Испытание воспитанием

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Испытание воспитанием

День в школе — это коловращение детей и учителей в погоне учителей за отрабатыванием уроков, за свежими сплетнями, в курилку, на дежурство, в туалет ещё надо успеть как-то попасть хотя бы раз за день; а учеников — за булочками в буфете, которых там всегда на всех не хватает, за одноклассником, которому хочется дать пинка под зад, и за всем остальным, несмотря на то, что предложение явно уступает спросу (ни то что не опережает его)… К завершению уроков у некоторых учеников при звонке с урока крышу сносит напрочь: они не видят и не слышат ничего, кроме своего желания бежать в столовку, или на улицу, а зимой в подсобку к школьному инженеру, где можно покурить, или поскорей схватить мобильный телефон и звонить кому-нибудь, слать эсэмэски, слушать музон или рубиться в плейстейшн. Это день, обычно начинающийся с того, что в вестибюле несколько учителей и/или представителей администрации школы стоят и проверяют сменку, а также дресс-код — форму одежды учеников («Деловой стиль»!). Естественно, проверяют через одного. А потому формально. Одного остановят, придираются к нему: «Где сменка, почему без сменки, иди вытирай ботинки, давай свой дневник»… В то время как другой такой же, без сменки, воспользовавшись случаем, спокойно проходит через кордон проверяющих. Всё это проистекает в постоянной ругани и препирании учителей с учащимися, оправдывающимися, вывёртывающимися, лгущими. Затем наступает утренняя встреча учителя с детьми уже в классе или у класса: ни «Доброго утра, дети!», ни улыбки (это вообще редкость, достойная страниц Красной книги). «Так, вошли, сели, тишина. Так, почему опаздываешь?» Всё это говорится таким металлическим, командным или весьма недовольным тоном. И потом весь день в школе царит та же казарменная атмосфера, которая убивает всё хорошее, что есть в человеке.

Будучи уже взрослым человеком с определенным психологическим иммунитетом и определенным порогом стрессоустойчивости, я чувствую себя некомфортно в пространстве современной школы: вокруг агрессия в различных формах и видах (и не я одна такая, многие учителя говорили мне о таких же своих ощущениях): крики, ор, дети обзывают друг друга, кричат друг на друга, дерутся, часто дерутся, толкаются, задевают друг друга, всё время демонстрируют не столько собственную крутость, которой ещё, слава богу, нет, а попытки её обретения, попытки самоутверждения за счёт другого, позёрства и похвальбы, и всё равно чем (поездками с родителями за границу, новыми игрушками и компьютерными играми, одеждой, «мобилой», папиной машиной и т. д. и т. п. — точнёхонько по образу и подобию взрослых). А где самоутверждение и ломания одних, там и ответные эмоции: обида, зависть, агрессия, чувство несправедливости, и всё это детское, обострённое, кипучее, иногда аж до пожара ярости и ненависти (слава богу, так же быстро и гаснущих, как возгорающихся). И со стороны юных начинающих снобов в окружении своей первой свиты — начинающих прихвостней, юных завистников и льстецов (чаще, конечно, невольных, не отдающих себе ещё в этом отчёта), и с ответной стороны — уязвлённых и строптивых, и со стороны других детей, так или иначе оказывающихся вовлечёнными в общие дрязги и конфликты, — со всех этих сторон происходит постоянное, непрерывающееся (за исключением редких бессистемных рефлексий редких учителей, и то уже только на последствия) ВОСПИТАНИЕ АГРЕССИИ, в виде непрестанных провокаций и ответов на них между детьми. Очень часто встречаются и самые крайние, опасные последствия такого «воспитания» (тотального преступного попустительства школы в воспитательном вопросе), которые высокому травматизму в школе не дают оказываться вопиющим только благодаря драконовским методам репрессивного поведения администрации школы. Что немногим лучше такой же агрессии детей, во многом (если не во всём) как раз и копирующих такое поведение у старших, т. е. у тех же учителей, создающих замкнутый круг в своём непрерывном процессе оплодотворения и воспроизведения этой опухоли, постоянной её регенерации. Например, большой травматизм на школьной лестнице, где и меня саму не раз толкали (я миниатюрная, невысокая, а многие подростки в два раза больше меня и вширь, и ввысь, прут напролом, по сторонам не смотрят, кто рядом идёт или стоит, толкаются или чешут прямо на тебя с уверенностью, что ты обязательно отстранишься и дашь дорогу). А я с тяжелой сумкой с тетрадками, с учебниками, с магнитофоном, руки заняты, тащусь в десятый раз за день вверх по лестнице, и тут оголтелые подростки несутся по лестнице, сбивая меня. Однажды кто-то даже плюнул, и попало на меня, не знаю, нарочно или случайно, но в любом случае оплевали.

