Что делать?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Что делать?

Менее всего мне бы хотелось, чтобы разговор о трагической российской истории и драматической современности поверг прогрессивно мыслящее общество в уныние и окончательно укрепил в мысли о том, что с этой несчастной страной ничего сделать нельзя. Это неправда; отчаяние и неверие в возможность позитивных перемен проистекают, как я пыталась показать, из нашей зависимости от официального имперского исторического канона. Общество продолжает жить в навязанных рамках сомнительных периодизаций, ложного пантеона героев, искривленной системы этических координат. Если мы хотим отстоять нарождающееся в последние десятилетия светское государство, то мы должны создать «другую» историю, бороться за альтернативное прошлое ради собственного будущего и будущего наших детей. Воздух свободы 1990-х годов сыграл с нами злую шутку: казалось, что дверь в мрачное тоталитарное царство навсегда захлопнулась и можно больше не заботиться о просвещении и гражданском воспитании. Запустив рыночные механизмы экономики, демократически настроенная часть общества не позаботилась о подведении прочного этического фундамента под новое социальное здание.

Это была фундаментальная интеллектуальная и мировоззренческая ошибка, и исправлять ее придется сейчас. Нам необходимо вернуться в прошлое и переосмыслить историю собственной страны, чтобы найти нужные слова и образы, делающие идеи свободного демократического устройства, светского государства и гражданского общества более привлекательными, нежели идея великой священной империи.

Иными словами, сторонникам «гражданских вольностей» нужна новая история свободы и созидания в противовес традиционалистской холопско-барской идиллии, подающейся как исторический мейнстрим. И такая традиция в истории модерной России существовало; в ней действуют огромное количество людей и социальных групп, боровшихся за гуманизацию общества, за гражданские и религиозные свободы, за свободу личной инициативы вопреки сопротивлению среды. Мы живем на фундаменте их деяний, раздумий, достижений, потерь, и явить их опыт городу и миру необходимо не только для восстановления исторической справедливости (что само по себе достойная задача), но и для поиска выхода из ментального тупика, в котором оказалась современная Россия.

Опыт постсоветского существования показывает, что российское общество необыкновенно креативно и адаптивно отвечает на вызовы модернизации; в тяжелейших условиях развала экономики и государственности в начале 1990-х годов оно сумело самоорганизоваться и не просто выжить, но и заложить основы нового социального устройства. Но как только государство встает с колен, оно сжимает общество в своих медвежьих объятиях, снова навязывая ему архаичную систему управления и социальных отношений. Почему общество в который раз не может дать отпор государственному произволу и защитить свою автономию от репрессивного давления? Прежде всего потому, что новые жизненные практики не получают символической легитимации в лице моральных оценок и исторических прецедентов.

Дело в том, что история свободы у нас изрядно скомпрометирована советской идеологией и историографией. Вся риторика советской власти представляла собой узурпированную риторику освободительного движения. Большевики использовали реальные фигуры из истории освободительной борьбы для оправдания режима, который ничего общего ни с демократией, ни со светским государством не имел. Люди, которые боролись за свободу, оказались дискредитированы, попав в советский пантеон, в искаженный и ложный контекст. Отсюда невероятно трудно апеллировать к традиции свободы, зашельмованной советским учебником истории. В этом смысле сторонники традиционалистского мышления оказываются в более выигрышном положении, опираясь на консервативных, а подчас и мракобесных философов (вроде идеологов евразийства), поскольку запрещенные к изучению в советские годы идеи и риторика консерваторов кажутся свежими и оригинальными на фоне изувеченных идей либеральных мыслителей.

Как только государство встает с колен, оно сжимает общество в своих медвежьих объятиях, снова навязывая ему архаичную систему управления и социальных отношений.

Ирина Прохорова

Таким образом, парадокс нашего молодого гражданского общества состоит в том, что оно существует как бы «вопреки всему», то есть фактически незаконно с точки зрения нынешних официальных государственных и религиозных норм. Светской культуре явно не хватает весомых аргументов в защиту своих прав и свобод, способа и стиля жизни. Показательные процессы последнего десятилетия, начиная с дела Ходорковского, судьбы выставки «Осторожно, религия!» и кончая судами над Pussy Riot и участниками майской демонстрации 2012 года, показывают, что все экспертные оценки экономической эффективности предприятия, художественной значимости произведений, апелляции к Конституции и правам человека легко побиваются одним-единственным аргументом: оскорблением чувств верующих / ветеранов / простых граждан и так далее. Получается, что мораль и нравственность оказываются безраздельной собственностью авторитарной системы, а сторонники демократического, гражданского общества выступают в незавидной роли смутьянов, развратников, вольнодумцев – короче, «вольтерьянцев».

