Горячий август 91-го
Горячий август 91-го
Генерал-лейтенант КГБ Леонид Шебаршин
Прошло полтора года с той трагической ночи, когда в своей московской квартире застрелился один из последних руководителей советской разведки генерал-лейтенант Леонид Владимирович Шебаршин. В тяжёлом августе 1991 года он 27 часов был председателем КГБ СССР. Через месяц Шебаршин вообще ушёл из системы, в которой проработал почти всю свою сознательную жизнь. Почему это произошло? На этот вопрос отвечает книга Валерия Поволяева "Шебаршин", которая готовится к печати в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия». Предлагаем вниманию читателей одну из глав (в сокращении).
Восемнадцатого августа, после обеда - примерно в три часа дня, – на рабочем столе Шебаршина в «Лесу» зазвонил кремлёвский телефон. День был воскресный, такие высокие звонки в выходные дни бывают редко, так что ждать чего-либо хорошего от внезапного телефонного «зова» не следовало.
Так оно и оказалось.
Звонил Грушко, первый заместитель Крючкова, передал приказ шефа:
– Владимир Александрович распорядился привести в боевую готовность к двадцати одному ноль-ноль две группы «Вымпела», по пятьдесят человек в каждой, с транспортом.
«Вымпел», или ОУЦ, – спецназ разведки, именуемый Отдельным учебным центром, – это боевое подразделение, которое малым составом может взять большой город, хорошо выученная воинская часть, предназначенная, между прочим, для «действий в особых условиях за рубежом».
– К двадцати одному ноль-ноль, а сейчас уже четвёртый час, воскресенье, – озабоченно проговорил Шебаршин, – и какое будет задание?
– Не знаю. Крючков звонил из машины, велел передать приказ – две группы по пятьдесят человек с транспортом.
– Кто будет дальше распоряжаться группами? С кем связываться?
– Скорее всего, Жардецкий, всё будет идти через него. Больше я ничего не знаю.
Помедлив немного, Шебаршин вновь поднял трубку правительственного телефона, позвонил Жардецкому. Александр Владиславович был начальником Третьего главка – военной контрразведки, – но вот какая штука: при чём тут военная контрразведка? Может быть, где-нибудь что-нибудь происходит, о чём Шебаршин не знает? Нет, что-то тут не то...
Жардецкий поднял трубку сразу, словно бы ждал звонка.
– В чём дело, где планируешь использовать группы? – спросил у него Шебаршин?
– Сам не знаю, – ответил тот. – Мы только что отправили тридцать пять сотрудников в Прибалтику. Может быть, группы тоже пойдут туда?
И тут – неясность. Шебаршин попросил дежурного разыскать по телефону Бескова Бориса Петровича, командира «Вымпела», и немедленно вызвать его на работу.
Прошло совсем немного времени и в «телефонном эфире» появился Бесков, доложил, что находится на месте и приступил к выполнению приказа.
Что-то затевалось, но что именно – непонятно. Может быть, что-то происходит у военных? Всё должно было прояснить совещание у Крючкова, его назначили на половину одиннадцатого вечера.
Совещание, которое Крючков назначил на половину одиннадцатого вечера, было отменено.
Спать Шебаршин лёг у себя в кабинете – уходить от аппаратов правительственной связи было нельзя. В голове сумбур, сумятица, перед закрытыми глазами – неясные вспышки... Сна нет. Да разве тут уснёшь?
В шесть тридцать пять включил приёмник, а там – сообщение о Государственном комитете по чрезвычайному положению... Почему Крючков не ввёл в курс дела руководителя разведки? Обстановка начинает складываться такая, что и чаю-то толком не попьёшь. Следом раздался ранний звонок – конечно же, тревожный: звонил Агеев, первый заместитель Крючкова.
– Группы готовы?
– Готовы, Геннадий Евгеньевич!
– Направьте их в помещение Центрального клуба, – приказал Агеев, – немедленно! И нужны будут ещё сто человек... Туда же!
– Экипировка, вооружение? – спросил Шебаршин.
– Пусть возьмут с собой всё, что есть.
Следом раздался ещё один звонок – на девять тридцать утра назначено совещание в кабинете председателя КГБ Крючкова.
На улице Шебаршин увидел колонны бронетехники – бэтээры, хорошо известные ему по Афганистану, «беэмпешки» – те же бронетранспортёры, только на гусеничном ходу, танки.
