Трансформация времени: Нью-Гэмпшир, 24 августа
Трансформация времени: Нью-Гэмпшир, 24 августа
Мы добрались до «Уэйфэрера» где-то в полпятого или пять часов утра четверга пьяные в дупель и какое-то время просто молча сидели в машине на подъездной дорожке и смотрели прямо перед собой, не фокусируя ни на чем взгляд, пока я не разглядел в тумане за лобовым стеклом длинный ряд песчаных дюн и, как мне показалось, какие-то маленькие движущиеся фигурки.
— Господи, — сказал я. — Посмотри на этих чертовых каланов! Я думал, они вымерли.
— Морские выдры? — пробормотал Краус, склонившись к рулю и напряженно вглядываясь в темноту.
— Прямо впереди, — сказал я. — Они засели в траве в дюнах. Сотни этих ублюдков… Да… Мы почти в Сан-Луис-Обиспо.
— Что? — спросил он, все еще щурясь в темноту.
Я заметил, что он быстро переключает передачи: первая-вторая-третья-четвертая… Четвертая-третья-вторая-первая. Вниз-вверх, вверх-вниз, не обращая внимания на то, что делает.
— Тебе бы лучше притормозить, — сказал я. — Мы доканаем этого ублюдка, если потом не впишемся в поворот… И карданная передача накроется к чертовой матери. — Я посмотрел на него. — Что, твою мать, ты творишь?
Он продолжал бессмысленно переключать передачи, не реагируя на мои слова. Радио играло все громче: какая-то песенка хилбилли о водителях грузовиков, глотающих маленькие белые таблетки и проводящих за баранкой по шесть дней без сна. Я едва расслышал его, когда он заговорил.
— Я думаю, мы доехали до отеля, — сказал он. — Там внутри за стойкой регистрации стоит человек и наблюдает за нами.
— Хрен с ним, — сказал я. — Мы оба в порядке.
Он покачал головой.
— Не ты.
— Что?
— Следующее на очереди — регистрация, — сказал он. — Мы уже здесь. Штаб-квартира Макговерна, Манчестер, Нью-Гэмпшир… И этот человек может вызвать полицию, если мы будем продолжать сидеть здесь, ничего не делая.
Я тоже увидел человека, смотрящего на нас сквозь стеклянные двери.
— У нас забронированы номера? — наконец спросил я.
Он кивнул.
— Хорошо, — продолжил я. — Тогда давай займемся багажом.
Он развернулся на водительском сиденье и стал считать вслух очень медленно: «Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… И два серебряных ведерка со льдом». Тут он заторможенно покачал головой. «Нет… мы не сможем взять с собой все сразу».
— Почему, черт возьми, мы не сможем?! — отрезал я. — Какого черта ты хочешь оставить все это в машине?
Он пожал плечами.
— Только не мое, — сказал я. — Не с карданной передачей в таком состоянии.
— Ерунда, — пробормотал он. — Карданная передача, морские выдры, песчаные дюны… Я думаю, что нас скоро заметут; давай пойдем туда и скажем ему, что хотим зарегистрироваться.
Он отстегнул свой ремень безопасности и открыл дверцу.
— Давай каждый возьмет свой чемодан и скажет ему, кто мы такие.
— Правильно, — проговорил я, открывая свою дверцу и выбираясь наружу. — Мы добрались сюда из Бостона без всяких проблем. Почему же сейчас у нас должны возникнуть проблемы?
* * *
Он открыл заднюю дверь, чтобы забрать багаж. Это был один из тех новых универсалов «вольво» со здоровенной дверью багажника, похожей на маленькую дверцу гаража. Я не хотел встревожить человека внутри отеля, перемещаясь слишком медленно или хаотично, так что твердо поставил левую ногу на гравийную дорожку и быстро двинулся по направлению к багажнику автомобиля.
ХРЯСЬ! Тупой звук в ухе и боль во всей голове. Я услышал свой вопль… Затем покатился по гравию, угодил в кусты, пытаясь ухватиться за, возможно, протянутую руку, и ударился с тяжелым стуком о деревянную стену… Потом тишина… Я стоял, скрючившись, держась за стену одной рукой и за голову другой. Краус смотрел на меня и что-то говорил, но я не слышал, что. Правая половина моего черепа болела так, будто в нее только что выстрелили из базуки. Но крови не было, и я не чувствовал под рукой осколков костей. Примерно через 40 секунд мне удалось выпрямиться.
— Господи боже! — воскликнул я. — Что это было?
Краус покачал головой.
— Ты просто неожиданно упал и начал вопить, — поведал он. — Господи, ты действительно получил сильный удар по голове, но ты шел с такой скоростью, что я просто ничего не успел сказать…
— Это был Манкевич? — спросил я.
Он заколебался, словно на секунду задумался, потом кивнул.
— Я так думаю, — сказал он тихо. — Но он появился из темноты так быстро, что я не могу быть уверен. Господи, он даже не остановился. Просто с размаху вдарил тебе со всей силы большой кожаной сумкой, которую нес… И пошел дальше, не останавливаясь, через дорогу, и скрылся в тех кустах, где дорожка ведет вниз к реке… Прямо туда, к садовой беседке.
