Русская аристократия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Русская аристократия

Теперь о России. До февральской революции 1917 г. устройство жизни в империи оставалось сословным[1]. Граница же в правящее сословие закрыта. Права и обязанности в сословиях передаются по наследству вне зависимости от деловых и личных качеств. У "высших" (дворянство) из поколения в поколение передаются привилегии, а у "низших" — обязанности. Проявить себя, изменить свое положение и подняться в правящее сословие человеку из числа от природы "лично годных", но не "благородных" очень трудно. Даже богатейшее купечество в своем социальном положении было ущемлено по сравнению с дворянством. Легальный путь наверх при царях лежал через карьеру чиновника. Так, если дед и отец в табели о рангах за срок службы смогли подняться до личного дворянства, то внук имел право испрашивать для себя и последующих поколений дворянство потомственное. В потомственности привилегий российского чиновничества (при советской власти — партийной номенклатуры) состоит его коренное отличие от классической бюрократии. В народе из-за этого витает неприязнь к "верхам". Длительный мир, гармония в обществе удерживаются общинной идеей доверия, жизни по совести, справедливости. А естественная замена "пассивных" на "активных" происходит скачком, решительной акцией, путем переворота внутри аристократии, и протекает быстро (как чудо).

Сознание в России традиционно православное. Внутри значения "правильно славить Бога" идея православия подразумевает и причастность к Божественной славе, которой удостаиваются подвижники. У православных на Небе — "Царствие", то есть аристократия, а не демократия. "Славны" у русских и люди духовного, нравственного подвига (мученики за идею), и герои мирского служения, прежде всего среди воинства. Участие в Божественной славе для православных — средство спасения души. Если мерить душу на душу, то православной меркой будет именно слава. Слава — Божия благодать.

Если же мерить души деньгами или властью, то у русских, по словам Достоевского, возникает "не то что зависть, — тут является какое-то невыносимое чувство нравственного неравенства, слишком язвительного для простонародья".

Деньгами могли гордиться только те, кто их сделал сам, — купцы. Но и здесь, в отличие от Запада, православный купец, по словам представителя знаменитого рода купцов-староверов, Вл. Рябушинского, осознавал себя "лишь как Божьего доверенного по управлению собственностью", а вовсе не абсолютного распорядителя своего собственного богатства всецело и исключительно в личных интересах. Единоличный предприниматель-протестант на Западе (англичанин, немец, голландец, американец) не был скован в предприимчивости чувством ответственности перед Богом. Рискуя, он видел только наживу, только себя и свое богатство. Русский же хозяин, думая о деньгах, оглядывался на славу Божью и не мог особо суетиться. Недаром русское купечество титуловалось "степенством". Вл. Рябушинский по собственному опыту свидетельствует: "Англичанин в душе всегда игрок, даже если он серьезный деловой человек, а наши совсем не игроки, а очень осторожны и медлительны, решение принимают не сразу, а выжидая, но раз оно принято, гнут линию упорно и тягуче, несмотря на неудачи". И еще: "С детства нам внушали: "дело"; тут было нечто большее, чем нажива. Это говорилось так, как потом солдатом я слышал: "Служба Его Величества". И на ней и чины, и ордена, и выгода, но не в них суть для человека с совестью и пониманием".

В России сначала шел идеал, а потом потребности. Ценностная ориентация православия не на благоденствие на земле, а на приобщение к славе Божьей, как идеалу счастья и признание обществом лишь славы как достойной меры отличия, ограничивали размер богатства нравственным пределом довольства и достатка (удовольствия).

Великие подвижники старообрядцы, единственные на земле, кто сумел органично соединить благочестие с богатством, предпочитали перемене идеалов — самосожжение всей семьей и целыми селами. Сильного же побуждения к медленному накоплению прибыли, к ее сохранению и приумножению православный кодекс поведения не давал, а чувство личной ответственности перед людьми (другое дело Бог) снижал.

Идеал, символ веры, через совесть умерял потребности. "А без православной веры русский человек просто дрянь", — здесь я опираюсь на авторитет Ф. М.Достоевского.

