Тотальный черно-белый / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Тотальный черно-белый / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Тотальный черно-белый

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Театр

Спектакли Люка Персеваля на фестивале «Сезон Станиславского»

Постановки знаменитого бельгийского режиссера москвичи увидели впервые, хотя слухи долетали не только из Германии, где он в 2009 году возглавил гамбургский театр «Талия», но и из Питера, куда он привозил спектакли на фестиваль «Балтийский дом». Поклонники Персеваля были столь экзальтированны, что по привычке ожидалось разочарование. Cкептиков и пуристов, когда речь идет о переосмыслении классиков, всегда хватает. Вольное отношение к Шекспиру мы еще прощаем, за Чехова готовы постоять. Но на этот раз вышло наоборот: именно перевод «Отелло» на современный язык смутил иных зрителей настолько, что они покидали зал прямо во время действия, так как антракта не предвиделось. А ведь солдатская лексика естественна здесь, все персонажи воюют не первый год... В черно-белом спектакле все построено на резком контрасте. Декораций, в сущности, нет — на сцене только черный рояль, водруженный на перевернутый белый. В белом платье только Дездемона, остальные в черных костюмах. Добро — зло. Грубость — нежность. И то и другое — тотально. Вспомните знаменитое пушкинское «Отелло от природы не ревнив — напротив: он доверчив». Это нам и сыграли с редким простодушием и прозрачной ясностью. Очень человеческая вышла история про пожилого дядьку, всю дорогу проведшего среди крови, трупов и пальбы, там, где каждый день мог стать последним, и впервые прикоснувшегося к чему-то, что есть жизнь, а не смерть. Ощутившего, как жизнь хрупка. Никакие любовные игры не расскажут о глубине и чистоте чувств этой пары, лучше вот такой, например, мизансцены: пол засыпан осколками разбитых по пьяни бутылок, босая Дездемона может вот-вот наступить на стекло — и тогда муж бережно ставит ее ступни на свои ботинки и, осторожно прижимая к себе, переводит через опасное место. Интрига потому и дается Яго легко, что с той минуты, как Отелло встретил свою девочку, он стал беззащитен.

«Вишневый сад» поставлен в той же стилистике, только тут пустое черное пространство заполнили матовые шары, напоминающие то ли о лампах парижских кафешантанов, то ли о светилах безбрежного мироздания. Никаких признаков быта, где-то в глубине у задника синтезатор, а вдоль авансцены стулья, на которых рассядутся исполнители. Несколько минут будем молча смотреть друг на друга: они — бесстрастно, мы, зрители — разгадывая, кто есть кто. Когда показалось, что пауза затянулась, каким-то непостижимым образом на лицах артистов начали проступать черты персонажей. Четырехактная пьеса длится всего полтора часа, но сокращения, как и в «Отелло», не исказили ее смысла, а лишь проявили нужные режиссеру мотивы. Это еще одна джазовая вариация Персеваля на темы любви и смерти. Первая персонифицирована в Раневской (ее исполняет блистательная актриса Барбара Нюссе), вторая — в персонаже, похожем то ли на служащего ритуальной конторы, ожидающего очередного клиента, то ли на Время, которое он мерно отсчитывает в обратном исчислении. Он же подменяет Фирса и даже никогда не появлявшегося на сцене парижского любовника Андревны (так она названа в программке). И здесь нам рассказывают простую историю героини, час которой пробил. Она знает об этом, но чуть длит финал, чтобы еще и еще раз прокрутить в уже слегка помутившемся сознании прошедшую жизнь. Вспышки ее памяти откликнутся в нас пронзительным чувством сострадания. Чеховский трагизм связывали с концом века, сейчас ощущение конца света.

Какая-то зрительница, делясь впечатлением от спектакля, написала в своем ЖЖ, мол, вчера ей очень повезло: «Сходила на «Вишневый сад» и катарсиснулась по полной». Мне словечко очень понравилось, потому что зарифмовалось с Персевалем. Он, как и эта зрительница, словно боясь душевной открытости, высокопарности, прячется за иронией и грубостью. Но оболочка им же умело прорывается. Придя в гамбургский театр, он обратился к труппе с такими словами: «Я знаю, что вы все — прекрасные актеры, может быть, лучшие в Германии. Но не надо мне показывать на сцене, какие вы мастера, я это знаю. Мне нужны на сцене люди, которые интересуются другими людьми». Теперь мы увидели и какие они люди, и какие мастера.