В свете луны виднелась деревянная беседка с белым куполом, мирно стоящая примерно в десяти метрах от медленно текущих вод реки Пискатакуог… Но теперь она имела очень зловещий вид и казалась достаточно большой, чтобы укрыть внутри десяток мужчин с кожаными сумками.
Был ли там Манкевич? Как долго он ждал? И как он узнал, что я приеду? Это было внезапное решение, принятое после жесткого спора с ночным портье в бостонском «Ритц-Карлтоне». Этот тип отказался обналичить для меня чек в два часа ночи, но в конце концов согласился раскошелиться на 10 долларов, если я дам посыльному 10 процентов от суммы за доставку наличных в номер.
К тому времени посыльный был так напуган, что даже забыл взять чек. Мне пришлось побежать за ним по коридору и сунуть его ему в руки… И никто не стал спорить, когда мгновения спустя мы покинули отель, вынеся из номера все, что только сумели протащить через вестибюль в больших мешках из прачечной.
И вот мы проехали 150 км и оказались на окраине Манчестера. Мне пришлось закрыть один глаз, чтобы сфокусировать взгляд на Краусе.
— Ты уверен, что именно Манкевич ударил меня? — спросил я, пытаясь смотреть ему в глаза.
Он кивнул.
— Как он узнал, что я буду здесь сегодня ночью? — взревел я. — Ты что — подкалываешь меня?
— Черт, нет! — воскликнул он. — Я даже не знал, что сам буду здесь, пока у нас не случилась та история в «Ритце».
Я на мгновение задумался, пытаясь восстановить в памяти события, которые привели нас сюда.
— Там, в Бостоне, ты исчез примерно на десять минут! — завопил я. — Когда ты пошел за своей машиной… Да… Ты потащил на улицу эти ведерки со льдом, а затем исчез. — Я треснул кулаком по поднятой двери багажника «вольво». — У тебя ведь было время позвонить, да?
Он вытащил наш чемодан, стараясь не глядеть на меня.
— Кто еще мог предупредить его? — кричал я.
Он нервно взглянул на мужчину за стойкой регистрации.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я могу это признать… Да, я знал, что Фрэнк подкараулит тебя, так что позвонил ему и все это устроил.
Моя голова начинала распухать.
— Почему? — застонал я. — Зачем тебе все это было нужно?
Он пожал плечами, затем потянулся к другому чемодану.
— Деньги, — сказал он. — Власть. Он обещал мне работу в Белом доме.
Я кивнул:
— Так ты меня подставил, сволочь.
— Почему бы и нет, — ответил он. — Я работал с Фрэнком раньше. Мы понимаем друг друга. — Он улыбнулся. — Как ты думаешь, от кого я получил этот новый универсал «вольво»?
— От Rolling Stone, — сказал я. — Черт возьми, они заплатили и за мой.
— Что?
— Конечно, мы все получили от них.
Он посмотрел на меня, выглядя совершенно пьяным.
— Чушь собачья, — пробормотал он. — Давай зайдем внутрь, прежде чем Манкевич решит вернуться и покончить с тобой. — Он кивнул в сторону беседки. — Я слышу, как он расхаживает там… И насколько я знаю Фрэнка, он захочет завершить начатое.
Я посмотрел здоровым глазом на беседку — освещенный луной маленький деревянный домик у реки… Затем взял свою сумку.
— Ты прав, — сказал я. — Он попытается еще раз. Давай пойдем внутрь. У меня есть баллончик «Мейс» в рюкзаке. Ты думаешь, он сможет с этим справиться?
— Справиться с чем?
— С «Мейсом». Надо пропитать им этого козла. Поставить его на колени, и чтоб он ослеп и 45 минут не мог дышать.
Краус кивнул.
— Правильно, это будет хорошим уроком для него, для этого высокомерного ублюдка. Пусть знает, как бить по голове порядочных журналистов.
Регистрация в «Уэйфэрер» была трудной, но не настолько, как мы ожидали. Человек на ресепшене проигнорировал наше состояние и отослал нас в крыло, расположенное так далеко от главного здания отеля, что мы три четверти часа искали свои номера… К тому времени уже почти рассвело, поэтому мы врубили магнитофон и засели курить «Сингапурский серый», восхваляя назначение от журнала и поздравляя себя с тем, что у нас хватило мудрости убежать из «Ритц-Карлтона» и отправиться в достойное место типа «Уэйфэрер».
В ходе этой бесконечной кампании я устраивал Отдел национальной политики в некоторых из худших отелей, мотелей и других подобных заведений западного мира. Политики, журналисты и коммивояжеры, кажется, тяготеют к таким местам — по причинам, о которых я бы не хотел думать прямо сейчас, — но «Уэйфэрер» является редким и постоянным исключением. Это как раз тот случай, который, видимо, подтверждает правило… Так или иначе, но это одно из моих любимых мест: беспорядочно разбросанные деревянные корпуса с просторными номерами, хорошая еда, автоматы, полные льда, и — о, да — приятные воспоминания.
