Mакговерны теперь — обычные туристы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Mакговерны теперь — обычные туристы

Сент-Томас, Виргинские острова (United Press International). Сен. Джордж Макговерн, теперь не охраняемый Секретной службой, в четверг стоял в очереди вместе с обычными туристами, чтобы вылететь на Виргинские острова на неделю отдыха после сокрушительного поражения на выборах… Вернувшись в среду в Вашингтон из Южной Дакоты, Макговерн отдал свой реактивный самолет 727, который окрестил «Королевой Дакоты II» в честь бомбардировщика, на котором летал во время Второй мировой войны. Чтобы вылететь из аэропорта Вашингтон Даллес в четверг утром, он стоял в очереди у билетной стойки и вместе с другими пассажирами поехал на автобусе от терминала к самолету… Несколько агентов Секретной службы сопровождали его в аэропорт, и тот, кто бывал на Виргинских островах по другим делам, любезно заплатил за звонок местному начальнику полиции, поставив того в известность о прибытии Макговерна. Но агенты, следовавшие за ним по пятам в течение последних девяти месяцев, уже больше не с ним.

Rocky Mountain News, 10 ноября 1972 года

Сам Макговерн не был так расстроен этой внезапной утратой привилегий, как некоторые из его сотрудников и журналистов, которые сопровождали его по всей стране в течение прошедшего года. В случае Манкевича это заняло почти два года, и теперь — через месяц после выборов — он с трудом привыкает к суровым условиям общественного транспорта. Мы ехали из Нью-Хейвена в Оуэнсборо, штат Кентукки, где он должен был объяснить значение выборов и катастрофического поражения Макговерна толпе подавленных местных либералов в колледже Кентукки Уэсли. Ранее в тот же день Фрэнк и я участвовали в дискуссии на тему «Роль средств массовой информации в кампании». В тот момент, когда Йельская тусовка закончилась, мы бросились из зала к ожидавшему нас автомобилю. Вместо того чтобы попытаться справиться со сложностями перемещения на коммерческих авиалайнерах, Манкевич настаивал на том, чтобы зафрахтовать «Бичкрафт». У меня не было особых причин лететь с ним в Оуэнсборо, но я решил, что это хорошая возможность в первый раз со дня выборов провести несколько часов за серьезным разговором и обсудить, как получилось, что Макговерн потерпел столь сокрушительное поражение, какого ни он, ни кто-либо из его сотрудников не ожидали.

После выступления Фрэнка в штате Кентукки тем вечером он и я провели около трех часов в придорожной забегаловке, беседуя о кампании. Тремя неделями раньше, сразу после выборов, он заявил, что за поражение Макговерна ответственны три человека: Том Иглтон, Хьюберт Хамфри и Артур Бремер, но теперь он, казалось, больше склонялся к тому, что показал опрос New York Times / Янкеловича, который приписал убедительную победу Никсона растущей волне обращенного вправо, не озвученного расизма в американском электорате. Остальные сотрудники Макговерна, с которыми я говорил, уже указывали на эту теорию «скрытого расизма», но единого мнения о ней не сложилось. Гэри Харт и Пэт Кэдделл, например, считают, что дело Иглтона оказало такое разрушительное воздействие на весь механизм кампании, что ничто остальное уже не играло роли. Фрэнк с этим не согласился, но обосновывать это тем вечером в Оуэнсборо не было времени. На рассвете мы должны были сесть на самолет в Вашингтон, где была запланирована встреча Национального комитета Демократической партии — в субботу 9 декабря — для долгожданного «очищения от Макговерна». Особых сомнений в ее результате не было. После поражения Макговерна партия стремительно накренилась вправо. Техасский протеже Джона Коннелли Роберт Штраус уже имел более чем достаточно голосов, чтобы победить назначенца Макговерна Джин Вествуд и заменить ее на посту председателя Демократического национального комитета. Именно это и произошло на следующий день. Мечты Джорджа взять контроль над партией и переформировать ее по своему образу и подобию уже увяли и за пять коротких месяцев после Майами приказали долго жить. Старые добрые парни вернулись, чтобы возглавить партию.

* * *

Для меня остается загадкой, по какой причине американский электорат так активно поддержал в ноябре нынешнюю администрацию. В течение всего 1971 года я был уверен, что главным препятствием к победе на президентских выборах может стать выдвижение кандидатом от Демократической партии. Я считал, что любой разумный демократ может победить президента Никсона. Теперь же думаю, что никто не смог бы победить его в 1972 году.

Сенатор Джордж Макговерн, выступая в Оксфордском университете через два месяца после выборов

После нескольких месяцев квазипубличного осмысления, как и почему произошло это катастрофическое поражение в прошлом ноябре, Макговерн, кажется, наконец понял, что его кампания была обречена с самого начала — задуманная в приступе гордыни, родившаяся в кратковременный период безвластия, всегда бывшая более миражом, чем реальностью, порожденная волной разочарования, взболтанная либеральными пустозвонами и элитарными недовольными в истеблишменте средств массовой информации Восточного побережья и наконец разбившаяся в щепки о рифы двух основных политических реалий, которые ни один из кандидатов, обладающих здравым смыслом, никогда не пытался преодолеть…

А именно:

1) Любой действующий президент непобедим, и исключения возможны разве что в период нарастания национального кризиса или скандала настолько гнусного — и с такими очевидными корнями в Белом доме, — что он представляют собой явную и непосредственную опасность для финансовой и/или физической безопасности миллионов избирателей в каждом уголке страны.

