Кризис формальной демократии
Кризис формальной демократии
Удивительно, как быстро летит время.
Понятие демократии сохраняет всю свежесть концептуально нового энергичного призыва, переворачивающего, обновляющего и возрождающего старый затхлый мир.
А ведь основные демократические институты были окончательно созданы более 200 лет назад — в XVIII веке — и с того времени лишь незначительно улучшаются и дорабатываются, оставаясь в своей основе принципиально неизменными. Между тем вопреки многочисленным и авторитетным апологетам достижения современного им человечеством высшего совершенства — от Гегеля до Фукуямы — развитие человечества все же продолжается и, постепенно меняя требования к организации общественного управления, создает необходимость более глубоких изменений, чем те, к которым люди привыкли и которые считают поэтому максимально возможными.
Эти изменения должны быть технологичными и, как минимум, обеспечивающими решение хотя бы основных проблем, с которыми уже столкнулась демократия в ее традиционном западном понимании и с которыми в своем нынешнем виде она, как убедительно показывает практика, в принципе не в состоянии справиться.
Что такое демократия?
Эволюцию этого понятия (причем не только в нашей стране, но и во всем мире) неплохо иллюстрирует сопоставление двух энциклопедических определений.
«Народовластие, государственная форма, в которой верховная власть принадлежит всему народу» (Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона). «…Форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод» (Большая Советская энциклопедия).
Изменение смысла, вкладываемого в один из наиболее популярных терминов современности, весьма показательно: за долгие годы (в том числе и Советской власти) пройден непростой путь от прямого указания на непосредственную принадлежность власти всему народу к признанию этого народа всего лишь в качестве «источника» власти.
В современной практике неявно разделяются два принципиально различных понимания демократии.
Первое — содержательное, концентрирующее внимание на цели: демократия — общественное устройство, при котором управляющая система в наиболее полной степени учитывает мнения и интересы управляемых.
Второе — формально-институциональное, концентрирующее внимание на средстве. В соответствии с этим пониманием, демократия — это совокупность формальных (и потому поддающихся измерению, что очень удобно для выставления разнообразных оценок) институтов: разделения властей, независимого суда, парламента, выборов, свободы слова и ряда других.
Принципиально важно, что цель примерно соответствует средству лишь в условиях наиболее развитых западных обществ. В остальных демократическое содержание общественного устройства может быть обеспечено лишь иными, формально (то есть с западной точки зрения) недемократическими инструментами.
Именно поэтому искусственное внедрение демократических институтов в относительно неразвитые общества, как правило, ведет не к «построению демократии», но к ее разнообразным и разрушительным извращениям. (Классическим примером служат исламские страны, «демократизация» которых Западом вела к приходу к власти либо религиозных фундаменталистов, либо жестоких тиранов; весьма убедительной иллюстрацией разрушительности «экспорта демократии» является и Россия 90-х годов).
Проблема «внешнего управления»
Наиболее важная и при этом наиболее очевидная проблема современного мира заключается в том, что стандартные демократические институты призваны обеспечивать (и весьма успешно обеспечивают, как показывает практика) власть и контроль над государством (а через него — и над всем обществом) наиболее влиятельной общественной силе.
Беда лишь в том, что по мере развития глобализации и все большего упрощения коммуникаций относительно слабые страны все чаще сталкиваются с ситуацией, когда наиболее влиятельными в их обществах оказываются внешние для них силы — будь то иные государства или глобальные корпорации. В результате они вполне демократически, а порой и незаметно для самих себя попадают в ситуацию «внешнего управления».
Аналитики и философы развитых стран по вполне понятным патриотическим (а порой и корыстным) причинам привыкли акцентировать внимание на возможности совпадения интересов структур, осуществляющих «внешнее управление», с интересами того или иного общества, и ограничивать рассмотрение проблемы исключительно данной возможностью.
Между тем не вызывает сомнений, что не только более распространенной, но и более естественной ситуацией является несовпадение указанных интересов, а в ряде случаев и их прямая противоположность.