«Уэйфэрер» был штаб-квартирой Джина Маккарти на предварительных выборах в Нью-Гэмпшире в 1968 году и стал также штаб-квартирой Макговерна — неофициально по крайней мере — зимой 1972-го. Новейшая история этого места предполагает, что оно может стать чем-то вроде Вэлли-Фордж[109] в президентской политике. А возможно, своеобразная мистика «Уэйфэрер» связана с природой предварительных выборов в Нью-Гэмпшире. Там всегда присутствует нечто особенное: выраженный личностный аспект, который уходит, когда игровое поле начинает сужаться и оставшиеся в гонке кандидаты отправляются в другие, более крупные и гораздо более сложные штаты.
Именно это и объясняет, почему как Маккарти, так и Макговерн здесь преуспели. Предварительные выборы в Нью-Гэмпшире являются одним из немногих событий в предвыборной гонке, когда кандидаты вынуждены вести свои кампании, общаясь с избирателями лично, лицом к лицу. В Нью-Гэмпшире нет ни Секретной службы, ни обширного персонала из наемных слуг, ни полицейского сопровождения… Кандидаты разъезжают по штату на взятых напрокат «фордах» в сопровождении горстки местных сотрудников и журналистов и на самом деле заходят в гостиные местных жителей и пытаются объяснить свою позицию, отвечая на любые вопросы, без всяких телевизионных рекламных роликов, не имея возможности спрятаться, если дело принимает неприятный оборот.
Так и было в Нью-Гэмпшире за несколько недель до голосования, когда я столкнулся с Макговерном во время этого печально известного «интервью в мужском туалете». Меня часто спрашивают о том случае, как будто это был какой-то странный журналистский выкрутас — не то суперизобретательный, не то извращенный прием.
Но на самом деле это был просто случайный разговор между двумя людьми, стоящими у соседних писсуаров. Я пошел туда, чтобы помочиться — а не разговаривать с Джорджем Макговерном, — но когда заметил, что он стоит рядом со мной, то решил, что будет вполне естественным расспросить его о происходящем. Если бы это был мужской туалет в лос-анджелесском «Колизее» в перерыве матча между «Рэмс» и «49-ми», я бы, наверное, проклинал Джона Броуди за «этот последний перехват»… Но так как мы были в Эксетере, штат Нью-Гэмпшир, примерно на середине предвыборной президентской гонки, то я проклинал сенатора Гарольда Хьюза за поддержку Маски, а не того человека, с которым разговаривал… А если бы мы только что попали под страшный град, я бы, наверное, проклинал вместо Хьюза этот град.
Что вряд ли имеет значение. Дело в том, что любой имел возможность подойти в тот момент к писсуару рядом с Макговерном и спросить у него все, что хотел, и он бы ответил ему точно так же, как ответил мне.
Такова была странная магия предварительных выборов в Нью-Гэмпшире, но я не ценил этого, пока примерно пару месяцев спустя не заметил, что каждый раз, когда Макговерн хочет писать, по меньшей мере девять агентов Секретной службы бросаются в ближайший мужской туалет и выгоняют оттуда всех, а затем оцепляют это место, чтобы бедняга опустошал свой мочевой пузырь в гордом одиночестве.
* * *
Таково было только одно из заметных изменений в стиле кампании Макговерна, которые Краус и я попытались обсудить в предрассветные часы в пятницу утром в Манчестере. Джордж должен был прибыть в местный аэропорт в 10:15, чтобы возглавить шествие прессы, сотрудников и Секретной службы к обувной фабрике Дж. Ф. Макэлвайна на Сильвер-стрит — символическое «возвращение к корням» и его первое полноценное появление на публике после катастрофического «дела Иглтона».
Так получилось, что впервые со дня предварительных выборов в Калифорнии мы получили возможность поговорить о Макговерне серьезно. Мы освещали большую часть предварительных выборов вместе, и оба находились в Майами на съезде, но я не помню, чтобы мы перекинулись хоть одним связным предложением за все это время, разве что в четверг днем в подвальном кафе отеля «Дорал Бич», когда я час или около того ругал Макговерна за выбор такого «бездельника и козла», как Иглтон. Официальной информации от Манкевича на тот момент еще не поступило, но имя уже стало известно журналистам, и никто ему, похоже, не обрадовался.
Вестибюль «Дорал» был забит представителями прессы, ожидающими объявления, но, послонявшись там какое-то время, я спустился вниз в кафе с Дэйвом Шугармэном, 22-летним студентом Дартмута из Манчестера, который подвизался в качестве добровольца, «помощника по работе с прессой» в Нью-Гэмпшире, а потом продолжил эту работу и в других штатах. Он явно был недоволен тем, что выбрали Иглтона. Но как штатный сотрудник должен был исполнять свой долг и поэтому пытался успокоить меня.
Ему это не удалось. К тому времени я не спал уже два или три дня и был близок к эмоциональному взрыву. Кроме того, последние пять или шесть дней я обдумывал список возможных кандидатов в вице-президенты, который Макговерн слил в New York Times за несколько дней до начала съезда. Вспоминаю, как в пятницу вечером говорил Манкевичу в кафе, что никогда не видел, чтобы в одном абзаце было перечислено столько бездельников и козлов.