2) «Настроение нации» в 1972 году было настолько мстительным, жадным, фанатичным и слепо реакционным, что ни у одного кандидата в президенты, который даже слегка напоминал «типичным избирателям» о страхе и тревоге, которые они чувствовали во время постоянных «социальных потрясений» 1960-х годов, — даже у Теда Кеннеди — не было ни малейших шансов победить Никсона из-за «эффекта маятника», который начал действовать после неубедительной победы Никсона в 1968-м и стал необратимым к 1972-му. После десятилетия хаоса с «левым уклоном» молчаливое большинство спряталось в раковину, и единственным чувством, которое они питали к политике, было отвращение. Все, что им было нужно в Белом доме, — это человек, который оставит их в покое и сделает все необходимое для того, чтобы этот покой не нарушался, даже если для этого весь штат Невада будет превращен в концлагерь для хиппи, негров, плановых торчков, благодетелей человечества и вообще всех, кто может угрожать статус-кво. Теория маятника в эти дни очень популярна, особенно среди вашингтонских обозревателей и в академических кругах, где скорость преобразования достигла невиданных масштабов с вечера 7 ноября. До этого не было модно расхаживать повсюду, называя экс-генерального прокурора Джона Митчелла «пророком» из-за его оптимистичного прогноза, сделанного летом 1970 года: «Эта страна собирается качнуться так далеко вправо, что вы просто не узнаете ее».

В этом суть теории маятника. Эта тема также постоянно звучит, когда Макговерн анализирует, почему избиратели так массово отвергли его в прошлом ноябре. Сам проигрыш не удивил его, но он был по-настоящему потрясен масштабами поражения. По его убеждению, никакое фиаско с Иглтоном не может объяснить, почему американский народ заставил потерпеть самое сокрушительное в истории президентской политики поражение вежливого, мягко стелящего и, по сути, консервативного сына методистского священника с равнин Южной Дакоты.

* * *

В течение нескольких дней после чистки Национального комитета Демократической партии я бродил по Вашингтону, скупая весь дешевый герыч, который только мог найти… А в среду днем на часок заглянул в офис Макговерна в здании Старого сената, чтобы поговорить с ним. Он был, как всегда, гостеприимен, несмотря на то что я опоздал на час. Я пытался объясниться и сказал, что у меня были небольшие проблемы тем утром: одна девушка была арестована в моем номере в вашингтонском «Хилтоне». Он сочувственно, без улыбки кивнул и сказал, что Джон Холум уже сообщил ему об этом.

Я печально покачал головой: «В такие дни никогда не знаешь, чем все закончится».

Он обошел стол и сел в кресло, закинув ноги наверх. Я думал, что он спросит меня, за что арестовали девушку, но, взглянув на него, понял, что он уже думает о другом. Макговерн очень закрытый человек — кстати, это может быть одной из причин, почему даже друзья не называют его Джорджем, — и в его обществе начинает казаться, что ему становится не по себе, когда люди заговаривают на приватные темы.

На мгновение мне очень захотелось именно так и поступить и, сохраняя серьезное выражение лица, начать рассказывать о странных и тревожных событиях, связанных с арестом, — о порнографических фильмах, которые, как утверждается, были сняты на самолете «Зоопарк», об аресте Теда Ван Дайка за сутенерство, — но он и так был настолько сломлен, что я решил не донимать его, пусть даже в порядке дружеской шутки… Кроме того, мне надо было поддерживать свою профессиональную репутацию. В конце концов, я был редактором отдела национальной политики журнала Rolling Stone.

Он явно был обеспокоен этим, так что я настроил магнитофон и спросил его о заявлениях, которые он сделал вскоре после выборов, о расколе в Демократической партии. Он сказал группе журналистов, которые прилетели поговорить с ним в доме Генри Киммельмана на Виргинских островах, что не уверен, могут ли снова объединиться два крыла партии… Но меня больше заинтересовало даже не это, а его слова о том, что он не уверен, должны ли они вновь объединяться.

— Что вы имели в виду? — спросил я. — Вы думаете о чем-то вроде создания четвертой партии?[129]

Макговерн: Нет. Я не предлагал коренную ломку Демократической партии. Мы уже говорили ранее о роли Коннели, ну вы знаете, и также о так называемых «Демократах за Никсона», которые сформировались в ходе кампании, и они спросили меня, что, по моему мнению, можно сделать, чтобы привлечь этих людей обратно. Ну, я не думаю, что они когда-либо действительно принадлежали к Демократической партии. На мой взгляд, это не было просто вопросом несовпадения со мной или идеологических разногласий. Они в большей степени чувствуют себя дома в Республиканской партии, и я не уверен, что мы должны делать что-то, что привлечет их обратно.

ХСТ: Вы говорили о ком-то конкретно?

Макговерн: Ну, я действительно говорил об этой организованной группе, а не о бегстве большого числа «синих воротничков», которое я расцениваю как серьезную проблему. Я думаю, что эти люди должны быть возвращены в Демократическую партию, если она собирается выжить как партия, которая может выиграть национальные выборы. Но если говорить о тех, кто покинул партию и действительно пошел за Никсоном, я действительно не заинтересован в том, чтобы этих людей привлекли обратно. Я не думаю, что Коннели добавит что-то к партии. На самом деле этот парень всегда заставляет партию склоняться вправо и вставать в позицию, которая отвращает больше людей, чем он приводит с собой. То, что я расцениваю как гораздо более серьезное дезертирство, — это массовый уход людей Уоллеса, которое, как мы видели, происходило на предварительных выборах.

ХСТ: Да, это другое дело, о котором я хотел спросить вас.

Макговерн: Не думаю, что кто-то действительно знает, что лежало в основе этого движения. Я подозреваю, что расовый вопрос играл гораздо более серьезную роль, чем мы осознавали в ходе кампании. Там не ходило особых разговоров о расовых предрассудках и старомодных расистских эпитетах — таких вот вещах, — но я думаю, что они присутствовали. Есть разные способы проявлять эти предрассудки. Вопрос автобусов был наиболее выраженным, но были и нападки на программу обеспечения благосостояния и на то, как президент справляется с этим вопросом. Я думаю, он сыграл на множестве вещей, которые были призваны нажать на избирателей Уоллеса, и таким образом получил большинство из них. Теперь я не уверен, что Демократическая партия в состоянии сделать что-то, чтобы вернуть этих людей назад. Я подозреваю, что в ходе кампании нужно больше говорить о повседневных проблемах трудящихся, об условиях, в которых они работают, и, может быть, нужно прикладывать больше усилий к тому, чтобы солидаризироваться с ними.