В сословном обществе служения общему делу, где есть идеал, отношения регулирует не закон, а целесообразность (закон, что дышло, но зато и милосердие может приостановить жестокость закона).

Что касается жизненного пространства, русским людям очень не повезло с климатом. Россия — самая холодная страна в мире. Суровые зимы, большие перепады температур, замерзание водных путей и огромные сухопутные расстояния делают издержки любого производства в России заведомо выше, чем на Западе и других зонах мира. Подробно об этом пишет А. П.Паршев. Для эффективного функционирования экономики страны в целом (чтобы издержки перекрывались доходом), в таких природных условиях требуется государственное регулирование всех сторон применения и перемещения капитала. При свободном перемещении капитала и единых мировых ценах капитал всегда стремится уйти туда, где затраты на производство (издержки) ниже, и тогда сбежавший капитал замещается импортом товаров. Аналогичные же товары на мировом рынке всегда были дешевле наших. От разорения своего неконкурентного по условиям климата и сухопутных расстояний хозяйства нужен протекционизм, государственная защита внутреннего рынка от агрессии мирового рынка. Тоталитарная закрытость общества здесь предпочтительней либеральной открытости. При "свободе торговли" вектор устремлений капитала всегда был направлен центробежно, из России за границу. Свободная конвертируемость рубля вводилась в России дважды. В конце XIX века при золотом рубле из России на Запад утек огромный золотой запас. При свободной конвертируемости рубля в доллар в конце XX века из России на Запад сначала утекли мобилизационные запасы стратегического сырья (точно знаю про уран, титан, ртуть, ниобий, осмий), постоянно текут невозобновляемые ресурсы, а солидная валютная выручка остается на Западе. И тогда и сейчас свое хозяйство рушилось, а иностранные инвестиции в Россию не шли. При издержках в России, заведомо больших, чем вовне ее, и повышенном риске убытков для внешнего инвестора никакой привлекательности для вложений иностранного капитала в нашу экономику нет. Пришел же в Россию только кредит и только под гарантии либо заклада российских ликвидных ценностей, либо государственных обязательств платить проценты и возвратить долг. В результате Запад обогатился.

В условиях открытости, означающей бегство капитала из России и разорительный импорт иностранных товаров, в хозяйстве процветает рвачество, и солидный, с деловой и социальной устойчивостью, капитализм укрепиться, конечно, не может. Пример рвачей, проныр, живоглотов, хамов, выжиг, злостных банкротов и иных "нечестно богатых" активных "дельцов", во многом вынужденно неправедных по отношению к пассивной массе, с точки зрения пользы для общества был отрицательным. Капиталистическое разделение на классы российское общество отвергло и в начале, и в конце XX века, ограничившись временным сломом сословных перегородок.[2]

Основным рычагом контроля над всеми сословиями общества, "упакованного" в государственные формы аристократии, выступает страх — инструмент смиренного тоталитаризма. Слава же, как традиционный нравственный приоритет в обществе, стимулирует подвиги великодушия (преданность, жертвенность, сострадание, бескорыстие).

В России у православных сохранились подвиги благочестия: личная милостыня и пост. На Западе же у протестантов поста вообще нет, а у католиков пост остался только на два дня перед Пасхой.

Психологию российского общества, живущего в холодных суровых условиях, выражает простая и неспешная еда и большая, чем на Западе, склонность к напиткам, "греющим душу". Тосты, как правило, произносятся и всегда содержат пожелание здоровья всем присутствующим. В узком месте русские сами организуются в очередь.

