Виктор Широков РАННИЕ СТИХИ

Виктор Широков РАННИЕ СТИХИ

Говорят, что поэты особенно любят свои последние стихи. Не знаю, может, и правда. Я же всегда любил свои самые различные стихотворения, независимо от времени их написания. И все-таки с особо трепетным чувством относился и отношусь к ранним произведениям.

Наверное, среди них немало несовершенных, возможно мастерство возрастает с годами, но как родитель любит всех своих детей, но выделяет первенца, я тоже не забываю потрепать по плечу и приветствовать стихотворения 60-х годов прошлого века и даже посвятил им чуть ли не панегирик, кстати, давший название всему этому сборнику.

Когда в связи с предстоящим юбилеем еще только появилась надежда на его издание, я сразу решил собрать именно свои ранние стихотворения. Часть их была, впрочем, опубликована в начальных моих четырех-пяти книгах, некоторые не печатались вовсе; вместе, как единое целое, они собраны впервые.

Замечу ради справедливости, что некоторые нравились Павлу Антокольскому, Евгению Винокурову, Александру Межирову и еще ряду значительных поэтов, у которых я учился и у которых искал одобрения, а также критикам Александру Михайлову, Владимиру Гусеву, Виктору Перцову.

"До тридцати почетно быть поэтом", действительно это так; данные тексты сочинены молодым человеком (от 18 до 28 лет от роду), и очень бы хотелось, чтобы не только молодость, но и вспышки еще непризнанного таланта были бы заметны и тогда, когда автор уже ничего больше не напишет.

Засим позвольте завершить вступление, написанное шестидесятилетним оптимистом.

ДОГАДКА

Евгению Винокурову

Заученность обычного мирка:

прибавить здесь, тут разделить и вычесть;

твоя возможность, в сущности, мелка:

указано все правилами свыше.

Сначала это нравится почти —

не думая, проводишь вычисленья;

как вдруг тебя надумает постичь

свое, совсем особенное мненье.

Ты не согласен просто так решать,

пытаешься постичь первооснову

и делаешь столь нужный первый шаг

к своей догадке, к верной мысли, к слову…

Доска крошится острием мелка…

Пыль сыплется, и возникают цифры…

Уже твоя возможность не мелка,

уже видна, как подоплека в цирке,

разгадка тайного, начало всех начал —

геометрическая сущность мира;

и — ученик — становишься на час

создателем неведомого мира.

Ты сам его открыл, своим путем

дошел, отбросив истины чужие;

чтобы потомок как-нибудь потом

отверг его, свои напружив жилы.

Дерзает несогласный с прежним бог,

свои догадки проверяя смело.

Мир вечен, потому что вечна смена.

В движении движения залог.

1965

***

Белей крахмального белья

тетради простыня.

Строка черна, строка больна…

Ну, как ей не стонать?

А я — ее домашний врач.

Нащупываю пульс.

Боюсь проговориться, враль,

не знает правды пусть.

Зачем бедняжке горевать?

И так ей тяжело.

Тюрьмой — закрытая тетрадь.

И в терниях — чело.

22.03.67

САМИЗДАТСКОЕ

Кому-то, братцы, Лорелея

и бурный Рейн,

а мне на выбор — лотерея

или портвейн.

Ночные мысли каменисты.

Часы — века.

А мне на выбор — в коммунисты

или в з/к.

Осень 1968

СЛОВО И ДЕЛО

В начале было Слово?

— В начале было Дело!

Оно для слов основа,

оно сердца задело.

Когда мне в книгу тычут —

вот посмотрите, нуте —

я говорю обычно:

"Как время по минутам,

как часики наручные,

вы головы сверяете,

наручники научные

на мысли надеваете".

Черным по белому

пишу для одного —

в начале было Дело,

сделайте его!

1968

РАССВЕТНОЕ ИМЯ

Россия… Задумаюсь снова.

Прочувствую в эти часы

могучего слова основу,

жемчужную россыпь росы.

И сразу же, русы и рослы

(так всплески идут от весла),

всплывут в моей памяти россы

и то, как Россия росла

от первой славянской стоянки

до славой покрытой страны…

И в женщины гордой осанке,

и в звоне задетой струны —

Россия… Раскинулись дали.

Вхожу вместе с осенью в лес.

Протяжным дождем отрыдали

глаза голубые небес.

Но вновь на опушке, взгляни-ка,

свежа и упруга на вид,

у пня раскраснелась брусника

и дикий шиповник горит.

Опавшие влажные листья

рукой, наклонясь, разгреби —

и ткнутся, прохладны и чисты,

слепыми щенками грибы.

Доверчива наша природа,

и настежь открыта всегда

душа у лесного народа —

зайчишки, ежа и дрозда.