Два имени, которые первыми приходят на ум, — губернатор Дэйл Бамперс из Арканзаса и губернатор Джимми Картер из Джорджии. Другие — включая Иглтона и Шрайвера — почти настолько же плохи. Но Фрэнк заверил меня, что мой гнев преждевременен. «Не волнуйся, — сказал он. — Я думаю, ты будешь приятно удивлен».
В его словах слышался тайный смысл, они означали, что Макговерн просто швырнул несколько костей деморализованным «партийным боссам», которые понимали, что вот-вот попадут под паровой каток. Иглтон был человеком Маски, Шрайвер связан через жену с кланом Кеннеди и к тому же являлся хорошим другом как Дейли, так и Хамфри, в то время как Картер и Бамперс были «проверенными хорошими парнями»… Но за последние полгода я провел достаточно времени с Манкевичом, чтобы понимать, что названные им имена — просто приманка: когда сделка будет заключена, Макговерн выберет вице-президента с таким же твердым курсом на «новую политику», какого придерживался сам в ходе предварительных выборов[110].
Так что в моих громких возражениях против кандидатуры Иглтона через неделю не было ничего личного. Я воспринял этот выбор как дешевую и ненужную уступку синдрому печального мальчика на побегушках, с которым Макговерн боролся все это время. Том Иглтон был именно таким кандидатом на пост вице-президента, которого выбрал бы Маски или Хамфри: безвредный, католик, неолиберальный ротарианец-недотепа из одного из приграничных штатов, который, по-видимому, не причинит никакого беспокойства. «Прогрессивный молодой центрист», больше честолюбивый, чем мозговитый, Иглтон мог бы выдвинуться с кем угодно. Четырьмя годами ранее он видел, как Хьюберт вытащил Маски из мрака и превратил его в фигуру национального масштаба, даже несмотря на поражение. Большой Эд, конечно, облажался, но его роль в кампании 1968-го помогла ему засветиться — и такую же возможность засветиться Иглтон расценивал как трамплин в Белый дом в 1976-м или 1980-м в зависимости от победы или поражения Макговерна в 1972-м.
Собственно для Иглтона было не так важно, победит или нет Макговерн. Главное для него было попасть в избирательную связку. Засветиться. Получить признание. Никакой больше фигни типа: «Какой такой Том?» Он политик-карьерист, и бился как рыба об лед, и метил очень высоко, о чем не догадывался никто, кроме нескольких человек, и попал-таки туда, куда хотел, в четверг днем в Майами, когда услышал по телефону голос Макговерна.
Были ли у него «скелеты в шкафу»?
Нет, вашу мать, не было. По крайней мере, таких, которые Манкевич или Харт могли бы обнаружить в тот чудовищно напряженный день. Иглтон — как и все остальные, кто был в Майами — понимал, что Макговерн должен объявить о своем выборе в 16:00 или ему придется продолжать президентскую кампанию в паре с тем, кого в конечном итоге выдвинет съезд. Иными словами, ситуация, когда он остановился на Иглтоне, была достаточно сложной: бог знает, кто мог бы в результате всплыть на поверхность, если бы имя кандидата в вице-президенты вынуждены были бы назвать делегаты. Учитывая характер и настроение тех, кто там находился, Макговерн мог обнаружить, что выдвигается с Ивелом Книвелом[111].
Так что весь этот бред о том, как много вопросов Манкевич задал Иглтону и сколь много тот утаил, не подлежит обсуждению. Когда Макговерн позвонил, дело было сделано. Только сумасшедший мог ожидать, что в этот момент Иглтон начнет рассказывать о своей «шоковой терапии». Вот дерьмо! Все, что он должен был сделать, — это потянуть время и проговорить минут 15… А когда стрелки на часах приблизились к четырем, у Макговерна просто не осталось выбора.
До сих пор не ясно только одно: почему ситуация сложилась так, что дело дошло до этого отчаянного шага? Почти невозможно сейчас найти кого-то, отдаленно связанного с Макговерном, кто признает, что выступал за Иглтона. Он был выбран «как меньшее из зол», как они утверждают, «потому что все остальные выглядели совсем уж неподходящими». Леонард Вудкок, президент Объединенного профсоюза рабочих автопромышленности, был католиком, но изрядно нагрешившим. («Он не был в церкви 20 лет», — сказал один помощник Макговерна.) Губернатор Висконсина Пэт Люси тоже был католиком, но его жена страдала внезапными припадками гнева в стиле Марты Митчелл… А мэр Бостона Кевин Уайт был неприемлемой кандидатурой для Теда Кеннеди. По крайней мере так сказал один из спичрайтеров Макговерна. Официальная версия, правда, гласит, что на кандидатуру Уайта было наложено вето двумя авторитетными членами Массачусетской делегации Макговерна: экономистом из Гарварда Джоном Кеннетом Гэлбрейтом и конгрессменом Робертом Дриниэном.