Прежде всего дисбаланс интересов может вызываться естественным влиянием глобальной конкуренции, то есть стремлением структур, осуществляющих внешнее управление, подавить своих конкурентов из управляемых ими стран или даже не дать им появиться в принципе. Однако не менее важной причиной представляется органическое отсутствие у осуществляющих «внешнее управление» структур каких-либо обязательств, в том числе социальных и экологических, перед населением управляемых ими стран. В самом деле: государства отвечают перед своими, а не чужими гражданами, корпорации — перед своими акционерами, а глобальные сети, как будет показано ниже, и вовсе лишь перед своими непосредственными членами.
Весьма значимым является и полное либо почти полное отсутствие координации между структурами, осуществляющими «внешнее управление», а оно в силу слабости управляемых объектов достаточно редко монополизируется какой-либо одной структурой. В результате ряд воздействий, каждое из которых по отдельности является безобидным или даже полезным, в своем случайно возникающем сочетании или последовательности может оказаться разрушительным для управляемого общества.
Классическими примером может служить воздействие на слабые страны с неустойчивой экономикой МВФ и Мирового банка — при том, что их усилия обычно координируются, и проблема заключается не в отсутствии, а всего лишь в недостаточной согласованности их усилий.
С одной стороны, МВФ в соответствии со своими стандартными рекомендациями пытается обеспечить макроэкономическую стабилизацию мерами, исключающими сколь— нибудь масштабное и устойчивое развитие на основе собственного экономического потенциала слабого общества и в итоге делающими достигнутую стабилизацию неустойчивой.
С дугой стороны, Мировой банк, периодически отчаиваясь дождаться устойчивой и прочной макроэкономической стабилизации (которая, по стандартной экономической теории, является необходимой предпосылкой для оказания заметной помощи развитию), начинает стимулировать экономическое развитие или просто решение наиболее острых социально-экономических проблем (от эпидемий туберкулеза до разрушения инфраструктуры и отсутствия квалифицированно подготовленных законов) своими кредитами, которые в условиях макроэкономической (а значит, и политической) нестабильности в значительной степени разворовываются либо, в лучшем случае, тратятся неэффективно, развивая и укрепляя если не прямо коррупцию, то неэффективное устройство государственного управления.
Как представляется, именно органической безответственностью «внешнего управления» и была в первую очередь вызвана стремительная актуализация после уничтожения Советского Союза и разрушения существовавшей в рамках биполярного противостояния системы «сдержек и противовесов» трагического феномена «упавших государств». (Существенно, что поначалу этот термин порой сгоряча переводился на русский язык менее политкорректным и брутальным, но более внятным и дающим более полное представление о сути и последствиях явления словосочетанием «конченые страны».)
Безответственность глобальных управляющих сетей
Вполне естественное отсутствие ответственности по отношению к «чужим» для государств и глобальных корпораций управляемым ими объектам гармонично дополняется в условиях глобализации существенным изменением самого субъекта управления.
Государства и глобальные корпорации как субъекты международной, в том числе международной экономической, политики все в большей степени уступают свою ведущую роль разнообразным глобальным сетям.
Указанные сети формируются «сращиванием», как говорили в старину, элементов государственного управления — как собственно политического, так и связанного со специальными службами, и бизнеса, как глобального, так и национального, причем различные элементы указанных сетей базируются в различных странах.
Надо отметить, что управляющие сети такого рода существовали почти всегда, однако новостью последних лет стало постепенное освобождение, «отвязывание» их от интересов ранее доминировавших в них национальных государств и переориентация таких сетей на реализацию преимущественно собственных интересов, отличных от интересов указанных государств.
Принципиально важно, что речь не идет о контроле глобальных сетей за относительно слабыми государствами и даже странами, осуществляемым в интересах относительно сильных государств, доминирующих в данных сетях. Управляющие сети, возникающие в относительно слабых странах, традиционно в значительной степени были инструментами влияния на них более сильных государств, примерами этого полна мировая история.
Однако в настоящее время ситуация весьма существенно меняется. На современном этапе глобализации глобальные сети, по крайней мере, на Западе все в большей степени освобождаются от контроля государств как таковых и начинают хаотически манипулировать ими или их отдельными элементами в своих собственных, остающихся не оглашаемыми, а зачастую и вообще не устанавливаемыми формально, интересах.
Довольно внятным примером этой парадоксальной ситуации, когда хвост в полном соответствии с названием культового в профессиональной среде фильма «начинает вилять собакой», представляется самое сильное государство современного мира — США.