ХСТ: Я провел целый день во время предварительных выборов в Висконсине на южной стороне Милуоки в месте под названием Сербский зал…

Макговерн: Да.

ХСТ: Я пришел туда днем, появление Уоллеса было запланировано на пять, а вы и Маски должны были появиться там позже… Я пошел туда, чтобы поговорить с этими людьми, и был действительно поражен, обнаружив, что вы и Уоллес были теми двумя людьми, за которых они хотели бы голосовать. Хамфри и Маски были довольно решительно исключены. Вы, казалось, довольно крепко зацепили их.

Макговерн: Да.

ХСТ: Но в какой-то момент, похоже, потеряли эту хватку. Я не уверен в причине…

Макговерн: Ну, я думаю, тут целый ряд факторов. В частности, как только я стал кандидатом от партии, они увидели во мне в большей степени типичного демократа. Я имею в виду, что, во-первых, я перестал быть человеком, бросившим вызов, противостоящим партийному истеблишменту. Я стал избранным кандидатом в президенты. Во-вторых, вместо того чтобы конкурировать с Маски и Хамфри, я тогда начал конкурировать с Никсоном, автором «Южной стратегии» и парнем, который упорно бился против тех, кто был не согласен с войной, и нападал на амнистию и автобусы и все тому подобные вещи. Так что это был уже другой вид конкуренции, не тот, что с Маски и Хамфри в Висконсине.

ХСТ: Но у меня сложилось впечатление, что они были на самом деле расположены голосовать за вас или Уоллеса.

Макговерн: Я знаю об этом. Я знаю.

ХСТ: Даже если они не были согласны с вами по многим вопросам.

Макговерн: Если бы я мог так просто сказать это вам: я думаю, что, вероятно, вы преувеличили их численность. Я думаю, что стоило им собраться вместе, и это поражало людей, и столкнувшись с парнем, который сказал: «Хорошо, я или за Уоллеса, или за Макговерна», — легко было предположить, что это характерно для большого числа избирателей. Вот в чем парадокс: все это произвело впечатление и на меня, но на самом деле не так много людей выступило в мою поддержку. Кроме того, я думаю, что мы пострадали от тех людей, которые отвернулись от нас из-за дела Иглтона. Кто-то еще отвернулся из-за нападок на меня как на радикала. Думаю, они решили, что я более радикален, чем им хотелось бы. Кроме того, некоторые из них были оскорблены съездом. Я считаю, что он прошел отлично, но, как это показывали по телевидению, по-видимому, многим из этих парней он показался скоплением агрессивных женщин, воинственных негров, длинноволосых подростков, и я думаю, что эта комбинация, которая помогла мне выиграть выдвижение на пост президента, оскорбила многих из них.

ХСТ: Джон Холум и я говорили об этом в тот вечер. Там должен был быть кто-то, назначенный сидеть в комнате в Форте-Лодердейл и просто смотреть все шоу по телевидению, чтобы увидеть, как оно происходит и к чему ведет…

Макговерн: Да, я думаю, одним из главных моментов этого съезда была яростная речь Вилли Брауна, когда он говорил: верните мне мою делегацию — кричал это по всем телеканалам страны, и это испугало до чертиков многих людей, которые усмотрели в этом дикий воинственный крик чернокожих, вот, мол, вы видите — они собираются взять власть в стране. И то, что казалось нам мощным, целеустремленным и красноречивым, выглядело для многих людей страшным.

ХСТ: Получили ли вы какую-либо ответную реакцию в связи с этим?

Макговерн: Да, получил.

ХСТ: Во время проведения съезда?

Макговерн: Не во время съезда, но потом я столкнулся с людьми, которые не были впечатлены этим так, как я, которых это, по сути, оттолкнуло. И это был один из самых ярких моментов съезда… Вам нужна открывашка?

ХСТ: Да, но у меня осталось только одно пиво. Хотите немного? У вас есть стакан? Я даже еще не позавтракал. У меня был трудный день. Пришлось встать еще до восьми.

Макговерн: Это из-за того, что в вашем номере арестовали девушку?

ХСТ: Да, но я не хочу вдаваться в подробности… На самом деле я стал таким взвинченным, что во вторник пошел к врачу в Аспене, чтобы выяснить, что, черт возьми, со мной происходит… Я простудился, и весь мой организм пошел вразнос. Мы прошли через шесть часов обследования в больнице, полноценной работы врачей, а затем я вернулся в его кабинет, и он сказал, что у меня то-то и то-то, вирус, ничего серьезного, но добавил, что за все годы его практики, а это 15 или 20 лет, — и он один из тех людей, один из тех высококлассных врачей Хьюстонского медицинского центра, которые уволились и отправились в Аспен, — так вот он сказал, что никогда не видел никого в таком состоянии тревоги, как я. Он сказал, что я прямо-таки на грани полного психического, физического и эмоционального коллапса. И в этот момент я начал задаваться вопросом: как, черт возьми, вы или кто-либо еще выжил, потому что… Я действительно удивляюсь, думаю, что говорил вам это в понедельник в самолете.

Макговерн: Да, это фантастическая физическая и эмоциональная перегрузка.

ХСТ: Но это никогда, похоже, не сказывалось на вас, однако сказывалось на некоторых других людях и, бог знает почему, сказалось на мне.

Макговерн: Тем не менее я не хотел бы пройти через это снова.