Один из членов Массачусетской делегации рассказал мне, что Гэлбрейт и Дриниэн не имели никакого отношения к отклонению кандидатуры Уайта, но, когда я спросил об этом в Майами в первый вечер съезда Великой старой партии самого Гэлбрейта, тот сперва вообще отказался что-либо говорить, а когда я начал настаивать, наконец выдавил из себя: «Ну, я могу сказать вам только одно — причина была не в Тедди». Селах[112].
* * *
Остальные финалисты выдвижения на пост вице-президента были отклонены по разным причинам, которые сейчас уже не имеют особого значения, потому что суть всей этой мрачной истории сводится к тому, что Макговерн и его мозговой трест с самого начала решили использовать пост вице-президента для примирения с бандой «старых политиков», которую они только что сокрушили. Они посчитали, что крайне важно выбрать кого-то приемлемого для старой гвардии — для Мини / Дейли / Маски / Хамфри / Трумэна / Линдона Джонсона, — потому что Макговерн нуждался в этих ублюдках, чтобы победить Никсона.
Может быть, это и так, по крайней мере, это так же верно, как и старая мудрость, согласно которой такой индивидуалист, как Макговерн, ни за что не может выиграть выдвижение от демократов на пост президента, потому что Эд Маски начал кампанию, заручившись поддержкой партийного аппарата и выйдя на первое место во всех значимых опросах.
Вы же не можете одолеть власти, верно?
Одним из ближайших советников Макговерна теперь является широко уважаемый политический эксперт по имени Фред Даттон, 49-летний вашингтонский адвокат и давний советник Кеннеди, недавно написавший книгу под названием «Изменение источников власти: американская политика в 1970-е». Главная мысль Даттона заключается в том, что политика 1970-х будет резко отличаться от политики последних 30 или даже 40 лет: 1970-е вызовут к жизни «новое поколение», а это приведет к крупному историческому водоразделу в американской политике.
«Политика 1970-х предлагает один из редких шансов заручиться поддержкой новых последователей, — пишет он, — или, по крайней мере, создать другую конфигурацию из этой огромной части молодых избирателей, все еще впечатлительных и отзывчивых. Если яркая личность или веская причина сумеют расшевелить это поколение, это может выразиться в цифрах, которые затмят любые прежние показатели участия молодежи в политической жизни, и этот подъем будет иметь историческое значение. Если же всей этой еще неуправляемой массе позволят рассеяться или значительная ее часть не будет вовлечена в политику, то одна из величайших возможностей в американской политике и истории будет упущена».
В этой книге больше смысла — для меня по крайней мере, — чем во всем, что я читал о политике за последние десять лет. Она дает научное обоснование тому побуждению, которое заставило меня и почти (хотя и не совсем) половину населения той долины Скалистых гор, где я живу, создать «Движение Аспена за власть фриков», существовавшее в 1969 и 1970 годах.
Но это уже другая история, и на нее сейчас нет времени.
* * *
Мы говорили о книге Фреда Даттона, которая читается как программа всего того, за что, казалось, ратовала кампания Макговерна — по крайней мере, до середины калифорнийских праймериз, когда Даттон, наконец, согласился принять активное участие в происходящем в качестве одного из главных советников Джорджа. Это был также роковой момент, когда почти каждому политическому профи в этой стране, кроме Хьюберта Хамфри и руководителя его кампании, вдруг стало ясно, что Макговерн будет кандидатом на пост президента от Демократической партии на выборах против Никсона в 1972 году… И Даттон оказался не единственным, кто сообразил, что пора вылезать из своей норы и вписываться в кампанию поддержки. Сенаторы Фрэнк Чорч из Айдахо, Эйб Рибикофф из Коннектикута, Джон Танни из Калифорнии — эти трое, как и многие другие, забили на все свои прежние обязательства и начали активно агитировать за Макговерна. К 1 июня — за шесть дней до голосования в Калифорнии — у Джорджа оказалось так много богатых и влиятельных друзей, что он просто не знал, что с ними делать.
Не все согласятся, что 1 июня — плюс-минус несколько дней — стало также моментом, когда кампания Макговерна достигла пика и начала терять силу. Правда, надо было еще отсечь Хьюберта в Калифорнии и разгромить в Нью-Йорке отсутствующую оппозицию, а также прикончить движение ККМ («Кто угодно, кроме Макговерна») в Майами…
Но как только это было сделано — как только его войска поняли, что Джордж на самом деле победил в выдвижении на пост президента, — все начало на глазах разваливаться на части.
Еще одна проблема в Висконсине, как и в других местах, заключается в том, чтобы наладить отношения со старыми демократами и профсоюзными лидерами, которые покровительствовали сенатору Хамфри или сенатору Маски. Организация работает над этим. Везде, где открываются офисы Макговерна, Демократическая партия и местные кандидаты на выборы в конгресс приглашаются к участию. Везде предлагаются наклейки на бампер и рекламные плакаты, чтобы кандидаты могли разместить свои имена рядом с именем мистера Макговерна. Предпринимаются и другие усилия…
…несколько дней назад была сделана попытка завоевать благосклонность члена палаты представителей Клемента Заблоцки, демократа, который был активным сторонником военной политики во Вьетнаме обеих — и демократической, и республиканской — администраций. Среди избирателей Четвертого округа мистера Заблоцки — рабочие из южной части Милуоки. 12 сентября Заблоцки столкнулся с оппозицией Гранта Вальдо, антивоенного кандидата.
