало цепляться за эту точку зрения – не только перед лицом спровоцированных муфтием кровавых антиеврейских вспышек, но даже и в тот период, когда он был активным сторонником нацистов. Среди нас и сегодня все еще немало последователей движения "Брит Шалом", игнорирующих реалии арабской политической жизни, отвергающих саму мысль о том, что арабы стремятся к уничтожению Израиля. Следуя какой-то извращенной логике, эти люди считают, что нужно проводить политику умиротворения агрессора, а не оказывать ему сопротивление.

Это отношение к арабо-еврейскому противостоянию заметно сказывается на образе мыслей неожиданно многочисленной части населения Израиля – людей как левой, так и правой ориентации. Основывается оно на неослабном желании евреев увидеть конец этой борьбы. По сути, это антиполитический подход к жизни наций. Согласно ему, история (или точнее, ближневосточная история) должна носить конечный характер. Мы должны достичь некоего состояния, именуемого "миром", при котором история попросту прекратится. Войнам будет положен конец, внешние конфликты утихнут, внутренние прекратятся, арабы признают Израиль, а евреи пребудут в согласии. И тогда-то Израиль станет некоей блаженной твердыней во облацех, волшебной землей иудейской, где евреи смогут наконец-то вздохнуть после борьбы и сражений.

Подобные рассуждения я помню с детства. В иллюстрированных учебниках по географии Израиля были картинки с возделанными нивами на пологих холмах, в центре которых располагались группы беленьких домиков с красными черепичными крышами и водонапорными башнями позади селений, по-видимому, олицетворяющими некий идиллический кибуц или мошав. Идея была такова: каждому из нас уготовано судьбой иметь собственный вариант этой идиллии со своим собственным домиком в тени густолиственного дерева и лужайкой перед ним, как будто мы жили не в чреве песчаной бури, как будто вокруг нас не бушевали пыльные смерчи фанатизма и войны, как будто мы жили не на Ближнем Востоке, а на Среднем Западе. Это фантастическое представление о положении дел в Израиле, включая сказочную развязку, доминировало в обучении подрастающих поколений как до образования государства, так и после того, как оно было создано.

Ввиду продолжительного отсутствия долгожданного мира пропасть между идиллией и реальностью все углублялась, порождая чувство безысходности, которое особенно обострялось на полюсах израильского политического спектра. Дело, оказывается, не в том, что эта идиллия оказалась несвоевременной или нуждается в пересмотре, а в том, что мы сбились с пути истинного и нас наказуют за грехи наши тем, что арабы отказываются нас признавать. Если только мы сумели бы исправить пути наши, мы достигли бы состояния того вожделенного пасторального блаженства, стремление к которому столь глубоко укоренись в израильской душе.

Для левых эта мессианская вера сконцентрирована на "грехе" захвата Израилем территорий во время Шестидневной войны. Сторонники этой точки зрения ностальгически оглядываются на 20-е годы, когда Израиль существовал в уязвимо зачаточном состоянии. Они как-то ухитряются помнить не ту чудовищную опасность, которой подвергалась страна, а только лишь относительную сплоченность нации, кстати, этой опасностью и порожденную.

Переоценка истории с этих левых позиций началом всех зол полагает включение в состав Израиля новых территорий после Шестидневной войны. Израиль стал самоуверенным и самодовольным, бесчувственным и антигуманным, угнетающим палестинских арабов и опорочившим израильскую душу, находящуюся в процессе становления. Дабы спасти душу Израиля, мы должны отсечь часть тела. Едва лишь нация освободится от этих территорий, как экономика страны выправится, израильтянам придется меньше служить в резервистах, появится работа для новых репатриантов и деньги на строительство безопасных автострад. Время от времени такого рода аргументы выплескиваются на страницы зарубежной прессы в виде статей о негативных последствиях "напряженных отношений, вызванных оккупацией". Основной тезис сторонников этой точки зрения таков: отдай территории и спасешься. Истинно верующие убеждены, что мы находимся на пороге спасения, но либо слишком глупы, либо, попросту, слепы, чтобы переступить его.