ХСТ: Ну, достаточно одного раза в четыре года, надо прийти в себя. Вот главный вопрос, до которого я хочу добраться, тем более что у меня тут есть личный интерес. Я не вижу никакой необходимости для себя оставаться в политике, занимать этим голову или выдвигаться куда-то. Я думал баллотироваться в сенат от штата Колорадо, участвовать в гонке против Гэри на предварительных выборах. Однако не уверен, что все это серьезно. Тем не менее вот какой вопрос преследует меня сейчас, после разговоров с Джоном и всеми остальными участниками кампании, которые я вел в последние два-три дня: может ли такой вид кампании вообще сработать? Были ли допущены технические ошибки? Все дело в недочетах или кампания была обречена с самого начала из-за какого-то заблуждения или неверного понимания?

Макговерн: Я думаю, у нас был шанс, когда мы покинули Майами, что нам удастся зажечь общественность. Был период прямо после того, как я получил выдвижение на пост президента, когда мне казалось, что большинство американского народа действительно не понимает, как ко мне относиться. Но впечатление у них было благоприятное.

ХСТ: Я бы поставил на собственную смерть, когда только что покинул съезд… Я был оптимистом.

Макговерн: Да, я тоже. Теперь я думаю, первое, что они увидели, — это была та история с Иглтоном, которая, как оказалось, отвратила многих людей. Не важно, что я должен был сделать, вы понимаете, мы вляпались с этим. Это оказалось настоящим несчастьем. А потом в прессу попали сообщения о разногласиях среди сотрудников, и это произвело впечатление беспорядка, хаоса, отсутствия единого направления, и я думаю, что это повредило.

ХСТ: Я знаю, что повредило. По крайней мере, так считают люди, с которыми я говорил.

Макговерн: Так что эти два фактора были связаны, и дело Иглтона подорвало моральный дух сотрудников. Люди обвиняли друг друга, а возможности передохнуть в ходе кампании за выдвижение не было — мы должны были броситься прямо в этот бой с Иглтоном, и поэтому я думаю, что если на тот момент и был шанс выиграть выборы, то, вероятно, тогда-то мы его и потеряли. А потом начали действовать другие факторы: «мир вот-вот наступит», переговоры… Я думаю, что на самом деле проблема войны работала на президента. Ведь тогда переговоры — по крайней мере начало переговоров с Пекином и Москвой, — казалось, разоружили многих умеренных и либералов, которые в противном случае могли переметнуться на другую сторону.

ХСТ: Но это происходило еще до съезда.

Макговерн: Да, так и было, но это произошло заранее, чтобы смысл, наконец, начал доходить до них. Я думаю, что после Майами у нас не было благоприятных возможностей. А у президента были. Я имею в виду, что он очень умно организовал свою кампанию. Он скрылся с глаз общественности, и у него было достаточно средств, чтобы нанять людей на почтовую рассылку, и все получили письма, отвечающие их интересам и чаяниям. И их негативные телевизионные ролики, искажавшие мой образ, тоже были эффективны.

ХСТ: Ролик с крутящейся головой?

Макговерн: Да, эта крутящаяся голова, разящая солдат. Ролик о благосостоянии. Они сосредоточились на этих темах. Может быть, мне нужно было раньше пойти на телевидение с продуманными сессиями вопросов и ответов — такими выступлениями, которые я проводил там последние несколько недель. Возможно, это помогло бы несколько снизить негативный эффект дела Иглтона… И еще одна проблема: после Майами у большей части персонала возникло ощущение, что какого-то единого, общего руководства сотрудниками нет. Кто в этом виноват, я не знаю… Оказалось, что там было много путаницы относительно того, кто действительно главный, кто имеет право принимать окончательные решения. Этому, возможно, надо было уделять больше внимания. Однако, когда вы все это суммируете, ничто из этого, на мой взгляд, не идет ни в какое сравнение с тем фактом, что республиканцы были пойманы среди ночи за взломом наших штаб-квартир. Они убивали людей во Вьетнаме бессмысленными даже с военной точки зрения бомбардировками. Они заключали тайные сделки, продавая общественные интересы за вложения в кампанию, ну вы понимаете, проводили деньги через мексиканские банки и делали еще много других скандальных вещей.

ХСТ: Не имеете ли вы в виду опрос Харриса, показавший, что только три процента электората считают дело «Уотергейта» важным?

Макговерн: Да, верно. А ошибки, которые совершили мы, обошлись нам гораздо дороже. Я не знаю, почему, но так было. Мы страдали от каждой ошибки, которую допускали, нас буквально стерли в порошок, в то время как ужасающие проступки и преступления другой стороны прошли для них безнаказанно — возможно, из-за престижа Белого дома и из-за того, что президент дальновидно не общался с прессой и не показывался на публике.

ХСТ: Как вы думаете, можно было бы, скажем… Если бы дела Иглтона просто не существовало и, предположим, Мондейл или Нельсон взялись бы за это, как вы думаете…

Макговерн: Я думаю, мы были бы очень близки к победе. Я на самом деле так думаю. Я полагаю, что мы быстро оторвались от земли, и считаю, нам надо было воспользовался теми ранними поездками и тем, что пресса испытывала большой энтузиазм по этому поводу и она сообщала о размерах толп и подъеме среди людей, а не копалась в проблемах персонала. Смотрите: как только мы погрузились в дело Иглтона, они, казалось, почувствовали своим долгом сообщить, что все в кампании было неудачно. Хотя на самом деле кампания очень хорошо управлялась по сравнению со всеми другими, которые я видел. Сбор средств шел хорошо. Собирались большие толпы, и люди были восприимчивы, и планы выполнялись изо дня в день. Я не думаю, что в кампании были допущены серьезные ошибки, но были кое-какие в самом начале, которые преследовали нас на всем пути до конца. Я думаю, если бы начало было лучше… Я помню, на Северо-Западе был замечательный барьерист, который, как предполагалось, должен был выиграть чемпионат США и, вероятно, выиграть Олимпиаду, но он ударился о первый барьер ногой, а затем ударился о следующие четыре подряд, ну вы понимаете, и просто слетел. Вот то, как он ударился о первое препятствие, напоминает произошедшее с нами. Мы потеряли запал — мы сломались на этом сразу же после съезда, и с тех пор, я думаю, миллионы людей просто отвернулись от нас. Они были настроены скептически, то есть настроение в стране было гораздо более консервативным, чем мы решили по результатам предварительных выборов. Мы выигрывали эти предварительные выборы на программе реформ и прямом, откровенном рассказе о том, что собираемся сделать.