Когда организаторы Макговерна в штате обнаружили, что их председатель в Четвертом округе возглавлял кампанию мистера Вальдо, они грубо вышибли его с поста. «Мы не можем победить в Четвертом без избирателей Заблоцки», — пояснил мистер Диксон.
Отрывок из статьи в New York Times под заголовком «Команда Макговерна в Висконсине возрождает доизбирательную веру»
Дуглас Нилэнд, 25 августа 1972 года
Не все также согласятся сейчас с тем, что Никсон всерьез обеспокоен возможным проигрышем Макговерну в ноябре. Проведенный 1 сентября опрос Гэллапа показал, что Никсон лидирует с результатом 61 процент против 30 и отрыв продолжает расти… А Макговерн в тот же день появился в вечерних новостях CBS, отрицая, что недавно привлеченный им к руководству кампанией бывший глава Демократической партии Ларри О’Брайен угрожал бросить все это дело, поскольку кампания «дезорганизована» и «несогласованна». Спустя несколько мгновений на экране появился и сам О’Брайен, который сказал, что ситуация не настолько плоха и что это неправда, будто он не может дольше 40 секунд находиться в одной комнате с Гэри Хартом, администратором кампании Макговерна… А затем появился Харт, который также отрицал все слухи о том, что он готов как только, так сразу сунуть О’Брайена головой в ближайшую мясорубку.
Такого рода вещи крайне тяжелы для кандидата в президенты. Борьба за власть внутри кампании не редкость, но, когда один из трех ваших лучших людей выходит из себя и начинает изливать желчь в национальной прессе и по всем телевизионным каналам, это означает, что вы находитесь в гораздо более сложном положении, чем представляли себе… А если возмутитель спокойствия является ветераном профессиональной политики, таким как О’Брайен, то вам придется поближе познакомиться с такими словами, как безумие, предательство и обреченность.
Казалось бы, куда логичнее было бы, если бы нервы сдали у Гэри Харта. В конце концов, ему всего 34 года, он первый раз в жизни ведет президентскую кампанию, не привык к такого рода давлению и т. д. Но когда сегодня, почти сразу же после просмотра этого странного сюжета в шоу Кронкайта я позвонил Гэри, он звучал веселее и расслабленнее, чем когда бы то ни было, словно я позвонил в штаб-квартиру Макговерна и поговорил с Альфредом Ньюманом[113]…
«Что?! Буду я волноваться, еще чего!»
Но Харт говорил так с прошлого Рождества — с непоколебимым оптимизмом. У него не было и тени сомнения — по крайней мере в разговорах со мной — в том, что Макговерн выиграет выдвижение от Демократической партии, а затем и президентство. В последние два года главное его убеждение заключалось в том, что победить в выдвижении на пост кандидата от демократов будет намного сложнее, чем обойти Никсона.
Он объяснил мне это однажды вечером в штате Небраска, сидя в баре «Омаха Хилтон» за день до предварительных выборов: Никсон — очень уязвимый кандидат на переизбрание. Он не сумел закончить войну, развалил экономику, плохо организовал избирательную кампанию, он может сломаться под давлением, никто не верит ему и т. д.
Таким образом, любой кандидат от Демократической партии может победить Никсона, и все кандидаты знали это. Вот почему они бились за выдвижение, как росомахи, особенно Хамфри, который был гораздо более эффективным бойцом в избирательной кампании, чем Никсон, и который только что унаследовал партийный аппарат, деньги и связи от кампании Маски, чтобы заставить Макговерна отправиться в Калифорнию и добиться там того результата, который обещала ему вся старая гвардия Демократической партии… Калифорния — ключевой штат как для выдвижения, так и для попадания в Белый дом, и победа в нем упрощает дальнейший путь.
В то время я был согласен с Хартом по всем пунктам. Никсон явно был уязвим, и он настолько плохо проводил предвыборную кампанию, что четыре года назад Хамфри — даже без голосов молодых избирателей или левых активистов — получил около 15 пунктов против Никсона за семь недель и проиграл только по недоразумению. Так что на этот раз даже с третью потенциальных новых избирателей из 25 млн, добавленных к голосам Хьюберта 1968-го, любой из тех, кто может выиграть выдвижение от демократов, почти наверняка получит и президентский пост.
Теперь, вспоминая этот разговор, я вижу в наших рассуждениях некоторые изъяны. Например, мы должны были учесть, что Никсон придержал свои лучшие выстрелы для явного прорыва в 1972-м: поездки в Китай и Россию, вывод войск из Вьетнама, упертое стимулирование экономики… Правда, ничто из этого, независимо от степени успешности, не могло бы перевесить поддержку молодых избирателей. На следующий же день после победы в выдвижении на пост президента Макговерн, считай, застолбил за собой по меньшей мере 5 млн голосов 18–21-летних и еще 5 млн к середине октября после массовой регистрации потенциальных избирателей в студенческих кампусах.