Шебаршину было понятно, что надвигаются серьёзные события, готовится кровопролитие, он ощущал, что запах беды буквально носится в воздухе. Или это только ощущается? Шебаршин был крайне встревожен.
Бесков со своими группами спецназа уже половину суток находился в клубе – у них вроде бы всё в порядке, питание подвозят регулярно, ребята спокойны, срывов быть не должно...
Борис Петрович Бесков сейчас на пенсии, носит штатский костюм с галстуком, хотя ему больше идёт полевая спецназовская форма. Он хорошо помнит те августовские дни...
Когда стало ясно, что люди начали собираться у Белого дома и собравшиеся совсем расходиться не собираются – ни днём ни ночью, – на набережной разожгли костры, с Нового Арбата, этой «вставной челюсти Москвы», подогнали несколько троллейбусов, в них люди отдыхали, спали[?]
«Вымпел» просидел в клубе и девятнадцатого числа, и двадцатого... Двадцатого людей Бескова начали теснить: в клубе провожали в мир иной начальника хозяйственного управления Пожарского, а вот уже после похорон, когда участники траурной церемонии сидели за столом, выпивали и закусывали, пришла новость, переданная, судя по всему, Си-эн-эн, что Белый дом собираются штурмовать.
Кто именно собирается штурмовать? Бесков такого приказа не получал. Ни Крючков не отдавал его, ни Шебаршин – два непосредственных его начальника. Более того, приказ этот, наверное, будет письменным: ещё в апреле, на высоком совещании Агеев сказал Бескову:
– Борис Петрович, я понимаю, вас часто стали использовать не по назначению. Отныне будете действовать только по письменному распоряжению.
Народу около Белого дома собралось море. Было много пьяных. Было немало людей, которые не понимали, где они вообще находятся и что им предстоит делать. Вспыхивали стихийные митинги.
Шебаршин немедленно разыскал по телефону Крючкова, рассказал ему о докладе Бескова, тот обронил мрачно: «Доложите обо всём Агееву»... и бросил трубку на рычаг.
Шебаршин позвонил Агееву, сообщил ему об обстановке, складывающейся у Белого дома, больше ничего говорить не стал – количество людей, собравшихся там, надо полагать, увеличивалось и увеличивалось потому, что запущенная кем-то машина подвоза туда людей, еды, водки работала бесперебойно. Поразмышляв немного, Шебаршин пришёл к выводу, что разведку втягивают в гибельное дело, которое может кончиться плохо.
Шебаршин передал Бескову следующий приказ (цитирую по дневнику):
«– Борис Петрович, приказываю вам не исполнять ничьих указаний, не уведомив предварительно меня и не получив моего разрешения».
Бесков повторил приказ. Это означало, что он понял Шебаршина.
В самом начале девяностых годов начались очень непростые процессы по выделению из союзных структур российских – и компартии Российской Федерации, и Комитета госбезопасности, и много ещё чего. Так вот, председателем КГБ РСФР был назначен молодой генерал Иваненко Виктор Валентинович.
Он также рассказывает об августе девяносто первого года.
…Девятнадцатого числа, очень рано, когда над Москвой ещё только розовел рассвет, приехал в Белый дом, к Ельцину. На площади – никого, удручающая пустота, но танки уже стояли. Мощные, тяжёлые машины, от которых исходила угрюмая сила, были пока немы и неподвижны, около них не было ни одного человека.
Нет, это были не декорации, а настоящие танки, – настоящие! Иваненко добрался до первой «вертушки» – аппарата правительственной связи и позвонил Крючкову:
– Владимир Александрович, скоро сюда придёт народ, – проговорил он не без некого стеснения, – придёт, а тут танки…
Крючков в ответ бросил резкое:
– Кто придёт? Какой народ? За кого? За Горбачёва биться? – в голосе Крючкова послышалось открытое презрение, он хмыкнул и швырнул трубку на рычаг.
Ельцина Иваненко не нашёл – нашёл Бурбулиса. Бурбулис хорошо понимал, что означают танки, стоящие возле Белого дома, и был встревожен не меньше председателя российского КГБ.
Бурбулис тем временем также дозвонился до Крючкова, потребовал убрать танки, на что Крючков ответил, что танки на улице перед Белым домом пригнал не он и вообще они ему не подчиняются, это дело Язова, полемика была недолгой, и Бурбулис предупредил с угрозой:
– Если прольётся кровь, она будет на вашей совести.