В последние годы создается устойчивое впечатление, что сформированные им глобальные сети, связанные с исламским миром, и в первую очередь Саудовской Аравией, все больше действуют в своих собственных интересах, весьма слабо связанных с национальными интересами США. При этом данные сети достаточно эффективно манипулируют остальной частью американского государства, не говоря уже о подверженном внушению интеллектуально и эмоционально незрелом американском обществе. Существенно, что глобальные сети не могут целиком подчинить себе не входящую в них часть американского государства, однако внутреннее столкновение интересов в нем обеспечивает дезорганизацию государственного управления как такового и представляется ключевой причиной нынешних как внешне-, так и внутриполитических сложностей США.
Эмансипируясь, отделяясь от государств, глобальные сети больше не отвечают за последствия своей деятельности даже для стран своего «базирования», даже для государств, которыми они создавались и которые они еще недавно считали «своими».
Принципиальное отличие сетей как субъекта управления от государства заключается в имманентном отсутствии у них ответственности перед обществом. Даже не демократичное по своему устройству государство поневоле, объективно заинтересовано в поддержании минимальной стабильности и гражданского мира в своей стране, а сетям, рассматривающим эту страну извне, «со стороны» глобального мироустройства и представляющих собой объединение «новых кочевников» (по классическому определению Ж. Аттали), это просто не интересно. Им нужен рост совокупного влияния и прибыли своих участников, а этих целей гораздо проще достичь не в стабильной, а в хаотизированной ситуации, «ловя рыбку в мутной воде».
Таким образом, создавая глобальные сети и в последующем упуская из своих в их руки важные полномочия в сфере общественного управления, национальные государства, даже исключительно сильные и эффективные, сами создают для себя субъект «внешнего управления», пренебрегающий их интересами, как это было показано в предыдущем параграфе.
Представляется исключительно интересным и значимым, что это освобождение от ответственности не проходит даром и для самих глобальных сетей. Их освобождение, отделение от государства лишает их возможности в полной мере использовать его возможности по стратегическому планированию (от анализа до корректировки внешних процессов), что драматически снижает эффективность не только манипулируемого ими государства, но и их собственной деятельности.
Классическим примером этого обоюдного снижения эффективности представляется операция по свержению Саддама Хусейна, которая привела к достижению лишь локальной цели — временному поддержанию нефти на высоком уровне, выгодном нефтяным корпорациям США и Саудовской Аравии. Стратегическая задача американской части глобальной сети — контроль за иракскими недрами с возможностью их неконтролируемого и единоличного (или совместно с Великобританией) использования — была провалена. Более того: репутация США понесла невосполнимые потери, а представители глобальной сети в США не просто были дискредитированы, но и, по всей вероятности, утратят власть в 2008 году, что приведет к ослаблению США до уровня, наблюдавшегося в президентства Форда и Картера, и подрыву всего опирающегося на их глобальное доминирование мирового порядка.
Другая часть глобальной сети — представители элиты Саудовской Аравии — получила в качестве «головной боли» резкое усиление своего ключевого соперника — Ирана, избавившегося от сдерживающего фактора в лице Хусейна. При этом ослабление США (если быть точным, их административно-управленческое и интеллектуальное истощение) в результате их погружения в трясину иракской войны не только крайне затруднило прямой военный удар по Ирану, но и сделало почти невозможным его успешное стратегическое сдерживание.
Кровавый хаос в Ираке создал многочисленные дополнительные проблемы и помимо возникновения предпосылок для перехода его основной, населенной шиитами части под контроль Ирана. Так, Турция получила призрак курдского государства, существующего де-факто и неизбежно подлежащего оформлению де-юре в ближайшее десятилетие. Но главное — произошла (в том числе и из-за свержения одного из светских режимов в исламских странах) общая глобальная радикализация ислама, что проявилось прежде всего на Ближнем и Среднем Востоке.
Наиболее болезненным «эхом» ир; акского провала США стало ухудшение военного положения НАТО в Афганистане. Наступление талибов постепенно развивается и, по имеющимся аккуратным оценкам американских военных, в течение 2–3 лет талибы даже при максимально возможных усилиях США смогут вынудить их к выводу войск из Афганистана и восстановить тем самым свой контроль за его основной частью.