ХСТ: Это было следующим вопросом, который я собирался задать. Задумывались ли вы о том, что могло бы произойти, если бы вы постоянно сохраняли такой подход?

Макговерн: Ну, я думаю, что мы его сохраняли. Я никогда не считал, что мы очень сильно изменили свои позиции, перейдя от предварительных выборов к всеобщим. Я не вижу большого сдвига.

ХСТ: Я думаю, что это было воспринято как сдвиг. В каком-то смысле вы стали действовать иначе.

Макговерн: Я не уверен, что мы действительно стали резко отличаться от того, какими мы были. Мы были сосредоточены на тех же вопросах. Что вы воспринимаете как различие? Может быть, я смог бы ответить на ваш вопрос лучше, если бы я…

ХСТ: Ну, когда вы выбрали Иглтона, мне показалось, что это был первый шаг в обратном направлении. Если предположить, что ваш термин «новая политика» имел какую-то ценность, то выбор Иглтона стал моментом, когда все изменилось и вы решили, что пришло время подружиться с теми людьми, с которыми до этого боролись. И не ставя под сомнение мудрость этого решения, я…

Макговерн: Вы имеете в виду, потому что он был с Маски и…

ХСТ: Да, Иглтон поразил меня как дешевый продажный тип и… И до сих пор поражает, этот бесполезный подонок… Когда я отправился в Сент-Луис, чтобы сделать все что можно, чтобы добыть его медицинские документы и попытаться узнать больше об этом деле, со мной даже ваши люди обращались как с человеком, который отправился на Северный полюс шантажировать Санта-Клауса. Но я продолжал слышать от тех, кого считал довольно надежным источником, что с Иглтоном все серьезнее, чем вы или кто-либо…

Макговерн: Ну, видите ли, никто этого так никогда достоверно и не узнает, потому что эти записи никогда не попадут в руки общественности. Я думаю, они есть у ФБР.

ХСТ: Как, черт возьми, они могут быть у ФБР? Под каким предлогом они их получили?

Макговерн: Я не знаю. Но мне сказал об этом Рэмси Кларк. Он сказал, что у ФБР есть полное медицинское досье на Иглтона и что он (Кларк) узнал это в то время, когда занимал пост генерального прокурора.

ХСТ: В том числе и данные о шоковой терапии?

Макговерн: Да, но я никогда не видел эти записи. Мне не удалось получить доступ к ним.

ХСТ: Как вы думаете, эта первоначальная утечка в прессу, к Фрэнку и Гэри, исходит от ФБР?

Макговерн: Они, возможно, могли бы сделать это, они, как известно, устраивают утечки подобной информации в прессу, и это очень может быть утечкой из ФБР, но газета Knight никогда не раскроет свой источник.

ХСТ: Фрэнк знал имя этого анестезиолога, той женщины, которая давала Иглтону газ во время одного из сеансов шоковой терапии, но он не сказал бы мне…

Макговерн: Был ряд журналистов, которые пытались получить больше информации о нем, но это трудно, очень трудно сделать.

ХСТ: Вы когда-нибудь выясняли, что это были за маленькие голубые пилюли, которые он принимал?

Макговерн: Нет.

ХСТ: А я, похоже, выяснил. Это был «Стелазин», а не «Торазин», как я думал вначале. Я сделал все что мог, чтобы достать фактические записи, но никто даже не стал говорить со мной. Наконец я впал в такую ярость, что просто уехал в Колорадо и сказал: «К черту все это!» Мне казалось, что правда могла бы произвести эффект разорвавшейся бомбы на выборах. И меня убивало, что он будет восприниматься как хороший парень, трагическая фигура…

Макговерн: Да, это было несправедливо. Он должен был взять на себя всю ответственность за уход, а не возложить ее на меня.

ХСТ: Он почти угрожал, что не сделает этого, не так ли? Насколько я помню, он не собирался этого делать…

Макговерн: Совершенно верно. Это правда.

ХСТ: Это правда, будто он сказал вам, что незачем беспокоиться об этих таблетках, потому что рецепт выписан на имя его жены?

Макговерн: Да, он сказал мне, что они были выписаны на имя его жены.

ХСТ: Позвольте спросить вас еще вот о чем: Су-Фолс стал таким обломом, что я даже не решился поговорить с вами там, но насколько удивил вас итоговый результат?

Макговерн: Я был очень удивлен таким обвалом. Последние пару дней я чувствовал, что предпочел бы просто сдаться. Но я думал, что мы продолжаем двигаться, хотя поражение неизбежно, и мне даже в голову не могло прийти, что мы получим всего пару штатов, округ и Массачусетс. Я думал, что мы победим не менее чем в восьми или десяти штатах.

ХСТ: В каких?

Макговерн: Ну, я полагал, что мы победим в Калифорнии и Нью-Йорке, которые дали бы нам большие избирательные блоки. Я думал, что мы будем первыми в Иллинойсе, в Висконсине, и считал, что мы, вероятно, одержим победу в моем штате.

ХСТ: Это был шок…

Макговерн: Я рассчитывал на все эти штаты и еще полагал, что мы получим Род-Айленд, Коннектикут — вы знаете, я был поражен конечным результатом.

ХСТ: Вы думали о том, почему результат так сильно отличался от ожидаемого?