Что ответил Крючков, Бурбулис не сказал – Крючков поступил как обычно, жёстко и резко, – повесил трубку, на том разговор и закончился.
Двадцатого августа Шебаршин записал в своём дневнике: «Предельно тревожно. В двадцать один пятнадцать я – в своём кабинете, в Центре. Мысль найти Крючкова и крупно с ним поговорить. Но в здании КГБ его нет, дежурные говорят, что он в Кремле. Отыскиваю Бескова – он на совещании у Агеева. Прошу вызвать его к телефону. Он докладывает, что идея штурма продолжает обсуждаться, несмотря на совершенно ясную негативную позицию всех потенциальных исполнителей, т.е. самого Бескова и начальника группы «А» Седьмого управления В.Ф. Карпухина.
Подтверждаю своё совершенно категорическое указание не выполнять никаких приказов о штурме, сделать всё возможное, чтобы такой приказ не отдавался. Крючкова на месте, в его кабинете, нет...»
Утром двадцать первого Шебаршин приказал Бескову вернуть все группы «Вымпела» на базу в Балашиху, где располагался учебный центр. Бесков, как показалось Шебаршину, сделал это охотно, даже вздохнул с облегчением.
Отдать приказ о штурме Белого дома не решился ни один человек. Это во-первых, а во-вторых, ни Карпухин, ни Бесков не знали ни карты Белого дома, ни расположения внутренних коридоров и кабинетов, ни переходов с одного этажа на другой, ни расположения подземных коммуникаций – здание всё-таки было правительственное, а там, где возникало слово «правительственное», всякая информация делалась закрытой.
И всё-таки операция «Гром» по штурму Белого дома была назначена на двадцать первое августа на три часа ночи...
Ночь двадцать первого августа была в Комитете госбезопасности очень тревожной. Генерал Прилуков Виталий Михайлович рассказал, что в кабинете Агеева – первого зама Крючкова – они находились небольшой командой: Карпухин, Бесков, Прилуков, Лебедев. В кабинете Крючкова расположился штаб ГКЧП – Грушко, Бакланов, Варенников, Ачалов, Громов, Шейнин, Плеханов, Крючков... Все ожидали «времени Че» – штурма Белого дома.
Находившиеся прекрасно понимали – для того, чтобы взять Белый дом, не нужны были ни танковые полки, ни десантные батальоны. Это легко можно было сделать с помощью двух элитных команд: Карпухина и Бескова.
Слить команды вместе и сделать это стремительно было задачей, по мнению Карпухина, не очень сложной. Главная задача была другая...
Но разговор, состоявшийся в ту ночь в кабинете Агеева, поломал всё. И Бесков, и Карпухин отказались штурмовать Белый дом.
Агеев даже в лице изменился.
– Ка-ак?
Растерянность буквально повисла в воздухе.
Командиры «Альфы» и «Вымпела» объяснили свои позиции – почему они так поступают.
Но по-другому Карпухин и Бесков поступить не могли. Приняли они такое решение тогда, когда не получили поддержки со стороны руководителей армии, МВД и КГБ.
Надо было обо всём докладывать Крючкову. Тогда же в кабинете Агеева приняли решение, что к Крючкову пойдёт Прилуков, расскажет всё как есть. И об остановке у Белого дома по результатам самой последней рекогносцировки, и об общей позиции «Альфы» и «Вымпела», да и об общей растерянности, царившей в здании КГБ тоже.
…Агеев и Прилуков явились к председателю КГБ в два часа ночи для доклада. Крючков сидел мрачный, молчаливый. Ему доложили об отказе «Альфы» и «Вымпела», о том, как в эту минуту складывается обстановка у Белого дома. Прилукову показалось даже, что по лицу Крючкова неожиданно проскользила тень облегчения.
– Повторения Венгрии я не допущу, – проговорил Крючков решительно и громко, чтобы все слышали. Придвинул к себе аппарат правительственной связи и набрал короткий, ведомый ему номер, – в специальный телефонный справочник даже не заглянул.
Через несколько мгновений стало ясно, кому он звонил.
– Борис Николаевич, я же говорил, что никакого штурма Белого дома не будет, – громко произнёс он. – Как с вами и договаривались. Летим в Форос!