В традиционном сословном тоталитарном обществе наследуемый характер привилегий развращает высшие сословия (и дворян-чиновников, и купцов-промышленников), приводит их к бесславию, духовной деградации. В благополучное время уже третье (по закону Паркинсона) поколение наследников привилегий некогда "славных предков" жиреет, теряет деловую активность и идеалы общего с народом дела, что приводит их к упадку (конкурентов нет, и количество богатства у знати переходит в качество апатии, скуки и сладострастия). Деградация же знати вызывает у народа уже не просто неприязнь, а глухое, устойчивое омерзение и тоже потерю энтузиазма. В ответ знать платит народу ненавистью. Неизбежно наступает застой в развитии. Вожжи страха ослабевают. В обществе возобладают идеи либерализации, которые проталкивают активные из групп наивных "мечтателей" и "святых праведников" (революционеров, диссидентов). Знать ищет выхода, однако будучи уже неспособной к личному подвигу ради идеи склоняется к реформам в пользу либерализма. Пассивные трудовые сословия примыкают к либеральным идеям "союза завистников и неудачников". Происходит характерный для русских моментальный слом в никем не предвиденной резкой форме. Сословные границы рушатся. У "активных" открываются перспективы. Происходит перегруппировка в "верхах". "Мечтатели" при установлении нормальных деловых условий отсеиваются, а "хозяева" поднимаются и двигают вперед развитие. Народ, хранитель вековой коллективистской традиции и общинного духа, в своей массе не рассыпается на индивидуумов, эмоционально сопротивляется насилию озападнивания. Гармония в обществе восстанавливается в старой сословной форме: "знать/народ".

Лекарством для сословного общества Ф. М.Достоевский считал войну. Лекарством "отрадного для народа" моментального действия, поднимающего "дух народа и его сознание собственного достоинства". "Война равняет всех во время боя и мирит господина и раба в самом высшем проявлении человеческого достоинства — в жертве жизнью за общее дело, за всех, за отечество". Обе отечественные войны, несомненно, были таким лекарством.

Либеральные идеи реформ овладевали умами тоталитарного православного общества в периоды упадка с периодичностью в три поколения. Определяется это природным свойством, называемым в диалектике "отрицание отрицания".

В короткие периоды слома сословных перегородок и перегруппировки активных внутри общества основатели родов (особенно купеческих) первоначально выдвигались за счет выдающихся качеств по аристократическому принципу "личной годности". Через 50–75 лет большинство из родов, представленных уже не блещущими личными качествами внуками родоначальников, сходит со сцены, и возвышаются другие. Средний период процветания рода — три, максимум четыре поколения, то есть — 75, от силы 100 лет.

Одновременность возвышения и деградации аристократии закладывает цикл кардинальной перегруппировки верхов и либеральных реформ общества, "перемены гармонии", тоже раз в три поколения (в среднем раз в 60–90 лет).

На графике колебаний благополучия гармонии в России (рис.№ 3, стр.70) первый упадок, 1662 (±3) год, приходится аккурат на раскол русской православной церкви — апофеоз дисгармонии в обществе и государстве. Упадки и подъемы российского благополучия гармонии следуют в периоде трех поколений.

Так, после "смуты", спустя 76 лет после основания династии в 1613 году, с 1689 года началось правление третьего из Романовых — царя-реформатора Петра I Великого, силой перетряхнувшего общество на западный манер. Через 73 года после начала царствования Петра I в результате переворота к власти (с 1762 года) гвардией была возведена жена его убитого внука Екатерина II Великая, проведшая реформы и оформившая сословные привилегии дворян. Через 63 года в 1825 году "декабристы", аристократы-масоны, пытались перегруппировать общество, но были подавлены и произошло это только в четвертом от Екатерины Великой поколении при либеральных реформах царя-демократа Александра II Освободителя (правил с 1855 года, а отменил крепостное право в 1861 году). Еще через три поколения, в феврале 1917 года также аристократы-масоны по уговору с Западом свергли православного царя. Трехсотлетняя династия Романовых пала. Лавинная либерализация длилась всего восемь месяцев и завершилась Великим "Октябрьским переворотом", когда власть перехватили большевики. Незначительная, но самая активная политическая фракция представительной власти, возвышенные героические идеи и великий замысел которой увлекли массы и обеспечили ей победу в гражданской войне. А еще через три поколения (74 года), в 1991 году сам партийный царь с боярами-партократами под моральным давлением Запада окончательно предали тоталитарную мечту о справедливости для всех и отдали власть либералам. Произошел очередной слом сословных границ в традиционной форме переворота.