Поэтому незначительные упущения не играли особой роли. Но было одно серьезное — рогатая гремучая змея в образе Хамфри, которая поломала половину стратегии кампании Макговерна. Единственное, что, по-видимому, никогда не приходило в голову ни Харту, ни Фрэнку Манкевичу — ни мне, если на то пошло, несмотря на мое стойкое презрение к блоку Хамфри / Мини и всему, что он отстаивал, — то, что эти злобные гады могут отказаться сомкнуть свои ряды и выступить за Макговерна, как только он будет выдвинут на пост президента. Было почти немыслимо представить себе, что они настолько обозлятся из-за своего поражения, что автоматически предоставят своих сторонников консервативному действующему президенту-республиканцу и даже не попытаются сплотить их в поддержку кандидата своей собственной партии… Но именно это они и сделали, и таким образом им удалось разрушить самые основы того, на что Макговерн, естественно, рассчитывал, опираясь на Демократическую партию.
Кампанию Макговерна с самого начала упрекали в неумелости, которая каким-то образом обратилась в победу.
Анонимный «сотрудник высшего звена Макговерна», цитируется по Newsweek, 14 августа 1972 года
Бог знает, кто на самом деле это сказал. Похоже на Манкевича — времен того короткого, похожего на свободное падение периода, который завершился в Калифорнии… И не в ночь на 6 июня, когда были подсчитаны голоса, а где-то еще до 1-го, когда Фрэнк и все остальные барахтались в результатах опросов, показывавших, что Макговерн собирается в Калифорнии сокрушить Хамфри с разрывом от 15 до 20 процентов голосов.
Калифорния была Суперкубком. Сам Хьюберт сказал это: тот, кто победит «на побережье», будет выдвинут в Майами… Это было известно заранее, и я, наверное, никогда не забуду, как выглядели Манкевич, Харт и все остальные «ветераны», с важным видом шагавшие через вестибюль отеля «Уилшир Хайят Хаус» в Лос-Анджелесе. С ними стало почти невозможно говорить. Они поднялись «высоко, как голуби», говоря словами лорда Бакли, и уровень адреналина в штаб-квартире Макговерна всего в нескольких кварталах вниз по бульвару Уилшир настолько зашкаливал, что это можно было почувствовать, стоя на тротуаре. Днем вы почти слышали жужжание, как от высоковольтных проводов, а в темное время суток это место, казалось, светилось. Одна из самых провальных кампаний аутсайдера в американской политике собиралась разразиться монументальным празднованием победы в голливудском «Палладиуме» в ночь на вторник, и люди, которые сумели всего этого достичь, чувствовали себя чемпионами…
Так было где-то до полуночи дня выборов, когда дальнейший подсчет голосов сократил отрыв Макговерна до нервирующих пяти процентов вместо 15–20. В понедельник днем Гэри Харт попытался облегчить боль от испытанного потрясения и объявил, что, судя по последним новостям, окончательный отрыв составит «от восьми до десяти процентов». И прямо перед закрытием избирательных участков во вторник Манкевич снова подкорректировал прогноз, рассказав тележурналисту одного из каналов, что рассчитывает на победу Макговерна в Калифорнии с отрывом пять процентов… Так в результате и получилось, хотя ни Харт, ни Манкевич, ни кто-то либо из смущенных социологов не сумели предложить внятного объяснения тому, что выглядело как явный перевес в пользу Хамфри в последние дни кампании.
Где-то около двух часов ночи со вторника на среду я стоял с Хартом в холле у гостиничного пресс-центра, когда мрачного вида студент-агитатор схватил его за руку и спросил: «Что случилось?»
«Что ты имеешь в виду под словами “Что случилось?” — отрезал Гэри. — Мы победили, черт возьми! А чего ты ожидал?»
Молодой доброволец уставился на него, но не успел ничего сказать, потому что Харт опередил его: «Чего ты здесь стоишь? Пора отправляться в Нью-Йорк. Там есть работа, которую нам надо сделать».
Парень помедлил, затем его лицо озарила улыбка, и он ринулся в пресс-центр, где на халяву разливали пиво и никто не заводился от неудобных вопросов типа «Что случилось?».
* * *
Но вопрос остается, и ответ на него слишком важен, чтобы можно было просто отмахнуться от него, сказав: «Мы победили». Все верно, и многие люди назвали это Великой победой — что тоже было в каком-то смысле верно, — но в узком кругу тех, кто руководил кампанией Макговерна, никто не испытывал эйфории. Ничего плохого в самих результатах не было. Все «очень убедительно», как сказали они. «Абсолютно определяюще». И, кроме того, это предрешило победу в выдвижении на пост президента, ведь 271 делегат от Калифорнии даст Макговерну в Майами достаточное количество голосов, чтобы победить в первом же туре голосования.