Россия… Прозрачные краски

на долы и горы легли;

и можно шагать без опаски

от края до края земли.

И, не превращая в присловье

названье родной стороны,

я вновь повторяю с любовью

рассветное имя страны:

Россия…

28.10.68

КРАСНЫЙ ЦВЕТ

Дождиком в роще прошла весна.

Красная площадь, с чего красна?

Время тревожа, вернусь назад…

Ах, до чего же красно в глазах!

Ветер полощет знамен кумач.

Красная площадь, слезы не прячь!

Красного банта цветок на руке.

Слово "Антанта" на языке.

Первый поход и третий поход,

Восемнадцатый и двадцатый год!

На площади Красной — за рядом ряд —

Ильич принимает военный парад.

Смотрит, прищурясь, на горизонт —

заревом пышет недальний фронт.

Красит страну белый террор

красною кровью — не кончен спор.

Как же, товарищи, дальше жить?

Как на пожарищах рожь растить?

Солнышком красным пришла весна.

Красная жизнь и земля красна.

С этою новью живем; она

крашена кровью. Краска — прочна!

07.02.69

МОТИВ ГЕЙНЕ

Что волнует поэта?

Ничтожные фразы,

камешек,

попавший в ботинок,

гул раковины,

отнятый у моря,

взгляды прохожих женщин,

выбоина на асфальте…

И не забудьте про трещину,

которая проходит

через его сердце.

16.04.69

***

Снова бешеный ветер погони

подымает дубы на дыбы;

и храпят половецкие кони,

ошалелые кони судьбы.

Не избыть непонятного страха.

Кто там замер на полном скаку?

И, треща, остается рубаха

белым флагом на черном суку.

Посредине забытого мира

я впечатался в гриву коня.

Гой ты, в яблоках серый задира,

выноси, выноси из огня!

Из чужого полынного века

от напасти и горя бегу

я — в личине того человека,

прапрапредка — и все не могу

оторваться от сросшейся тени,

ухватившей за ворот меня…

И шатает домашние стены,

как усталые ребра коня.

05.11.69

***

А.Тахо-Годи

Природа-мать! Далекий пращур мой

себя еще не мыслил человеком,

когда возник в сознанье мир иной,

обожествив леса, моря и реки.

Страстями собственными наделив

неясные явления природы,

он сотворил богов, он создал миф…

Воображения чудовищные роды —

когда от грома, ветра и огня

зависели рождения и смерти;

и нынче первых толкований смерчи

вертят, полуоглохшего, меня…

И я с трудом осознаю потом

величие эллинского Олимпа;

и имена героев жгут огнем,

с преданьями основа жизни слита!

Был первый бог, как первый человек,

в руках судьбы гремком, игрушкой слабой;

досадовал на неприветный век,

и слезы вытирал рукой, не лапой…

Был первый человек силен, как бог,

смирил огонь и справился с водою;

заговорил, еще не видя прок,

и начал думать…

Рассудок, подведи речам итог!

В них — предрассудки, в них — не без изъяна…

И все-таки, когда был создан Бог,

то человеком стала обезьяна!

08.09.70

***

Как странно — на лице славянском

вдруг азиатские глаза

плеснут своим непостоянством,

приманивая и грозя!

Какой монгол, в каком столетье

посеял дикие черты?

Как крепки варварские сети

и слабы женские мечты!

Но силу набирает робость,

заимствуя у ней огня…

Глазами Азии Европа

сегодня смотрит на меня.

09.09.70

ЧУЖИЕ РУКИ

Порой, ожесточась, со скуки,

сначала вроде бы легко

дыханьем греть чужие руки,

в мечтах от дома далеко.

Приятна теплота объятья.

Волнует радужная новь.

Но шелест губ и шорох платья

лишь имитируют любовь!

И не заметишь, как мельчаешь;

как окружит одно и то ж:

ложь в каждом слове, ложь в молчанье,

в поглаживанье тоже ложь…

Едва ль для настоящей страсти

друзья случайные годны.

Старательные, как гимнасты.

Как манекены, холодны.

И только дрожь замолкнет в теле,

заметишь, тяжело дыша,

что оба — словно опустели:

кровь отошла, ушла душа…

И, тяготясь уже друг другом,

проститесь, позабыв тотчас

чужое имя, голос, руки

и — не заметив цвета глаз.

18.02.71

***

Анкета моя коротка:

Родился, учился, работал.

Приметливая рука

черкнет полстранички всего-то.

А то, как стремительно жил,

как жилы вздувались порою,

как словом друзей дорожил,

она, может быть, не откроет.

И все-таки в каждой строке

останется что-то такое,

что с временем накоротке

и, в общем, водило рукою…

1973