Причина приверженности российского общества к аристократии, его сопротивления и полной чиновной бюрократизации, и сплошной выборной демократизации, на мой взгляд, состоит в том, что холодная Россия представляет собой еще и уникальный конгломерат народов, где русские не составляют господствующую доминанту крови. Русская цивилизация принимала всех, кто овладевал русским языком. Таких племен и народов сейчас 120 или более. В России населяющие ее многочисленные народы и этнические группы сплочены в национальные острова и архипелаги среди моря русских и участвуют в государственной власти по аристократическому принципу. Что же касается моря русских, то среди них, благодаря суровым российским условиям, расстояниям и просторам, на местах воспроизводится тоже аристократия (выбиваются наверх "лично годные", их доверие ограничено самым ближним кругом, место при деле сохраняется в поколениях через родство).

А от бюрократической вертикали власти в России большого толка нет. Чиновник, из присущего чувства зависти к аристократически "лично годным", от личных жертвенных подвигов во имя высокой цели уклоняется и гасит благой порыв приказов. Российский аппаратчик ни шагу ради идеи не сделает, а уж защищать ее, рискуя собственной жизнью, — тем более не станет. Другое дело — аристократы духа, движимые волей, предваряемой представлением цели. Аристократов духа, у которых идея определяет желания, а желание превращается в волевой акт действия. В этом плане характерно замечание Верховного. правителя России времен гражданской войны адмирала Колчака. Он писал: "Скажу Вам откровенно: я прямо поражаюсь отсутствию у нас порядочных людей. То же самое у Деникина — я недавно получил от него письмо; то же и у большевиков. Это общее явление русское: нет людей. Худшие враги правительства — его собственные служащие". Вспомним и о трагической кончине самого Колчака, и многих других подвижников равно как белой, так и красной идеи среди русских.

; У истоков русской государственности стояли варяги-скандинавы. И потом, во все времена, правящая знать в России была во многом не русской. В XVII веке после монголо-татарского ига и польско-литовского нашествия, русская аристократия насчитывала 156 семейств татарского происхождения, 168 семейств Рюриковичей (30 %) и 223 семейства польско-литовского происхождения. После широкого онемечивания верхов во времена империи, процент русских родов в российской аристократии стал еще меньше (в Европе русские и немцы — это две самые многочисленные, сильные и биологически здоровые нации, которые по национальным характерам могут дополнять друг друга). При царях соблюдалась "черта оседлости", и евреям путь в аристократию был закрыт. После 1917 года это препятствие было устранено, и в российскую правящую элиту мощно вошли колена Израилевы.

В 1917 и 1991 годах в условиях скачков в развитии техники (соответственно, промышленной и информационной) сковывавшая рывок технического прогресса аристократическая конструкция власти в России разрушалась до основания (полного краха прежней идеологии, смены идеалов) и носила характер революции. В 1917 году — Великой социалистической революции (открывала надежду на проявление способностей и лучшую справедливую жизнь для всех), а в 1991 году — либеральной контрреволюции (только для 10 % активных).

Сталин, поверх формально выборной и легитимной советской власти, создал аристократическую партийно-номенклатурную систему и страхом держал и ее, и народ в состоянии бодрости и свежести в борьбе за идеал. После его смерти партократия ("каста проклятая") потеряла революционность и в своем сословном сознании отделила насущные потребности своего благоденствия от далеких целей благополучия всего народа. Возник конфликт между сознанием правящего сословия и официальной идеологией государства.

Коммунистическая идеология, накладывая моральные ограничения на аппетиты верхов, напоминая об их обязанностях перед народом, раздражала номенклатуру, на словах продолжавшую проповедовать идеалы для всех, но на деле погрязшую в своих потребностях и бесцеремонном карьеризме. В народе же на третьем поколении после Великой революции накопилось отчаяние исторического ожидания коммунистической справедливости, понимаемой, прежде всего, как равенство.

