Юрий МЕДВЕДЕВ ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ВСЕЗНАЙКЕ

Юрий МЕДВЕДЕВ ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ВСЕЗНАЙКЕ

К 200-летию Осипа Сенковского

Прежде чем воспеть деяния Сенковского, заявим сразу: это один из загадочных и противоречивых мыслителей первой половины ХIХ века. Среди хулы и словословий в свой адрес он как никто другой чувствовал себя как рыба в воде. Беспристрастнейший энциклопедист Николай Полевой печатно упрекал Сенковского аж в шести смертных грехах. Во-первых, в неуемной жажде барыша от продажи своих (и чужих) творений. Во-вторых, в порче русского языка. В-третьих, в писании развращающих и ругательских статей. В-четвертых, в грубом эмпиризме и практицизме. В-пятых, во всезнайстве и гордом самоуверении. И, в-шестых, в дерзости, самохвальстве и порче юного поколения. С другой стороны, творения барышника и всезнайки хвалили и Пушкин, и композитор Глинка, одобряли Белинский и Чернышевский.

С 1823 года он начинает вращаться в литературных кругах, публикуя одну за другою "восточные" повести, причём не где-нибудь, а в декабристском альманахе "Полярная звезда". Однако в начале 30-годов он круто перекладывает руль собственной судьбы – профессор востоковедения становится ещё и редактором "Библиотеки для чтения", "толстого" журнала, задуманного книгоиздателем Смирдиным как "журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод…". Успех нового начинания ошеломил всех – и ругателей, и хвалителей. В новом массовом издании полновластно царил лишь один редактор Сенковский – ироничный, насмешливый, саркастичный, многознающий, проницательный, мгновенно улавливающий перемены в обществе. Он покушается на любые авторитеты, способен дурно отозваться о Бальзаке – а вскоре напечатать бальзаковскую повесть, сокращённую на треть! Рядом с творениями Пушкина, Жуковского, Вяземского помещал писания "корифеев вульгарного романтизма" – так сказать, всё на продажу. "Пишите весело, – говаривал он авторам, – давайте только то, что общественный желудок переваривает". Раздражённый Гоголь сравнил Сенковского со старым пьяницей, который "ворвался в кабак и бьёт, очертя голову спьяна, сулеи, штофы, чарки и весь благородный препарат", жаловался, что редактор "Библиотеки для чтения" "марает, переделывает, отрезывает концы и пришивает другие к поступающим пьесам". В ответ Сенковский объявил войну Гоголю, на что Николай Васильевич публично заявил о тождестве "Библиотеки…" и ультрамонархической "Северной пчелы". Хотя Сенковский собратьев-литераторов в неблагонамеренности не упрекал, симпатий к жандармским начальникам не питал, а "Библиотека…" испытывала всегда жестокое давление цензуры.

Любопытно, что на страницах детища Сенковского публиковался как он сам, так и его двойник литературный призрак – Барон Брамбеус. Еще в 1833 году собранные под одной обложкой "Фантастические путешествия Барона Брамбеуса" успех имели немалый, а затем неоднократно переиздавались. Чем привлекала читателя "брамбеусиана"? Парадоксальностью. Ниспровержением привычных догм. Иронией вперемешку с самоиронией, пародией – с самопародией.

Общество тех времен увлекалось "месмерическими опытами" на основе "животного магнетизма" и столоверчением, носились слухи о комете Галлея, коя намерена "сделать удар в нашу бедную землю", и т.д. Отголоски этих слухов и этих увлечений явственны и в "Учёном путешествии на Медвежий остров". Но время, как известно, все ставит на свои места, и нынешний читатель замечает в первую очередь не "закусившую удила насмешку" (так отозвался о Сенковском Герцен), а картины гибнущего человечества. Да, вот какие случаются в литературе "перевёртыши". В наш термоядерный век эта повесть предстала как одна из первых в мировой литературе антиупотией. Описание катастрофы, где на месте прежнего Запада стал Север, вызывает в воображении отнюдь не удар кометы "в нашу бедную землю". Сенковский, как беспощадный патолого- анатом, не боится приблизить к нам мёртвое тело земли: волнуемые на поверхности воды странного вида предметы, тёмные, продолговатые, походившие издали на короткие брёвна чёрного дерева, оказываются трупами воинов противоборствующих армий. Враги ещё истребляли друг друга, когда грянула всеобщая катастрофа и умертвила тех и других, умертвила, перемешала, выбросив на скалу жалкий манускрипт – "Высокопарное слово, сочинённое накануне битвы для воспламенения храбрости воинов". Весьма современно и поучительно именно теперь, когда человечество начало осознавать возможность самоуничтожения…

"Учёное путешествие на Медвежий остров", "Большой выход у сатаны", "Записки домового", "Превращение голов в книги и книг в головы" – примеры литературного гротеска.

Романтики верили безусловно в ощущения сверхчувственные, в существование некоей духовной субстанции, владычествующей бытием каждого. Подобная тяга к "таинственным стихиям" сопровождает всю историю нашей цивилизации, начиная с откровений орфиков (последователей учения Орфея), неоплатоников, пифагорейцев. Следующий пик интереса к "невещественным чудесам" пришёлся на средневековье а затем – на пушкинские времена. Фантастические повести Владимира Одоевского, Александра Вельтмана, Александра Бестужева-Марлинского явили целую взаимосвязь двух миров – потустороннего (иррационального, стихийно-чувственного, метафизического) и сущего (материального, вещественного). Читатель вынужден постоянно выбирать между рациональным и сверхъестественным. Но интересно, что конфликта в его сознании не возникает, ибо двоемирие обычно присутствует на равных правах.

А как относится к этим хрупким чувственным построениям Брамбеус? Ему что Пифагор, что китайский мандарин, что классицизм вкупе с романтизмом, что собственное детище ориенталистика, – над всем он потешается, все высмеивает беспощадно, всех мистифицирует, даже самого себя помещая в ад! Но заметим: "Записки домового" породили целое направление в нашей прозе – исследование парадоксов общества глазами умершего. Достаточно вспомнить "Между жизнью и смертью" Апухтина, "Сон смешного человека" Достоевского, "Смерть Ивана Ильича" Толстого.

Играючи, как бы мимоходом, с улыбочкой, ухмылочкой, Сенковский составил реестр всех пороков общества – здесь и лихоимство и казнокрадство, и низкопоклонство перед Европой и чиновная сытость и тупоумие. Составил в формах причудливых, ирреальных, но ведь и впрямь "в России истина почти всегда имеет характер фантастический", как заметил Достоевский.