Форос, Форос... На ту минуту это было что-то новое. Тем временем громкий голос Крючкова увял, потускнел, в него натекла растерянность.
– Борис Николаевич, как? Мы же договорились!
Что ответил Ельцин, Прилуков не слышал, да и слова, какие они были, какого цвета, с какой интонацией произнесены, уже не имели никакого значения. Понятно было, что между Ельциным и Крючковым существовала тайная договорённость о каких-то совместных действиях и сейчас эта договорённость распадалась.
Понятно было и другое: завтра на месте Крючкова в этом кабинете, за этим столом, в этом кресле будет сидеть уже другой человек.
Евгений Максимович Примаков в те августовские дни находился с внуком Женей в Крыму, в санатории «Южный», километрах в десяти от Фороса, где отдыхал Горбачёв.
И вдруг по телевизору передали обращение ГКЧП. Час от часу не легче. Примаков тут же запросил билет на самолёт.
Всё, кончился отдых! В воздухе витала тревога, осязаемая, как пепел, разбрасываемая сильным костром. Вскоре Примаков вылетел в Москву.
Вечером у Примакова собралась небольшая компания – друзья, жившие неподалёку. Вывод был общий: ГКЧП – заговор обречённых. Продержится ГКЧП два-три дня, не больше. Примаков добавил ещё два дня. На том и разошлись.
Шебаршин всё это время находился в «Лесу» со своей службой и внимательно следил за событиями. Происходящее ему было понятно, но в большую драку ввязываться не хотелось, иногда хотелось вообще отойти от всего этого в сторону и забыться, но забываться было нельзя... Нужно было сделать всё, чтобы сохранить разведку.
Нападать на неё сейчас будут с такой силой, что всем чертям тошно станет, – постараются навесить все грехи... На КГБ же постараются навесить грехов ещё больше. Это Шебаршин ощущал уже кончиками пальцев, порами кожи, не говоря уже об интуиции, которая никогда его не обманывала.
Примаков же утром, ещё восьми не было, приехал в Кремль – пропустили, как он написал позже, без задержки – как всегда, в общем. Зашёл к Геннадию Янаеву, – их кабинеты находились недалеко друг от друга, отношения были самыми добрыми, с порога спросил резко:
– Ты чего, в своём уме?
Они были на «ты», по именам, без отчеств, имели возможность разговаривать вот так накоротке, откровенно.
Янаев растерянно постучал себя пальцем по лбу, потом сказал:
– Женя, поверь, всё уладится. Михаил Сергеевич вернется, и мы будем работать вместе.
– Что-то не верится. Нужно немедленно убрать танки с улиц Москвы...
– Было понятно, как дважды два – четыре, что из заговора ничего не выйдет, точнее, уже ничего не вышло. Это он сказал Янаеву.
Через несколько часов Примакову позвонил Силаев, бывший тогда председателем Совета министров России, и предложил лететь в Крым, в Форос, к Горбачёву. Сказал, что летит ещё целая группа, и спросил, согласен ли лететь в ней Примаков?
Примаков, естественно, согласился, сказал только, что должен проконсультироваться на этот счёт с Ельциным, поинтересовался, кто летит ещё?
– Я полечу, – сказал Силаев, – ещё Руцкой, министр юстиции Фёдоров, французский посол, несколько журналистов наших и зарубежных, Бакатин, без Бакатина тогда ни одно дело не обходилось...
В общем, самолёт ТУ-134 оказался забит под завязку.
Отправили в Форос и второй самолёт – в нём было попросторнее. Полетел в Крым и Крючков, очень мрачный, неразговорчивый, со старым потрёпанным портфелем в руках.
Из Крыма в Москву возвращались также на двух самолётах - и Горбачёв с семьёй, и помощники, и публика, прилетевшая к нему из Москвы для выяснения отношений, и автоматчики с корреспондентами – все, в общем, только у одного самолёта статус был повыше, у другого пониже. Иваненко же тем временем получил указание явиться с автоматчиками в аэропорт Внуково и арестовать членов ГКЧП, летавших в Крым, в частности, Крючкова.
В самолёте, который приземлился, надо было арестовать троих человек – Крючкова, Язова, Тизякова. Для Иваненко и его группы специально открыли заднюю дверь салона, через неё и вошли.