Макговерн: Я до сих пор так и не понял этого. Я имею в виду, что до сих пор не вполне осознал причины такого масштабного поражения. Наверное, ситуация с войной сказалась, то, что Киссинджер объявил, что вот-вот наступит мир, только дайте нам еще несколько дней. После этого наша победа выглядела бы так, будто мы разрушили все эти усилия, которые предпринимались на протяжении последних месяцев. Вы понимаете, они отложили решение этого вопроса на после выборов. И это, я думаю, повлияло. А потом — то, как они вбросили деньги в экономику. Они создали дефицит в 100 млрд долларов за четыре года, пока он был президентом. Это старая техника Франклина Рузвельта, и очевидно, что деньги оказались в чьих-то карманах. Так вот я думаю, что экономика была не в лучшем состоянии, но она была бы ненамного хуже, если бы они не устроили этот дефицит финансирования.

ХСТ: Как вы думаете, такого рода кампания, которую вы вели на предварительных выборах, кампания антиполитики, могла бы иметь шанс в 76-м, или же вы думаете, что мы все заблуждаемся относительно всего этого — не только характера времени, но и природы электората?

Макговерн: Я не думаю, что подход, который я использовал, близок большинству. Нам было бы трудно победить.

ХСТ: Иными словами, ничего лучше, чем это? Даже с учетом всех этих новых избирателей? Это была чертовски мощная потенциальная опора для вас, не так ли? Что же произошло?

Макговерн: Я думаю, что мы преувеличили силу стремления к переменам среди молодежи. Мы видели активистов на предварительных выборах, но это всегда небольшой процент — люди, которые действительно работают. Каждую субботу вы видите стадионы, забитые десятками тысяч человек. Огромному количеству людей в этой стране гораздо интереснее, побьют ли «Дельфины» «Краснокожих», чем кто будет сидеть в Белом доме — Никсон или Джордж Макговерн. Кроме того, я думаю, что такая апатия — это своего рода усталость после активности 1960-х — движения за гражданские права, движения за мир, крестовых походов, маршей, демонстраций. Никсон оставил все это позади. Ситуация успокоилась. Он обезоружил движение за мир — никаких больше беспорядков, никаких демонстраций, и я думаю, что люди боятся всего, что похоже на серьезные изменения. Они боятся, что мы вернемся к тому же энергичному протесту, несогласию и демонстрациям, от которых они устали в 1960-е годы.

ХСТ: Как вы думаете, 1960-е закончились в 1968-м или в 1972-м?

Макговерн: Я думаю, что они начали… что избрание Никсона в 1968-м действительно положило им конец.

ХСТ: В каком-то смысле вы вели кампанию 60-х в 70-е годы…

Макговерн: Да.

ХСТ: Я слышал такие разговоры и думал об этом.

Макговерн: Мы вели кампанию, которая, возможно, привела бы к победе в 1968 году. Вероятно, привела бы. Могла бы… Вы знаете, все это спекуляции, Хантер. Не думаю, что кто-то из нас действительно знает, что происходит. Но этот эффект маятника всегда действует в американской политике, и я ожидаю, что в ближайшие несколько лет Никсон нарвется на неприятности. Думаю, что наступит разочарование тем, как он решает военный вопрос. Экономические проблемы никуда не исчезнут, и проблемы больших городов будут усугубляться, и в результате кто-то в 1976-м, возможно, выступит с такой же платформой, с которой я вел свою кампанию в 1972-м, и победит.

ХСТ: Не знаю. Меня это беспокоит, и я заметил, особенно среди студентов, нарастание чувства недоумения и отчаяния. Какого черта произошло, и куда мы движемся, и…

Макговерн: Да. Письма, которые они присылают сюда, — господи, они обнадеживают. Это то, что удерживает меня от отчаяния. Маятник действительно сильно качнулся в сторону, но он вернется. Я верю в это.

ХСТ: Сколько ущерба, как вы думаете, нанес Хамфри?

Макговерн: Ну, он подорвал наши силы в Калифорнии настолько, что мы, вероятно, так и не оправились после этого.

ХСТ: Вопрос, который вам может не понравиться, но он преследует меня с тех пор, как это случилось. Что, черт возьми, сподвигло вас публично предлагать вице-президентство Хамфри? Думали ли вы, что он примет его, и если бы принял, могло бы это реально помочь?

Макговерн: Это была попытка привлечь на нашу сторону некоторых из его людей, которые в противном случае пошли бы за Никсоном или проигнорировали бы выборы.

ХСТ: Господи! Думать, что после всей той истории в Калифорнии мы могли бы в конечном итоге получить предвыборную связку Макговерн / Хамфри. Если б до такого дошло, я лучше проголосовал бы за доктора Спока!

Макговерн: Ну, тогда казалось, что это нужно сделать, чтобы получить коалицию большинства, но, возможно, и не надо было.

ХСТ: Зачем пытаться удержать единство Демократической партии, если это партия рациональности — нечто, что собирается вместе раз в четыре года? Это вопрос, которым я задаюсь снова и снова: куда мы движемся дальше? Не является ли это похоронным звоном по тому, что мы приняли за новую политику?

Макговерн: Я не согласен с этим. Я думаю, что это была первая настоящая серьезная проверка для нее и что 28,5 млн американцев сказали «да». Если бы Джордж Уоллес занялся откачкой избирателей правого крыла от Никсона, мы бы вплотную подошли к победе на выборах. И даже без него мы закончили почти так же хорошо, как и Хамфри с точки зрения общего процента, который мы получили. Вы знаете, что была разница около четырех пунктов между процентом Хамфри и моим?

ХСТ: Я хотел бы завершить это каким-нибудь оптимистичным предположением. На днях кто-то в Йельском университете сказал, что такая кампания, которую вы вели на предварительных выборах, вероятно, не смогла бы победить на национальном уровне даже через четыре года. Но есть места в стране, где она могла бы определенно сработать — на уровне штата или на местном уровне.