Здесь опять будет полезен европейский опыт попыток решения этой проблемы. В каком-то смысле мы сейчас находимся в западноевропейском XVIII веке, когда было жизненно необходимо сформулировать новую гуманистическую систему ценностей, сделать ее этической нормой для всего общества и тем самым оградить светскую культуру от клерикальных нападок. XVIII век был сложным переходным периодом в истории европейского модерного времени. После свирепых и изнурительных религиозных войн XVII века все интеллектуальные силы были направлены на осмысление и преодоление травматического опыта, на поиск основ нового социального порядка. Центральным нервом эпохи был поиск философской и нравственной легитимации нарождающегося светского общества.

Во Франции просветители-энциклопедисты развивают идею «республики словесности» и «гражданина мира»; в Германии великий философ Иммануил Кант исследует границы разума и опыта, а теоретик искусства Готхольд Лессинг размышляет о конфликте веры и догматов Священного писания; в Англии шотландский философ Дэвид Юм и экономист Адам Смит разрабатывают философию морали.

Готхольд Эфраим Лессинг – 1729–1781 – Немецкий поэт, философ и литературный критик, один из основоположников немецкого романтизма и просветительства.

Моралистические трактаты, споры о природе искусства и происхождении государства, столкновения научных и религиозных взглядов – все было подчинено выработке этического обоснования новой концепции человека: автономии от диктата государства и церкви, расширения гражданской и частной инициатив, преодоления сословных перегородок, свободы вероисповедания и так далее. И только в свете утверждения нравственности и «естественности» нового модуса существования становится понятной знаменитая метафора Адама Смита о «невидимой руке рынка». Это не универсальная отмычка для решения любых социальных проблем любого государства, как наивно полагали российские реформаторы начала 1990-х годов. Это один из экономических механизмов, приводимых в действие людьми, объединенными «сочувствием и симпатией» друг к другу, что позволяет ограничивать индивидуальный эгоизм и приумножать общественное благо.

Не имея под рукой убедительного набора собственной выстраданной социальной метафорики, сторонники светского государства вынуждены жонглировать заимствованным западноевропейским политическим лексиконом, вырывая его из исторического контекста, забывая, каким сложным и порой причудливым образом в разных странах складывалась своя социальная метафорика, описывающая новое общество: в одном случае «свобода-равенство-братство», в других – «невидимая рука рынка» и тому подобное. Не найдя понятных и убедительных для постсоветского общества аргументов для обоснования нового порядка вещей, мы оставили его без нравственных опор. Неудивительно, что дезориентированное и раздраженное общество охотно приняло привычную религиозную картину мира, услужливо предложенную путинским режимом.

Нам могут возразить, что в интеллектуальной истории России отсутствует западноевропейская рационалистическая философская традиция, что вековая российская авторитарно-тоталитарная политическая система вынуждала переносить обсуждение острых социальных проблем в сферу культуры, что привело к неразработанности политического понятийного аппарата. Что ж, это действительно так, но сказанное вовсе не означает, что мы не можем найти точки роста из критически переосмысленной многоликой традиции отечественной мысли.

В конце концов, мы живем в постмодерную эпоху, и на какой интеллектуальной платформе сформируется новое философско-историческое мышление, нам знать не дано. Произойдет ли интеллектуальный прорыв в результате нового постижения истории, или под влиянием естественно-научных идей, или посредством рождения нового художественного языка, или даже в процессе формирования нового религиозного миросозерцания, в сущности, какая разница. Главное, на мой взгляд, это осознание колоссальной ответственности, стоящей перед современным интеллектуальным сообществом, той огромной работы, которая ему предстоит для построения светского государства и гражданского общества.

Тяжелые времена – это прекрасное время для интенсивного мыслительного процесса. Так давайте же начнем работать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.