Баба Маша

Баба Маша

25 лет, живёт в Астрахани.

К бабе Маше мы приезжали нечасто, раз в полгода. Её родственники, дети и внуки бывали ещё реже. Наша дача находилась некогда рядом с её уютненьким двориком, но потом дачу продали, а старушку стало жалко. Мы с мужем стали проведывать пенсионерку.

Баба Маша была ветераном, но сколько именно лет было этой маленькой и хрупкой старушке, я не знала, а спросить почему-то стеснялась.

Каждый раз, вступая в границы её засаженного деревьями и клубникой двора, хотелось сразу же схватиться за тяпку или грабли, сполоть все сорняки, побелить покосившуюся баню и попросить прохладного русского кваса. Маруся - как её называли соседи – готовила его сама.

Мы привозили ей стопки свежих литературных журналов, газеты, обязательно – подшивку "Огонька". Всё это Маруся читала через огромную лупу, держа в одной руке толстого серого кота или прихлёбывая остывший чай.

В последний раз она позвонила нам в город и попросила приехать. Купила три машины с песком и удобрениями. Время выпало на майские праздники, мы взяли рабочую одежду, несколько газет и журналов из Роспечати и поехали за город.

Село, где раньше находилась наша дача, называлось Рассвет. Я помню этот район пригорода с детства. Когда я была маленькая, то казалось, что солнце там и правда встаёт раньше обычного, что Волга там шире, а воздух свежее. На самом деле это был посёлок с колхозом и Домом культуры. Сейчас в ДК – дискотека по субботам, от колхоза осталась только проржавевшая вывеска. И люди, привыкшие работать на земле. Баба Маша была одной из таких – трудягой и чистюлей.

Как только наша машина подъехала к завалинке дома, Маруся уже открывала калитку:

– Танюша приехала! – обрадовалась она.

Мы обнялись и поцеловались

– Может, сначала за стол? Я блинчиков таких испекла.

– Не, баб Маш, мы сначала поработаем, – ответил мой муж.

Таскать песок было трудно. Нужно было перенести его, а вдобавок и навоз, сваленный у самой калитки, и разбросать всё это по периметру двора.

– Потом мы это всё перекопаем, и клубничка будет расти вот такая, – Маруся показала нам кулак и засмеялась.

К полудню я поняла, что спина больше не выдерживает многокилограммовых нагрузок. Даже в спортзале, тягая гантели и делая жим лёжа, я не уставала так сильно. Но было в этой физической работе одно огромное отличие от фитнеса: я чувствовала, что не просто работаю, а приношу хоть какую-то пользу своим существованием. В данный момент – пользу пожилой одинокой женщине.

В этот момент я задумалась о том, что и она когда-то была двадцатитрёхлетней, молодой и весёлой девчонкой, носила платья и бантики в косах, бегала в кино и любила эскимо на палочке. Только жизнь её сложилась по другому сценарию. Не так, как она, может быть, хотела. Вместо платья была военная форма, вместо эскимо – граммовые порции хлеба, а кино – вся жизнь. При таких мыслях я сжималась в один маленький, но очень плотный кулак и зажмуривала глаза. Мне было стыдно за моё поколение, за моё государство, за моих правителей. Я вспоминала тусовки в ночных городских клубах, дорогое меню в пафосных ресторанах и цены на платья от известных дизайнеров. Я думала, как бесценна и никому не нужна человеческая жизнь. Сегодня – чья-то, а завтра – моя. Мне становилось горько, и я с ещё большим напором закидывала песок и навоз в тачку, которую муж отвозил потом во двор.

– Баб Маш, расскажите что-нибудь. Давно с вами не виделись, – в моменты, когда мне становилось очень жаль старушку, я старалась расспросить её о чём-нибудь, проявить интерес и, может быть, забыться в разговоре или рассказах про прошлое и настоящее. О будущем мы не говорили никогда.

– Да что рассказать? Андрюшу Малахова вчера смотрела. Про то, как мать ребёнка своего в детском доме оставила, а сейчас вернуть хочет. Кошмар, что творится.

– Ну, так, может, и вернёт и раскается, и заживут хорошо? – я поставила перед собой лопату и смахнула пот со лба.

– Нет, Танечка, не дело это. Ребёнку без матери нельзя. А как мать без младенца – я вообще не представляю. Это же самая сильная связь – между матерью и ребёнком, самая сильная молитва – материнская. Был у нас случай после войны. У женщины дочь на фронт попала. В какие войска – точно не помню. У нас же как было – девки и радистками были, и мосты взрывали, и в разведку шли. Для немца ты не баба, не мужик. Ты для него – советский солдат. Вот заканчивается война, а вести от дочери всё реже и реже. Сельчанка вся измаялась. Наступил наконец день, когда дочь её вернулась домой. Приехала она к нам на станцию, а со станции надо было ещё километра три до села идти. Встретила на станции соседей своих. Соседка раньше девки до дома дошла. Пришла к матери и говорит:

– Дочь твоя с фронта вернулась. Живая, здоровая. К тебе идёт.

И у женщины той ноги сразу же отнялись. И что ты думаешь? Она на животе навстречу к дочери поползла. Километра два, наверное.

При этих словах Маруся заплакала, и я почувствовала, как большой солёный ком встал в моём горле.

И только тогда до меня дошло, что дети бабы Маши не приезжают к ней уже третий год. И это не она от них отвернулась, а выпорхнувшие из Рассвета птенцы полетели навстречу другому – городскому – солнцу.

Захотелось её обнять. Но снова стало стыдно. До сих пор я виню себя, что не обняла её в тот день. Это то немногое, что я могла сделать для старушки. По-настоящему нужное и важное для неё. Быть может, важнее чернозёма для клубничной рассады. И то, чего ей не хватает сильнее всего.

Больше о детях, родителях и войне мы не говорили.

Блины оказались действительно вкусными. Она по привычке завернула нам с собой.

– В городе таких нет, – улыбнулась и помахала рукой на прощанье.

С тех пор прошло несколько месяцев, а старушка всё не звонит. И я не звоню. То ли стыдно, то ли боюсь, что никто не ответит.

Теги: Татьяна Топаркова , современная проза