Зеркальным отражением этого мессианства является правое религиозное крыло, где убеждены, что уже самого по себе обустройства земли достаточно, чтобы быть достойным промысла Божия и прекращения бедствий страны. Если бы только Израиль поднапрягся и построил побольше поселений на новых землях, то можно было бы и не обращать внимания на давление мирового общественного мнения. Вариацией на тему праворелигиозной точки зрения является выдвинутая частью нерелигиозных правых идея, что Израиль мог бы добиться стабильности, если бы только смог избавиться от живущих среди нас арабов. То есть, левые считают, что избавление от новых территорий излечило бы все недуги Израиля, правые же уверены, что сохранение территорий способствовало бы достижению того же самого результата.

Все эти простые решения на самом деле не так уж просты, да и ничего не решают. Ибо в основе всего лежит проблема враждебного отношения арабского мира к Израилю. Обе фантастические идеи свидетельствуют о полнейшей незрелости политической культуры израильтян, об отчаянном стремлении уклониться от той тяжкой борьбы, которую на протяжении всего этого столетия диктует нам враждебное окружение, и с которой Израилю придется столкнуться еще и в грядущем столетии.

Конечно, непрерывная борьба вовсе не означает ведения бесконечных военных действий. Но она обязательно предполагает постоянное напряжение сил всей нации. Прекращение состояния войны с арабскими государствами и установление официального мира с ними, конечно же, существенно снизит уровень напряженности конфликта, но никогда не сможет полностью исключить возможность будущих войн и переворотов так же, как окончание холодной войны вовсе не является концом всех конфликтов или концом собственно исторического развития, как некоторые наивно полагают. Невозможно положить конец борьбе за существование, не покончив с самой жизнью.

С этим-то и не могут согласиться евреи вообще и израильтяне, в частности. Мы – нация идеалистов, и идеалистов кабинетных, у которых до сих пор ощущается слишком долгое отсутствие опыта существования в условиях политического суверенитета, и которые почитают освоение реалий международной политики непосильным трудом для себя. Пораженческие тенденции израильской политики коренятся именно в этой еврейской неспособности примириться с постоянной необходимостью проявления силы.

***

По прошествии десятилетий большинство израильтян смирилось с мыслью, что именно армия, по крайней мере, в данный период, составляет необходимую основу безопасности Израиля. Однако успехи ЦАХАЛа в деле защиты страны и ее граждан затмили собой главное: только лишь численности вооруженных сил вовсе не достаточно для того, чтобы нация выжила. Точно так же, как еще совсем недавно евреи не могли осознать необходимость военной мощи, многие израильтяне сейчас никак не могут понять значение и необходимость наличия той тотальной силы, которая складывается из совокупности военных, экономических и политических возможностей страны.

В противоположность своей вновь обретенной готовности защищаться от вооруженного нападения, многие израильтяне демонстрируют тревожащую склонность идти на уступки при первых же признаках международного политико-экономического давления. Кто мы такие, спрашивают они, чтобы противостоять всему миру? И если на то воля объединенных наций, то что нам остается, как не следовать ей? То, что зачастую просто необходимо выражать несогласие с господствующим мнением эта идея крайне редко приходит израильтянам в голову. В самую возможность выражения несогласия верится еще меньше. Нам все еще в значительной мере присуща склонность к пассивности и покорности, приобретенная в изгнании.