При этом представляется весьма существенным неустойчивость светского режима Мушаррафа в Пакистане. Прилегающие к Афганистану районы Пакистана уже контролируются талибами и объявили о создании независимого государства. После закрепления талибов в Афганистане свержение Мушаррафа явится вопросом не очень длительного времени. В результате возникнет единое, расширенное по сравнению с ситуацией до 2001 года государство Талибан. Основная часть Пакистана, которая не войдет в государство Талибан по этническим причинам, также неминуемо радикализуется. При этом не вызывает сомнений, что патриотически и националистически настроенные военные не позволят эвакуировать из Пакистана имеющееся у него ядерное оружие, в результате чего религиозно-фундаменталистское пакистанское государство будет обладать им, а угроза ядерной войны с Индией (а весьма возможно, что и с Западом) станет в повестку дня.
* * *
Таким образом, ставшая уже привычной и само собой очевидной для США концепция «экспорта управляемых кризисов» незаметно для них самих перерождается в результате перехода части реальных властных полномочий к глобальным сетям в концепцию «экспорта неуправляемых кризисов». Такое развитие событий подрывает глобальную устойчивость и существенно повышает совокупные риски мирового развития.
Сетевые войны требуют «мутной воды»
Наконец, третью проблему порождает изменение характера войн, которые во все большей степени ведутся не с государствами, а с сетевыми структурами. Это вызвано меняющимся характером современной глобальной конкуренции, которая во все большей степени становится меж— цивилизационной.
Сегодня уже практически не вызывает сомнения, что глобальные монополии, лишившиеся после уничтожения Советского Союза сдерживающей силы в виде биполярного противостояния двух систем, в ходе стихийной и хаотической погони за наживой создали мировой порядок, лишающий две трети человечества возможности нормального развития и потому отличающийся крайней неустойчивостью. Зарождение же и проявление новой силы, сдерживающей их саморазрушающий произвол, представляется в этих условиях вопросом лишь времени и новых болезненных кризисов.
Весьма интересен с этой точки зрения подход американского политолога Н.Злобина, рассматривающего гражданское общество как основную силу, сдерживающую современное государство и именно за счет этого сдерживания обеспечивающую стабильность общества. Опираясь на ставшие в последние годы традиционными представления о том, что в современном глобализированном мире страны и группы стран занимают роль основных структурных элементов привычного нам общества (есть страны-банкиры, страны-пролетарии, страны-менеджеры и так далее), Н.Зло— бин высказал кощунственную с точки зрения традиционной внешнеполитической религии Запада, но исключительно многообещающую с практической точки зрения мысль, С его точки зрения международный терроризм можно рассматривать как стихийное, еще далеко не полностью оформившееся и в силу этого пока еще неизбежно уродливое проявление нарождающегося глобального гражданского общества. Как и в случае традиционного, не над- а внутринационального общественного устройства, это глобальное гражданское общество объективно призвано сдерживать глобальное государство, в роли которого выступают США как персонификация коллективного Запада.
Столкновение с гражданским обществом, пусть даже глобальным, неминуемо приобретает для традиционного государства характер комплексного, многоуровневого взаимодействия с сетевыми структурами, в основном самодеятельными, сплетение которых и составляет это гражданское общество. Войны с ним, неизбежные в силу современного состояния развитых стран Запада и неразвитых двух третей человечества, поэтому неизбежно становятся войнами с сетевыми структурами, которые объективно требуют непубличных, не подлежащих огласке действий — от тайных переговоров до тайных убийств (предельным выражением последних являлась операция «Феникс», заключавшаяся в массовом уничтожении американцами и обученными ими спецслужбами Южного Вьетнама функционеров партизанского движения; эффективность этой операции оценивалась северовьетнамскими военными исключительно высоко). Понятно — и это наглядно подтвердила недавняя война Израиля против Ливана, — что традиционное демократическое правительство, работающее чуть ли не «под телекамеру», не может осуществлять подобные действия просто технологически.
Таким образом, сетевые войны объективно требуют ограничения демократии в виде ее формальных, созданных Западом институтов. Однако не следует забывать, что подобное ограничение возможно лишь при условии высокой идеологизации общества или хотя бы его элиты, так как иначе ограничение демократических инструментов неизбежно ведет к коррупции и разложению всей системы общественного управления.
Основная проблема заключается в том, что современная западная демократия не терпит идеологизации и последовательно и целенаправленно уничтожает ее, выбивая тем самым почву из-под своих собственных ног!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.