Виктор ШИРОКОВ ГАВАНА-МАМА

Виктор ШИРОКОВ ГАВАНА-МАМА

ГАВАНА-МАМА

Снова, вставши утром рано,

я смотрю на Атлантик;

снова старая Гавана

мне являет милый лик.

Голуби летают сиро.

Люд плетётся кое-как.

Всюду ядра и мортиры.

Труден путь для доходяг.

Всюду лозунги и флаги

вьются по ветру, шуршат...

Разномастные дворняги

тоже по делам спешат.

Только я сижу без дела

в неоткрывшемся кафе

и слагаю неумело

мыслям ауто-да-фе.

Костерок мой еле-еле

разгорелся, чтобы ввысь

пламя весело летело,

превращая в пепел мысль.

А когда вдруг станет пусто,

станет холодно опять,

тут и надобно искусство,

чтобы заново создать

этот вид на гавань, флаги,

птичек, ядра, доходяг,

и, конечно, паки-паки,

жизнерадостных собак.

Вот для этого упрямо

я пришпилен у стола;

и Гавана, точно мама,

улыбнулась и прошла.

Будет в воздухе улыбка,

словно флаг, висеть с тех пор.

Неторопко, хоть и зыбко

будет длиться разговор

синих волн и серых высей,

двух булыжин меж собой...

Вот я от чего зависим,

вот с чем встречу мир иной.

ШОРЫ

На лошадях гаванских шоры,

чтоб не пугались никогда,

обгонит ли моторчик скорый,

иль пальцем погрозит беда.

Гони же, кучер, ударяя

вожжой по спавшимся бокам,

межу меж будущим стирая

и прошлым, – воли дав рукам.

А я уткну лицо в ладони.

А я не вижу ничего.

Я тоже в шорах. Что же гонит

иль кто? Зачем и для чего?

ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ

Я был судьбой затискан,

хотя и был удал...

По площади Франциска

не раз я пробегал.

И каждый раз касался

то рук, то бороды,

как будто опасался

другой большой беды.

Хотя куда уж больше,

во всём мне не везло,

но приходил на площадь,

где вольно и светло.

Где небосвод не низкий,

где храм весь бел, как мел,

и где Франциск Ассизский

приемлет свой удел.

От множества касаний

блестит, как злато, медь...

Всё чувствуя заране,

так просто умереть.

Уже не опасаясь

ни пули, ни клинка.

По-прежнему касаясь

святого вожака.

КАМЕШЕК

Я верю: ничто не бывает забыто.

Слагается песня из солнечных нот.

И камешек мрамора или гранита

лёг прессом сегодня на новый блокнот.

Я камень нашёл прямо в старой Гаване,

споткнувшись, булыжной спеша мостовой.

Меня поджидал он, конечно, заране,

а я между тем рисковал головой.

И вот, наконец, для обоих награда:

сумели ужиться и в цели совпасть:

ему на дороге валяться не надо,

а мне не придётся столь низко упасть.

CALLE DE LOS MERCADERES

Впадая в животную ересь,

течёт, изгибаясь, толпа.

По calle de los Mercaderes

проходит сегодня тропа.

Прелестная всё же картина!

Я тоже, разинувши рот,

смотрю, как в честь дня Валентина,

кучкуясь, клубится народ.

Но вскоре всех ждёт остановка.

Какой-то седой господин,

ручонкой орудуя ловко,

собачек рядком посадил.

Три таксы в очочках и в шляпах

сидят на крылечке ладком.

Браслеты и перстни на лапах.

Такой им порядок знаком.

С зевотой сплошной поединок

помимо обычных докук.

За каждый забористый снимок

владелец затребовал "кук".

Полвека свобода на Кубе!

Талдычим абы да кабы...

Но рабство не сходит на убыль:

собаки всё так же рабы!

Такую им выбрали долю!

За то, что по лезвию дня

прошёл и не вывел на волю,

простите, простите меня!

КУБИНКА

От старой крепости до рынка,

потом в гостиницу мою

в такси меня везла кубинка,

и вдруг сказала: "Ай лав ю!"

Ей, видимо, была Россия

мила и сущностью близка,

раз жгучие слова такие

легко слетели с языка.

А я от этих слов смутился,

наверно, даже покраснел.

Доехал. Скупо расплатился,

и даже вслед не посмотрел.

И лишь в Москве я обнаружил

клочок бумажки... Вот же он!

Пылает средь февральской стужи

её гаванский телефон.

Набрать бы номер, в самом деле!

Мешает лишь одна беда:

вокруг февральские метели,

в Москве крепчают холода!

НА ВИЛЛЕ У ХЕМИНГУЭЯ

От собственной дури шалея,

я в детстве не смел и мечтать

на вилле у Хемингуэя

хотя бы разок побывать.

Далась же такая охота,

впрямь птицу удачи поймал,

в журнале "Америка" фото

до дыр я тогда залистал.

На них знаменитый писатель,

наморщив от мудрости лоб,

не знаю, некстати ли, кстати,

на небо глядит в телескоп.

А то – среди книжек и кошек,

а то – посредине собак;

то птицам он хлеба накрошит,

то в море уйдёт натощак.

И ловит огромную рыбу,

давно не боясь ни черта,

и тащит тяжёлую глыбу,

по виду почти что кита.

Уже миновало полвека,

из моды ушёл бородач;

но каждая библиотека

полна его главных удач.

И выпала вдруг мне награда

средь разных ошибок и проб

побыть на минуточку рядом,

увидеть его телескоп.

От этого счастья немея,

запомню я вечный покой,

на вилле у Хемингуэя

бессмертья коснувшись рукой.

БАССЕЙН И ОКЕАН

Заспорили однажды

бассейн и океан:

кто мир спасёт от жажды?

кто славой обуян?

Бассейн сказал: "Не скрою,

я мал, зато удал,

и пресною водою

наполню я бокал".

А океан заметил:

"Зато я путь даю

всем кораблям на свете

доставить кладь свою".

И этот спор вовеки

неразрешим, пока

все люди-человеки

не скажут свысока:

"Не спорьте понапрасну,

и каждый нам внемли,

в союзе жизнь прекрасна,

но мы лишь соль земли!

Всегда вода с землёю

нам служат заодно,

вот только бы порою

нам не пойти на дно".

Бассейн слегка подумал

и к морю побежал.

Наутро ветер дунул,

он океаном стал.

А вот в бассейн попала

солёная вода,

и сразу тихо стало

отныне навсегда.