Крючков был очень спокоен, даже более чем спокоен – заторможен, – и в движениях, и в реакции, и в чрезмерно затянутых ответах на вопросы, – создавалось такое впечатление, что он специально наглотался каких-то таблеток; Язов также был спокоен, даже дружелюбен по отношению к автоматчикам и тем, кто пришёл его арестовывать. Язов – фронтовик, настоящий солдат, хорошо знает, почём фунт лиха, поэтому удивить лихом его было невозможно. Только улыбка на лице была печальной: он знал то, чего не знал Иваненко.
...Двадцать второе августа было днём, когда толпа перед Белым домом более-менее успокоилась, телевидение сообщило об аресте заговорщиков, хотя многое в этих сообщениях было просто-напросто непонятно. Каждые десять минут телевизионщики сообщали о ликовании простого народа и включали трансляцию из различных городов России (впрочем, не только России), но, несмотря на телевизионное ликование, в воздухе всё равно продолжало пахнуть порохом... Что будет дальше?
Один вопрос был слишком тяжёлым, он буквально спудом, непосильной гирей висел у Шебаршина на плечах: что произошло с Крючковым, как он мог всех предать? А может, не предал, может, это не предательство, а что-то иное, чему пока нет объяснения? Кто знает...
В девять ноль-ноль в кабинете Шебаршина раздался булькающий звук «вертушки» (ну и придумали же голос для правительственной связи), звонила секретарша Горбачёва:
– Вас просят быть в приёмной Михаила Сергеевича в двенадцать часов дня.
А на Лубянке... На Лубянке, как записал Шебаршин в своём дневнике, «Грушко срочно собирает коллегию. Коллективно посыпаем голову пеплом, принимаем заявление коллегии с осуждением заговора. В заявлении употреблено слово «замарано». Начинается идиотический спор – не лучше ли написать слово «запачкано» или «ложится пятно». Всё, как в Верховном Совете или в романе Кафки. Состояние всеобщего и дружного маразма, единственная не высказанная мысль: «Ну, влипли!»
Да, влипли, да и ещё как влипли. Бессильная ругань в адрес вчерашнего шефа не утешает. Предал, предал всё и всех...»
Когда все разбрелись по своим кабинетам, Шебаршин зашёл в кабинет Грушко – тот был один, лицо потемнело, глаза запали, было видно, что он не спал ночь. Грушко сказал, что утром ему из машины позвонил Горбачёв и велел всем пока работать спокойно. Дальше видно будет.
– А меня в двенадцать ноль-ноль вызывают в приёмную к Горбачёву.
– Я, кажется, догадываюсь, в чём дело, но подождём, что покажут события, – сказал Грушко.
После этого короткого, ничего не значащего разговора Шебаршин отправился в Кремль к совминовскому зданию, где во втором подъезде располагался кабинет Горбачёва.
В приёмной народу было много: Силаев – председатель правительства РСФСР, Смоленцев – председатель Верховного суда СССР, Баранников из МВД, Моисеев – начальник Генерального штаба, ещё несколько человек – все «випы» – особо важные персоны. Вскоре появился Горбачёв, здороваясь, обошёл собравшихся. «Я представился, – записал Шебаршин в дневнике, – и он сразу же позвал меня в соседний, пустующий зал заседаний...
Разговор очень короткий. «Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?»
У меня вдруг пропала к нему вся неприязнь. Отвечаю как на духу. Коротко рассказываю о совещании 19-го. «Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете».
Затем Горбачёв сказал:
– Поезжайте на Лубянку, соберите заместителей председателя КГБ и объявите им, что я временно назначаю вас руководителем комитета.
С тем Шебаршин и отбыл из Кремля.
А тем временем снизу, с первого этажа здания на Лубянке доходят неприятные новости: на площади собралась большая толпа и, похоже, решила взять Лубянку штурмом.
Стены здания уже изрисованы колючими, едва ли не матерными (но во всех случаях оскорбительными) лозунгами, публика ревёт, того гляди, начнёт раздаваться звон разбитых стёкол. Обстановочка не для нервных. Несколько дюжих человек, весом не менее памятника Дзержинскому, прикладываются к монументу – судя по всему, готовятся снести.
Вечером по подземному переходу Шебаршин переместился в кабинет Агеева, окна кабинета выходили на площадь. Шумела, колыхалась, размахивала руками толпа, народу было много, не сосчитать, – это могли сделать только специалисты, но несколько десятков тысяч присутствовало точно.
Теги: Леонид Шебаршин , август 1991-го