Макговерн: Я верю в это. Думаю, на этих предварительных выборах я продемонстрировал, что можно отправиться в штаты, которые якобы настроены враждебно, c такой построенной на человеческом общении, как между соседями, кампанией, которую мы проводили, и победить. Мы сделали это в Висконсине. Мы сделали это в Массачусетсе. Мы сделали это в десяти штатах. И мы чуть не сделали это в Нью-Гэмпшире. Вы же знаете, что я получил 38 процентов голосов против Маски, и это было действительно одним из чудес этой кампании. Так что, я думаю, нет никаких сомнений в том, что такие методы и открытый стиль кампании будут работать на уровне штата.

Примечание редактора. Тут запись интервью с сенатором Макговерном резко обрывается. Но несколько недель спустя в номере доктора Томпсона в «Сил Рок Инн» мы смогли записать следующий разговор:

Ред.: Согласны ли вы с рассуждениями Макговерна о том, почему он проиграл эти выборы?

ХСТ: Я не уверен, что тут присутствует какой-то анализ. Я провел около двух недель в Вашингтоне, разговаривал с 15–20 его ключевыми людьми и был удивлен отсутствием какого-либо общего мнения — никаких точных цифр или какого-либо реального анализа. То, что Макговерн говорил в своих интервью, это были в основном предположения… Он говорил: я думаю, это могло бы сработать, это могло бы произойти, если…

Но когда я спросил его, кто были 45 процентов избирателей, имевших право голоса, но не ставших голосовать в этом году, он сказал, что понятия не имеет. И когда я задал тот же вопрос Манкевичу, он ответил, что надо спросить Пэта Кэдделла… Вчера я поговорил с Пэтом по телефону, и он заявил, что ему потребуется много времени, чтобы свести воедино цифры по всей стране, но одно он мог сказать, и это уже неопровержимый факт: в первый раз за очень долгое время в выборах президента примерно в половине штатов приняли участие меньше людей, чем в местных выборах. Обычно президентские выборы собирают примерно на 15 процентов больше избирателей.

Ред.: Обычное дело.

ХСТ: В большинстве штатов — от 10 до 15 процентов больше.

Ред.: Но не в этом году?

ХСТ: Нет, президентские выборы в 1972-м собрали меньше. У меня есть цифры… Вот, здесь Пэт Кэдделл на пленке, это из нашего телефонного разговора вчера…

Примечание редактора. Ниже приводится запись того, как доктор Томпсон и Пэт Кэдделл обсуждают статистику поражения Макговерна.

ХСТ (Кэдделлу): На 10 или 15 процентов больше, чем в голосовании на уровне штата? Когда вы это говорите, то имеете в виду выборы сенатора и губернатора?

Пэт: Верно.

ХСТ: А в этом году было 39 штатов, в которых проводились выборы и президента, и сенатора или губернатора?

Пэт: Да, сенатора или губернатора. В некоторых штатах — и того и другого. Но в большинстве — кого-то одного. Избирательная кампания в масштабе штата — то, на что стоит посмотреть.

ХСТ: В 20 из них голосование на местных выборах было активнее, чем на президентских?

Пэт: Да.

ХСТ: В восьми штатах это было всего на один процент меньше, в пяти других — на два?

Пэт: Да — несмотря на увеличение числа людей, которые проголосовали в этом году, что является самым высоким показателем за все время…

(Конец записи телефонного разговора с Кэдделлом.)

Ред.: Я немного запутался со всеми этими цифрами. Что в итоге? Вы думаете, что если больше людей голосовали за губернатора и сенатора, чем за президента, то это свидетельствует об отсутствии интереса к результатам президентских выборов или об определенном решении со стороны некоторых избирателей не голосовать за Никсона или Макговерна?

ХСТ: Опросы Пэта, основанные на повторных интервью с теми же людьми в течение всего года, показывают осознанное решение со стороны невероятно большого количества людей не голосовать за президента, но пойти и голосовать за руководящие посты на уровне штата. Я не уверен в том, что это значит… Но, возможно, они чувствовали, что у них нет выбора, несмотря на то что, как кто-то сказал, это должен был быть самый недвусмысленный выбор этого века…

Ред.: Как статистические данные Кэдделла объясняют поражение Макговерна? Почему, как он думает, Макговерн проиграл?

ХСТ: Он не согласен как с Макговерном, так и с Манкевичем, и склонен согласиться с Гэри Хартом. Когда речь заходит о причинах поражения, в лагере Макговерна возникает раскол.

Ред.: Какова позиция Кэдделла и Харта?

ХСТ: Она сводится к двум словам: Иглтон и компетентность.

Ред.: Иглтон и компетентность?

ХСТ: Да. Дело Иглтона нанесло огромный ущерб имиджу Макговерна — он стал восприниматься не как гуманный, порядочный, добрый, консервативный человек, который хочет положить конец войне, но как человек, который не мог бы выполнить свои обещания, даже если бы захотел. Он стал восприниматься как пустозвон, а не как отъявленный радикал, хотя многие люди думают, что этот образ также повредил ему. Но согласно Пэту, «образ радикала» вовсе не испортил дело… К такому же выводу пришли в ходе опроса Washington Post, который провели Дэвид Бродер и Хейнс Джонсон… Они согласны с тем, что дело Иглтона принесло несопоставимо больше вреда… Согласно Гэри Харту, оно стало фатальным. Гэри понял это еще в середине сентября; так же как и Фрэнк, — они все это знали.

Ред.: Макговерн тоже?

ХСТ: Конечно. Они видели, что происходит, но не понимали, как с этим бороться, потому что ущерб уже был нанесен, и для Макговерна не было никакой возможности доказать, что он вовсе не так опасно некомпетентен, как выставило его дело Иглтона. Они не могли предпринять ничего, что изменило бы сложившееся у людей мнение относительно того, насколько он способен выполнять свои обещания. Другими словами, он многим нравился, они охотно слушали то, что он говорил, но не захотели голосовать за него, потому что не верили в то, что он все это сделает.