Пример достигнутого благополучия богатого Запада со свободой частной инициативы на фоне ущербного монополизмом и весьма скромного достатком советского хозяйства, где критериев успешности не существовало и, что бы ни делали, все изображалось превосходным, давил и на знать, и на советский народ неким комплексом неполноценности собственной системы. На явную полноценность общества в науке и технике (космической, ядерной, авиационной, атомной подводной), электроэнергетике, спорте, культуре закрыли глаза. "Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, и даже в области балета мы впереди планеты всей", — пел А. Галич, но бревном-то в глазу стояла отсталость в гражданских технологиях и дефицит хорошего ширпотреба.

Первопричина неодинаковости результатов хозяйствования лежала и лежит не в различиях политических систем, а в очевидных различиях условий среды обитания, жизненного пространства (холода и расстояния). Грубая зависть к комфортным условиям Запада, желание жить "как у них там", не оправдана природой. Однако партийное дворянство в третьем поколении (за "дедушкой" Лениным шел "отец всех времен и народов" товарищ Сталин, а за ним, следовательно, внуки) уже прогнило в привилегиях и догмах, унаследованных от героического прошлого. Было неспособно к подвигу за идеал, к тоталитарному целеполаганию реформ внутрь, на себя. Партократия стала искать выход не в опасном для ее власти снятии преград инициативе "активных" внутри своего общества, а в контролируемой ею же либеральной перестройке с целеполаганием вовне: общечеловеческих ценностях, свободе торговли, открытом обществе, правах человека. Когда же подогреваемая Западом перестройка стала выходить из под контроля партноменклатуры и приобрела характер либеральной революции, она вконец подавила волю партийных князей к удержанию власти. Прогнившая партократия раскололась. Часть перегруппировалась в новые демструктуры власти и "конвертировала власть в собственность". Наиболее активная комсомольская часть номенклатуры "оседлала" приватизацию государственной собственности. А "святые праведники" и "мечтатели" снова ушли в оппозицию.

I Несоответствие между самооценкой достоинства "капитала знаний", с одной стороны, и незначительностью получаемых денег и места во власти, с другой, сделали советскую интеллигенцию основной движущей силой либеральной контрреволюции. Яростный бунт советской интеллигенции (в терминологии Э. Лимонова: "новой буржуазии знаний") против номенклатурной системы был в лучших русских традициях "бессмысленным и беспощадным". В отместку за очень большую и долгую власть номенклатуры славные коммунистические идеалы в обществе были разбиты, "оковы" приоритета национальных и общественных интересов пали, а к личным деньгам и власти с одними только знаниями интеллигенция в массе своей при наступившем разорении хозяйства в России пробиться не смогла. Лишь кучка профессоров и заведующих лабораториями заняли верхушку новой власти. А "просто" хорошие мозги, "капитал знаний", потекли из России туда же, куда стратегические запасы и обычный капитал: на Запад.

Разочаровавшийся народ отвернулся от дискредитированного знатью коммунистического идеала справедливости для всех и поддался на соблазн фальшивых перспектив обогащения для себя в "открытом обществе". Россия держится не на законе, она держится на вере. Вере народа в идеал и государственную власть, эмоциональном контакте доверия к власти по любви ("умом Россию не понять, в Россию можно только верить", — гениально подметил Ф. И.Тютчев). Если совсем коротко, то вера — это желание и ожидание чуда. Быстрое построение коммунистического чуда, где "каждому по потребностям", не состоялось^ В начале 90-х годов либеральная пропаганда навязала народу представление о жизни на Западе, как об уже воплощенном коммунизме. Просто слово "коммунизм" заменили на "цивилизованный мир" с тем же содержанием: "от каждого по способности (ленивому напрягаться не надо), каждому по потребности (наслаждайся, двигай телом, в супермаркете для тебя все уже приготовлено)".

Социализм как реальная самодостаточная система небогатого удовлетворения потребностей всего общества в России рухнул. Суровые же климатические условия российского жизненного пространства, делающие невозможной одинаковую с Западом по затратам эффективность производства, остались.