Двадцатое столетие наглядно доказало, что в условиях международных конфликтов политическая власть важна не менее, чем военная мощь. И никому не позволено забывать эту аксиому. Чехи пренебрегли ею, и позволили Гитлеру загнать себя в Мюнхене в угол. Фюрер вынудил их без единого выстрела сдать оборонительные рубежи своей страны. Однако за недооценку значения политической власти расплачиваются не одни только жертвы агрессии. Забывают об этом порой и сами агрессоры. Саддам Хусейн, скажем, не учел этого при попытке захватить Кувейт. Его армия в считанные часы подавила всякое сопротивление кувейтцев, однако Саддам был совершенно не готов принять политический бой, разразившийся шесть месяцев спустя, когда нужно было убедить международное общественное мнение, что его дело правое, и что правительства стран мирового сообщества не должны объявлять эмбарго и предпринимать военные действия, чтобы вырвать Кувейт из-под его власти. Он мог бы заранее подготовить почву, организовав на Западе широкую пропагандистскую кампанию, которая скрыла бы истинные намерения Ирака за ароматными клубами завесы приличествующих случаю заверений, что-де правители Кувейта – коррумпированные угнетатели собственного народа, что кувейтцы являются неотъемлемой частью народа иракского, что они приветствуют власть Саддама и т.п. Так и не сумев вступить в сражение на этом поприще, Саддам позорно проиграл. Никто не только не пришел ему на помощь, но даже и не выступил посредником в достижении более или менее благопристойного компромисса. Спасло Саддама лишь то, что в последние часы войны американцы не проявили достаточной решительности.

Иракский диктатор познал на горьком опыте: чтобы побеждать с помощью военной силы, надо одержать политическую победу, чтобы одержать политическую победу, нужно завладеть общественным мнением, чтобы завладеть общественным мнением, нужно убедить общественность в том, что твое дело правое. Это цепь непреложных условий, главное из которых состоит в поддержке со стороны общественного мнения, мобилизованного в самых широких масштабах.

Господство демократических идеалов и демократической терминологии, наряду с появлением всепроникающих средств массовой информации, вывело международное общественное мнение на главную арену политических баталий. Практически не имеет никакого значения, правое ли ваше дело или не правое, морально оно или аморально. Всякий, кто вступает в политический или военный конфликт в нашем столетии, обязан стремиться убедить международную аудиторию в том, что его дело правое. Гитлер и Черчилль – вот поистине выдающиеся примеры политических лидеров, постигших логику новой настоятельной потребности. Гитлер и Геббельс усовершенствовали методику контрпропаганды и скрывали свои агрессивные намерения, взывая к справедливости и свободному волеизъявлению. Хотя это была лишь возмутительная пародия на правду, она все же воспринималась в свое время как объяснение акций нацистов (и как оправдание бездействия Запада). Черчилль усматривал свою первейшую задачу военного руководителя в мобилизации всего западного мира через обращение в защиту его наиболее чтимых идеалов свободы и человеческого достоинства. Главное его оружие – речи были тщательно продуманы и точно ориентированы на эту цель, как, впрочем, и речи его союзника Франклина Рузвельта, который первым стал систематически использовать радиовещание как средство сплочения народа.

Чтобы продемонстрировать силу общественного мнения в век массовой коммуникации, достаточно всего лишь сравнить потрясающий эффект речей Черчилля, передававшихся по радио для миллионов слушателей, с безрезультатным на первых порах Геттисбергским обращением Авраама Линкольна. Это обращение было ничуть не менее воодушевляющим, чем все, что написано Черчиллем, но услышала его лишь горстка людей; поэтому оно почти не оказало непосредственного влияния на ход гражданской войны. Те миллионы людей, на кого повлияла поэзия и энергия этого обращения, познакомились с ним гораздо позднее великих событий, подвигнувших Линкольна составить его.

Принцип обращения к широкому общественному мнению понимали многие персонажи новейшей истории. Весьма активно пользовался им Сталин, став в глазах многих – спасителем мира и представляя деспотию демократией. Это наследие большой лжи Гитлер и Сталин завещали бесконечному множеству мелких диктаторов от Насера до Хо Ши-мина и Фиделя Кастро, которые, в свою очередь, практиковали их методы на своих жертвах и союзниках своих жертв, с тем, чтобы ослабить сопротивление своей агрессивности.