Ред.: Вы говорите, Манкевич знал это, но он не согласен с Кэдделлом и Хартом?

ХСТ: Ну, никогда нельзя быть уверенным в том, что Фрэнк на самом деле думает… Но он, по крайней мере, звучал убедительно, когда говорил со мной там, в Оуэнсборо, тем вечером…

Ред.: Там — это где?

ХСТ: В Оуэнсборо, Кентукки, когда я приехал послушать его выступление в колледже Уэсли. Он, похоже, убежден, что сторонники поворота вправо и молчаливый антиниггерский голос — потенциальные голоса Уоллеса — оказались той проблемой, которая стоила Макговерну выборов. И в какой-то момент (я не уверен, когда именно) в кампании Макговерна были вполне убеждены — не весь персонал, но главные теоретики, — что, если бы Уоллес остался в предвыборной гонке, если бы его не подстрелили и если бы он пошел на выборы как независимый кандидат и проводил бы свою кампанию как все тот же здоровый злющий маленький судья из Алабамы, он бы разделил голоса избирателей, с которыми финишировал Никсон, забрав около 60 процентов.

Ред.: Сколько процентов?

ХСТ: 61 или 62 процента… Уоллес мог бы разделить эти голоса с Никсоном, оставив Макговерна с большинством голосов избирателей, но недостаточным количеством голосов выборщиков, чтобы действительно стать президентом, после чего судьбу выборов решала бы Палата представителей.

Ред.: Манкевич и Макговерн действительно верили в такую возможность?

ХСТ: Джордж, казалось, верил… Но я не могу знать, как много он думал о такой возможности на самом деле. Они этого опасались — довольно мрачный взгляд на американский электорат, надо сказать. Они считали, что половина избирателей Никсона могла бы склониться еще больше вправо. Подозреваю, что даже сейчас так думают не меньше половины высокопоставленных организаторов кампании Макговерна… У Харта и Кэдделла менее мрачное представление о потенциале электората. Оба, Гэри и Пэт, были убеждены, что Макговерн мог бы победить. Я спрашивал об этом почти всех сотрудников Макговерна, с которыми мне удалось поговорить.

Ред.: Что заставляет Кэдделла и Харта думать, что он мог бы победить?

ХСТ: В первую очередь, те доказанные потери в численности, который понес потенциальный электорат Макговерна из-за дела Иглтона. В июле, например, на национальном уровне, опросы…

Ред.: Опросы Кэдделла?

ХСТ: Кэдделла, и я думаю, что было еще два — Гэллапа и Харриса. Так вот, согласно опросам, проведенным в июле, Никсон имел 52 процента, Макговерн — 37, а 11 процентов затруднились ответить. А в сентябре показатели были такими: у Никсона 56 процентов, у Макговерна — 34, и 10 процентов затруднились с ответом.

Ред.: Никаких особых изменений.

ХСТ: На бумаге да — никаких особых изменений, но вот то, чего не видно на бумаге… Никсон за этот период времени потерял 9 процентов своих голосов из первоначальных 52. Он получил 15 процентов от других, но потерял 9 процентов своей изначальной группы поддержки. Между тем Макговерн потерял 13 пунктов от своих первоначальных 37 процентов… Но потери Макговерна были, судя по данным, связаны с делом Иглтона, в то время как потери Никсона произошли бы в любом случае, потому что это были в основном люди, которые в июле заявили, что они демократы — демократы Хамфри, и отказались голосовать за Макговерна, но по мере приближения выборов начали возвращаться. Так что потеря Никсоном 9 процентов была неизбежна. Что сделал Никсон, так это подобрал огромное количество в основном молодых, не обязательно либеральных демократов, но молодых, образованных, относительно продвинутых избирателей, которые, если верить опросам, остались бы с Макговерном, если бы не случилась катастрофа с Иглтоном. Вот когда его образ «другого» политика, антиполитика, треснул по швам и рассыпался, и не было никакой возможности восстановить его. Согласно теории Харта и Кэдделла, если бы этого не произошло, гонка шла бы, по крайней мере, ноздря в ноздрю… И вот тут вступил в силу другой мощный фактор: худшее последствие катастрофы с Иглтоном заключалось как раз в том, что она сделала невозможной гонку вплотную, и это позволило Никсону уйти в тень… На него не оказывалось никакого давления, а Макговерну пришлось сражаться, будучи припертым спиной к стене… Он все время находился в обороне в условиях усиливающегося оттока голосов, увеличивающегося разрыва между ним и Никсоном… Главная сила Макговерна в ходе предварительных выборов — вплоть до Калифорнии, я думаю — заключалась в том, что он всегда был аутсайдером, всегда в хвосте, но и всегда очень быстро преодолевал отставание, отхватывая большой кусок неопределившихся избирателей…

В этом случае не было почти ничего, что он мог бы сделать. Преодолеть такой разрыв оказалось за пределами его возможностей… И поэтому Никсон, который никогда не умел правильно действовать под давлением, избежал этого… Он мог позволить себе просто сидеть в Белом доме и смотреть, как Макговерн мотается по всей стране. Если бы разрыв был небольшим, что-нибудь в районе 10 пунктов, стратегия Макговерна была бы совсем другой… Но они все это время пытались исправить его имидж, что противоречит теории Манкевича / Макговерна о том, что главной причиной поражения стало усиление правого крыла с тяжелым расистским оттенком или подводные течения… Главный вопрос 1972-го: мог бы Макговерн победить при любых обстоятельствах?

Ред.: Я не знаю, насколько глубоко вы хотите погрузиться в это, но те цифры очень меня заинтересовали. В июле у Никсона было 52 процента голосов, а в сентябре — 56.

ХСТ: Эти опросы проводились до съезда Демократической партии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.