Очень часто на бегу в класс, на очередной урок или за ключом я мельком замечала, и взгляд останавливался на лице какого-нибудь одиноко стоящего в коридоре юноши или девочки с очень грустными глазами. Я стала останавливать своё внимание на глазах таких учащихся, и у многих из них они оказались говорящими о глубоком одиночестве и печали. С такими же глазами они сидят на школьных концертах, когда на сцене кто-то старательно пытается рассмешить зрителей под громогласные комментарии учителя-ведущего: «Ну что, ребята, понравился вам этот номер, аплодисменты!» Я тут же в зале, среди зрителей, смотрю на этих ребят: они как сидели с понурыми, скучающими лицами или с выражением «как мне это всё надоело», так и сидят, машинально лениво аплодируя или даже не аплодируя. Ловлю себя на мысли: «Ой, да я, наверное, сама с таким же выражением лица сижу, надо бы принять более радостное выражение, так сказать, соответствующее заявленному праздничному мероприятию». Потом поглядела на лица других учителей, а они сами-то не особо стараются соответствовать: сидят с такими же равнодушными и скучающими, а кое-кто и недовольными лицами. Такой вот праздник школьной жизни на радость школьнику, по одобренному завучем сценарию, с многочисленными репетициями, с борьбой за право отрепетировать номер на главной школьный сцене (это разрешат не всем желающим), с усреднённо поставленными, одинаковыми выхолощенными голосами юных актёров.

Детям приходится выживать среди грубости, скрытой и явной ненависти, в конкурентной борьбе, борьбе за оценки, среди одобрения или порицания со стороны. И равнодушия, прикрытого крашеными фанерными и пластмассовыми декорациями… И главными арбитрами детей в этой их борьбе, их судьями со стороны являются… — кто? А судьи-то их кто?! Вот про тех, скучающих на концерте мальчишек, они скажут: «Да они вообще отмороженные какие-то». Нет, это неправда, они не отмороженные вовсе, они нормальные люди, каждый с целым своим внутренним миром (просто этот мир не высказан, не выражен, спрятан от окружающих), а скучают они на концертах, потому что концерты эти нередко действительно бездарные и скучные, и орущие громкими натянутыми голосами актёры под звуки оглушающей уши музыки из усилителей и колонок — не спасают положения. А еще потому, что в этих концертах обычно участвуют одни и те же детки — любимчики учителей, — а эти пацаны никогда не приглашаются к участию в таких мероприятиях. Их просто, как стадо баранов, пригоняют в актовый зал и сажают на лавки в качестве безгласных зрителей. Хлопотно же с ними. Тем, кому все эти дети — одни только хлопоты, лишние для них. А если и действительно хлопотно с некоторыми из тех, то только потому, что они сами чувствуют свою чужеродность и неприкаянность на этом «празднике жизни», чувствуют всё это требуемое от них позёрство, ненатуральность, формальность, от которых им тошно и хочется покурить и выпить пивка за углом.

Но никто у нас не ищет ниточек для распутывания этого огромного тлеющего и горящего клубка конфликтов и расстройств, печалей, скучаний, депрессий, агрессий, сдающих нервов, выражающихся в оскорблениях и слёзах из-за плохой оценки, из-за полученного подзатыльника и пинка или очередной ядовитой шутки одноклассника (это всё не какие-то мои придумки: это обобщение многих и многих конкретных случаев из жизни конкретных детей и подростков). Например, когда ты неожиданно слышишь от ребёнка, что его только что, утром, бил папа за то, что он медленно собирался в школу. Или когда восьмиклассник с налитым кровью лицом и текущими из глаз слезами, навзрыд, задыхаясь от рыданий, проклинает одноклассниц, жестоко и нарочно задевающих его слабости, надсмехающихся над ним при всех, выставляющих удобную жертву на всеобщее посмешище, для общего веселья. Я своим ученикам стараюсь говорить: «Почему вы так не любите друг друга: встаньте на место друг друга, задумайтесь хоть на минутку, что чувствует тот человек, которого вы обижаете, даже не давая себе в этом отчёта. Вы посмеялись и через минуту забыли, а тот человек будет переживать весь день, иногда и дольше, от пережитой обиды». Маленькие ребятки это понимают, когда им объясняешь, а подростки уже далеко не все и не до конца понимают, потому что они уже зачерствели, привыкли к этой постоянной «агрессивной среде» и к постоянной борьбе за своё существование в ней (именно существование, а не жизнь — правильно люди назвали это явление, связанное со словами о постоянной борьбе). От учителей не раз слышала: «С ними говорить бесполезно: или с возрастом пройдёт, или не пройдёт, если бог ума и нормальных родителей не дал», — вот такие педагоги. Так и хочется на это сказать им: «Вот кому-кому Бог ума-то не дал, так это вам!» Зато покопаться в чьём-то грязном белье, каких-нибудь дрязгах, должных быть чьим-то сугубо личным делом, — на это всегда найдутся и желающие учителя, и их драгоценное время. Там они найдут применение.