«Новояз» в реальном мире

«Новояз» в реальном мире

Принимая антиутопию Оруэлла, мы как бы соглашаемся с тем, что новояз существует уже в 1984 году и будет существовать как статичная система в 2050-м. К счастью, такой язык существовать в реальности не может.

Во-первых, ни один язык не может быть статичной системой. Во-вторых, смыслы нельзя ограничить. Задача по вытеснению из языка отдельных слов выполнима, но если некоторое понятие важно для общества, для людей, живущих в этом обществе, то слово все равно появляется в языке.

Язык неизбежно меняется – это главный закон. Самое простое подтверждение этому – придумывание искусственных языков: собственно, из них прижился только эсперанто. Искусственный язык всегда создается как некое идеальное состояние. Когда искусственный язык начинает использоваться для коммуникации, идеальность нарушается и, естественно, появляются исключения. То, за что сегодня общество так ненавидит русский язык – его изменчивость, появление новых элементов, – и есть единственно возможные свойства живого языка.

Чем же был реальный советский язык, какие элементы власть вбрасывала, вводила в русский язык? В Советском Союзе, в отличие от оруэлловской антиутопии, не существовало системной работы над новоязом – группа тайных лингвистов не сидела в кабинетах и не создавала эти изменения. Тем не менее в партийных речах, на съездах было много чрезмерно сложных синтаксических конструкций, то есть велась работа над усложнением синтаксиса. Безусловно, работали над лозунгами. От обращений «товарищ» и «гражданин», введенных после революции, до потока аббревиатур многое было введено сознательно, но это не было системной работой над языком. Работа велась над отдельными лозунгами, названиями, обращениями.

«Все попытки сильных тоталитарных государств менять язык ограничивались контролем над языком в публичном пространстве. Вне публичного пространства люди используют те слова, которые хотят».

Максим Кронгауз

При этом язык все равно остается живым, все равно остается изменчивым. Даже аббревиатуры в качестве названий обновлялись. Достаточно вспомнить цепочку из названий для самого страшного карательного органа СССР: ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ, КГБ…

Это очень интересный лингвистический процесс, активно использующийся властью. Его не надо оценивать ни как хороший, ни как плохой, но он действует. Аналогичный процесс произошел совсем недавно, когда президент Медведев переименовал милицию в полицию. Это попытка, убрав слово, изменив его на какое-то другое, сменить имидж. Когда речь идет о названиях, власть это может сделать достаточно легко. Слово убрано, возникает новое слово, и с ним могут связываться другие представления.

Понятно, что слово не спасает: если полиция ведет себя точно так же, как милиция, то через некоторое время мы относимся к полиции точно так же, как мы относились к милиции. Тем не менее попытка такого переворота начинается со слова. С изменением слова появляется демонстрация хотя бы желания изменений, и общество с этим может связывать определенные надежды, которые могут оправдываться или не оправдываться, чаще второе. И все же это хороший манипулятивный прием, который власть использует довольно часто.

Есть еще одно учреждение, склонное постоянно менять название, – ЖЭК, ДЭЗ и так далее. Это тоже манипуляция: кажется, что меняется жизнь этого учреждения, а на самом деле попадаешь в то же самое место.

Немецкий язык в каком-то смысле пережил в XX веке не меньше, чем русский. Кроме эксперимента тоталитарного государства у немцев был потрясающий эксперимент, который нам в полной мере пережить не удалось, – это разделение на две страны и развитие двух языков. Языки Восточной и Западной Германии разошлись хоть и не до непонимания, но очень сильно. Это демонстрация существования языка в разных социальных условиях.