Недооценённость постмодерна

Недооценённость постмодерна

Обладая средствами ядерного сдерживания, Россия, успокоившись на этот счёт, должна готовиться к отражению угрозы оттуда, откуда не ждали. А не ждали оттуда, потому что все эти годы не воспринимали всерьёз. Концепт постмодерна, меняющий сознание человеческих масс, на сегодня совершенно недооценен, особенно его разрушительные, деструктивные функции. Собственно говоря, сам постмодерн — это не нечто шуточное, если взглянуть на него серьёзно, а его несерьёзная оценка нашим обществом заранее заложена в него теми, кто продвигает этот концепт на наше социальное поле и в наше экспертное пространство. Постмодерн как бы заведомо высмеян своими же создателями. В результате когда в нашем экспертном сообществе кто-то из экспертов слышит о постмодерне, то непроизвольно начинает хихикать, приговаривая: «Ну да, знаем, это Квентин Тарантино, „Криминальное чтиво“, смотрели, да, Миа Уолис танцует с Винсентом Вегой», — собственно, зачастую на этом понимание постмодерна заканчивается.

Между тем постмодерн — это некая матрица, которая просто полностью подменяет ту среду, в которой мы привыкли жить и которой привыкли оперировать. Это действительно отсутствие всяких иерархий и всяких критериев. Получается, что в пространстве постмодерна ничему нельзя дать оценку, так как для этого полностью отсутствуют чётко установленные критерии. Одновременно с этим, как ни парадоксально, существует абсолютная множественность критериев и оценок. А фраза, которой мы привыкли бросаться всуе — «сколько людей, столько и мнений», — на самом деле и есть квинтэссенция постмодерна. Из неё следует, что каждый человек является создателем своей системы координат, своего понятийного аппарата, а общие смысловые поля, с помощью которых можно было бы найти общий язык друг с другом, отсутствуют. Это и есть абсолютная множественность сред, являющаяся обыденностью постмодерна.

Когда мы говорим о постмодерне, мы должны понимать, что привычный для нас, такой родной и близкий модерн постмодерном вообще, в принципе и совсем, преодолён, он его просто не замечает и игнорирует. Как, кстати, и премодерн, который поднимает голову только в контексте прихода постмодерна по причине абсолютного безразличия постмодерна и к премодерну тоже. Отсюда и возвращение религиозности, и повальная секуляризация, и возрастание роли православия, например, в русском обществе. Ведь постмодерну традиция в принципе и православие в частности абсолютно безразличны, как и все остальные религиозные конфессии и проявления культа. Как, собственно, и позитивистские, прогрессистские модели, которыми увлечены современные футурологи, с восхищением и упоением мечтающие о том, как будет строиться новая индустриальная Россия — гиперпрогрессивная, с летающими звездолётами и сверхсовременными технологиями. Но пока они грезят о новой индустриализации, постмодерн и постиндустриализация уже пронизали всё общество сверху донизу.

Сегодня мы имеем дело уже с совершенно новым типом людей и новым типом общества. Теперь не то что уже нет той гражданской среды, которой привык оперировать модерн и которая положила основу национальным государствам, устарела даже та атомизированная сетевая среда, которую мы в России только-только привыкли воспринимать как некую новую данность. Сегодняшнюю картину мира представляет некий текущий liquidity социум, некая абсолютно ликвидная масса. Не просто атомизированных, а скорее даже виртуальных индивидуумов, которых можно конфигурировать любым образом, наполняя их любыми качествами, складывая в любые смысловые и бессмысленные комьюнити, которые можно тут же рассыпать и создавать новые, применяя самые невероятные несочетаемые сочетания. И эта среда, эта текущая масса, её роль и влияние всё возрастают. Сегодня это происходит уже на уровне первых лиц: призывы провести Интернет в каждый чум, вручить iPhone каждому выпускнику детского сада, iPad — каждому школьнику — стали фоном нашего существования. Мы искусственно насаждаем перманентное осетевление социального пространства, взяв на себя повышенные обязательства в этой области, подключая к сети всё, что движется, интегрируя в сеть всё, что прежде не укладывалось ни в один из концептов модерна. Ведь для того, чтобы сетевые стратегии успешно действовали, общество должно быть осетевлено. Постмодерн раздвинул границы разума, просто изъяв сам разум из обращения.

И только когда множество сетевых акторов подключено к сети, а её узлы уже не мыслят себя вне сети, сеть включается в действие. Когда же эти концепты из сети выплёскиваются в социум — общество становится сетевым. Складывающиеся сегодня в безобидных, казалось бы, соцсетях — Facebook или Twitter — поведенческие модели выходят в ofine-реальность, проникая в образ мышления, создавая сетевое общество там, где ещё вчера не было ничего, кроме объективной реальности.

Но стоит задуматься о том, что эта среда, идеально подходящая для экстерриториального управления, особенно благоприятна для выстраивания и конфигурирования реальности в интересах сетевых архитекторов, как тут же имеющаяся сегодня остаточная позитивистская, модернистская власть, вышедшая из советской материалистической реальности, сформированная на принципах модерна и грезящая о материалистической индустриальной модернизации, понимает, что она совершенно не в состоянии оперировать имеющейся у неё в наличии реальностью. Эта реальность сегодня просто уходит у нее из-под ног, проскальзывает сквозь пальцы. Это то, что невозможно ухватить, невозможно сложить, наложить на собственные модернистические представления, то, чему невозможно придать какую-то форму, куда-то разместить или тем более куда-то двигать. Это не вертикаль, это просто некая распылённая растекающаяся среда — эфир. И этим эфиром нынешняя власть пытается управлять — нахмурив брови, она шевелит губами и говорит: «Так, эти сейчас пойдут сюда, эти — сюда, вы выстраивайтесь так». Куда выстраивайтесь? Никто никуда больше не выстраивается, потому что позитивистская власть и сетевое общество пребывают в разных измерениях, они просто друг друга даже не представляют.

Одним из главных критериев нового сетевого общества уже стало игнорирование государства и пренебрежение к нему. Оценённым становится противопоставление себя государству, для сетевой среды государство — не ценность. Когда власть взывает: «Давайте соберёмся, мобилизуемся, чтобы наше государство процветало», она констатирует тем самым, что не в состоянии смириться с тем, что это давно имеет обратный эффект, ибо вместе с призывом государство больше не предлагает мотивации. Любая мотивация растворена постмодерном. Люди больше не помнят про государство. «Какое из государств?» — спрашивают они.

Постмодерн сегодня является очевидной данностью, которую при этом нельзя увидеть, но можно осмыслить. И чем интенсивнее Дмитрий Медведев продвигает Twitter и iPad, тем интенсивнее происходят осетевление и постмодернизация нашего социума, тем быстрее власть, режим, государство теряют контроль над ним. Общество просто уплывает от него в иную реальность, а сетевые сенсоры проходят прямо через голову нынешней власти, поверх Путина, не замечая Медведева, сквозь администрацию президента, подключаются напрямую к этому сетевому обществу, начинают извне моделировать его формы и управлять им, навязывая ценности и стратегии, прежде сложившиеся на Западе. В интеллектуальных, заметьте, средах.

Не стоит недооценивать постмодерн и смеяться, приговаривая, что вот сейчас мы построим новые звездолёты и новую счастливую материальную жизнь. Может, мы её и построим, но на это уйдут годы. А на сетевую перепрошивку реальности — минуты. Мы ещё не успеем освоить функции нового гаджета, как будем жить в другой реальности. Вне зависимости от того, понимаем мы постмодерн или нет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.