Либеральные реформы, дойдя до результатов хозяйствования в условиях навязанного России "ига" свободы для международной торговли и перемещения капитала, провалились. Рентабельным в России оказалось слишком незначительное число преимущественно уникальных производств. Только эти немногие производства способны платить достойную зарплату.

К проявлению же частной инициативы в получении самостоятельного дохода способны лишь активные. На развалинах советской экономики значительная часть собственного населения была исключена из довольства и процветания. Капитализм получился ущербным, только для своих, и держится на абсолютно слепом традиционном для России доверии общества к соблазнительным картинкам западного благосостояния в "демократических СМИ". Потенциальные капиталисты оказались не более чем "обманутыми вкладчиками". Акционеры от произвола не защищены, их права не волнуют ни бесконтрольных управленцев компаний, ни бесконтрольную административную власть, по-прежнему исходящих из "целесообразности". Цель спектаклей передачи власти в декорациях "демократических выборов" не имеет никакого отношения к выявлению воли народа. Мафиозно-номенклатурный (замкнуто-аристократический) захват власти проводится тяжелой рукой путем нагнетания страха потери имеющегося уровня благополучия и тотальной манипуляцией сознанием народа. Не демократическое состязание на выборах и не назначение через аттестацию и экзамены по бюрократии, но навязывание без выявления, кто лучший по аристократическому принципу, без риска проиграть в открытом соревновании с другими активными. Либеральному капитализму в России противостоит вовсе не коммунистическая оппозиция, но верноподданное чиновничество. Ведь в замысле либеральных реформ главным было перевести все ценности жизни на денежный расчет. Все социально-экономические системы, имеющие в себе элементы социализма (социальной или национальной справедливости, социальной защищенности) требовалось заменить на рыночные, i Однако сами чиновники сохранили за собой все привилегии и льготы (по жилью, транспорту, лечению, санаторно-курортному отдыху и пр.) и намерены передавать свои привилегии детям. В мафиозно-номенклатурной системе нынешней России и мафия-олигархия и номенклатура — это "новая аристократия" с неподсудным имущественным иммунитетом, для которой любой закон не писан. В униженном же народе падает мораль, растет растерянность, апатия и враждебность ко всякой власти. Де-юре условия для инициативы людей вроде бы есть, а толку нет. Для того, чтобы в России "процесс пошел", создать условия развитию частной собственности (либерал-демократия) и дать команду чиновникам (бюрократия) оказалось недостаточно. Без подвига элиты (аристократии) дело зашло в тупик. Прошедшие испытания заказными убийствами и криминалом малочисленные "новые русские" и повязанные с ними коррупцией более многочисленные новые дворяне-чиновники за неправедные хапки при приватизации государственной собственности и государственных доходов подвержены общему диагнозу: "страх". Деньги спрятаны за границей и омертвлены на банковских депозитах под смешные, но надежные 3–5% годовых. Широкий деловой маневр и оборот капитала "новых русских", имеющего источник в ресурсах России, опасен отрывом от источника и потерей за границей собственно капитала, пущенного туда в рост. Запад же смотрит на "новых русских" с подозрением и с распростертыми объятьями к себе их не ждет. Новая знать окружила себя телохранителями, отгородилась от деморализованного ею же народа охраной и думает о своем. Народ пассивен, на бессмертный подвиг ради капитала избранных идти не хочет и, как всегда, желает и ожидает чуда: прихода благочестивого лидера, который будет не править для себя, но, провозгласив благородную цель, станет служить Отечеству, наведет порядок, объединит общество своим замыслом и быстро сделает жизнь народа и сытой, и спокойной, и культурной, и вольной. Народ "желает и ожидает" вернуть свою утраченную в ходе либеральных реформ гордость (нравственное равенство с верхами) и былую уверенность в завтрашнем дне, но сохранить при этом ощущение свободы. Отсюда напрашивается вывод, что после либеральной контрреволюции "дедушки" Ельцина складывающееся в России новое сословное общество, видимо, вернется на новый круг российского девиза: "православие — самодержавие — народность". Ha собственный путь православия в этике. Тоталитарной аристократии в конструкции власти. И "русского социализма" в экономике (национального капитализма/социализма).