Что и произошло, хотя и не без некоторых неожиданно возникших проблем и неприятных последствий, но когда в четверг утром, 14 июля, солнце взошло над океаном и осветило Майами-Бич, Джордж Макговерн был на коне. Несмотря на оппозицию крупных профсоюзов и партийных боссов, именно он выступит против Никсона в ноябре, хорошо это или плохо… И чтобы облегчить боль тех, кто полагал, что это определенно плохо, Макговерн потеснился на своей колеснице ради амбициозного молодого политика из Миссури по имени Томас Иглтон, сенатора, избранного на первый срок, и католика по происхождению, известного как друг профсоюзов, а также — даже Макговерну — как человек, который не возражает время от времени опрокинуть 13 или 14 коктейлей. Единственной другой его отличительной чертой в то время было откровенное и всепоглощающее желание не упустить Главный шанс своей жизни. Сенатор Иглтон был одним из двух «возможных кандидатов» на пост вице-президента в списке Макговерна, кто не возражал рассказать любому, кто бы его об этом спросил, что он готов и желает получить это назначение. Другим был муж сестры Теда Кеннеди Сарджент Шрайвер, хороший друг мэра Дейли.
В Майами Макговерн даже не рассматривал кандидатуру Шрайвера[114] и не отдавал особого предпочтения Иглтону, так как до самого последнего момента — который наступил примерно за шесть часов до истечения срока в четверг — был уверен, что Тед Кеннеди войдет в связку. Он даже не задумывался всерьез об альтернативных кандидатах, потому что, как и большинство высокопоставленных представителей его штаба, воспринимал неясную реакцию Кеннеди на предложение поста вице-президента как своего рода тонкий флирт, который в конечном итоге обернется согласием. Связка Макговерн / Кеннеди смогла бы, наконец-то, выбить почву из-под ног у Никсона и к тому же дала бы Тедди гарантированную стартовую площадку для выборов 1980 года, когда он будет на два года моложе, чем Макговерн сегодня.
В самом деле. На бумаге этот расклад выглядел очень осмысленно, и я вспоминаю, что приводил те же доводы несколько месяцев назад, но никогда раньше я не передавал его по моджо-проводу и теперь понял, что в этом нет вообще никакого смысла. В этой идее выдвижения Теда Кеннеди на пост вице-президента с самого начала было что-то не то; это выглядело бы, как если «Джетс» продали бы Джо Нэмэта[115] даласским «Ковбоям» в качестве замены Роджера Стаубаха.
В каком-то смысле это была бы отличная сделка, но Нэмэт никогда не согласился бы на нее, и по тем же причинам Кеннеди не захотел на восемь лет оставлять свои президентские амбиции в подвешенном состоянии ради Макговерна или кого-либо еще. У суперзвезд-политиков и суперзвезд-квотербеков чувствительное самолюбие, и люди, которые живут на этом уровне, привыкают к разреженному воздуху. На небольшой высоте над уровнем моря у них возникают проблемы с дыханием, а если они не могут нормально дышать, то не могут и функционировать.
* * *
Самолюбие является здесь решающим фактором, но это слишком тонкая штука, чтобы рассуждать о ней на бумаге — особенно размера 3?5, который рекомендует Макговерн. Регистрационные карточки удобны для агитации на избирательных участках и для людей, которые хотят с размахом утвердиться в десятичной классификации Дьюи[116], но они совсем не годятся для каталогизации таких вещей, как похоть, честолюбие или безумие.
Это может объяснить, почему Макговерн не стал работать с Кеннеди. Это было на редкость разумно — и в то же время это было ошибкой, потому что человек, чующий запах Белого дома, редко бывает разумным. Он больше похож на зверя в лихорадке: на лося в брачный период, который слепо сокрушает деревья, томимый желанием кого-то поиметь. Кого угодно! Корову, теленка, кобылу — любого зверя из плоти и крови, имеющего подходящее отверстие. Около 50 недель в году лоси-быки бывают очень хитрыми и осторожными животными. Они настолько чувствительны, что только исключительно искусный охотник может приблизиться к ним на расстояние меньше 900 м… Но когда осенью наступает брачный период, любой выродок, готовый подудеть в манок, может за десять минут приманить лося-быка даже к своей машине, если будет вести ее на расстоянии слышимости.
Во время гона тупые ублюдки теряют всякий контроль над собой. Их глаза тускнеют, их уши заполняются горячим воском, их половые органы разбухают от крови. Все, что звучит, как лосиха в течке, плавит центральную нервную систему любого быка. И он готов мчаться сквозь лес, как огромное пушечное ядро, сокрушая молодые деревца и оставляя окровавленные ошметки собственной кожи на коре и сучьях исполинов. Эти самцы ведут себя, как акулы в безумстве кормежки, нападая друг на друга с яростью наркоторговцев, потерявших рассудок от собственного товара.
Карьерист-политик, наконец почуявший Белый дом, не сильно отличается от лося-быка во время гона. Он не остановится ни перед чем, громя все, что встречается на его пути. Тех, с кем он не может справиться, он наймет или — если это невозможно — заключит сделку. Большинству людей это трудно понять, потому что мало кто из нас когда-нибудь приближался к абсолютной власти и успеху, которые олицетворяет для карьериста-политика Белый дом.
Президентство является пределом его стремлений. Больше не существует ничего. Валюта политики — это власть, и если вы уже были самым могущественным человеком в мире в течение четырех лет, то готовы пустить под откос все остальное, за исключением еще четырех лет в том же качестве.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.