Братство сломанных ушей / Спорт / Exclusive

Братство сломанных ушей / Спорт / Exclusive

Братство сломанных ушей

/  Спорт /  Exclusive

«Слухи об исключении спортивной борьбы из олимпийской программы муссируются давно, просто впервые ситуация зашла так далеко. Мы сами создали предпосылки для такого решения», — говорит Александр Карелин

В спортивном мире царит смятение. Исполком Международного олимпийского комитета предложил исключить греко-римскую, вольную и женскую борьбу из программы летних Игр. Болельщики недоумевают: чиновники подняли руку на вид спорта, присутствовавший еще на античных Олимпиадах. В отличие от них трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе в супертяжелом весе депутат Государственной думы Александр Карелин эмоциям не поддается, говорит размеренно и спокойно. Молвит фразу, а потом паузу держит, словно проверяет собеседника: не купился ли тот, можно ли с ним серьезные вещи обсуждать. Слово Карелина хоть и иронично, но веско: будущему Герою России не было еще и восемнадцати, когда его начали уважительно величать по имени-отчеству — Сан Саныч.

— У вас, Сан Саныч, есть версии, почему спортивная борьба вдруг показалась чиновникам лишней?

— Наш вид спорта имеет свое историческое место в программе летних Игр, в этом никто не сомневается. Однако чехарда с правилами и желание понравиться всем сразу привели к сегодняшней ситуации. Мы сами создали предпосылки для такого решения, когда начали коверкать регламент ведения схватки, менять его чуть ли не каждый год. Разве не странно, что люди, много лет участвующие в крупных соревнованиях, сейчас спрашивают друг друга: «За что дали тот балл? А этот?» Кроме ковра и трико, от борьбы сегодня не осталось ничего. И слухи об исключении нашего вида спорта из олимпийской программы муссируются давно, просто впервые ситуация зашла так далеко.

— Реакцией на события последних дней стала революция в Международной федерации объединенных стилей борьбы (FILA): ее президент ушел в отставку, в руководство организации введено несколько авторитетных фигур, в том числе и вы. Это может спасти ситуацию?

— Знаете, это поражения случаются неожиданно, а вот к победам нужно готовиться заранее. В основе любого успеха лежит большой, тяжелый труд. Сейчас нам нужно сделать все возможное, чтобы найти взаимопонимание с МОК. Если мы включимся в работу сообща, почти наверняка сможем что-то изменить. Вопрос только в том, чтобы объединиться вокруг любимого дела. Международная федерация должна быть монолитной, в ней все нужно решать общими усилиями. Ну и, конечно, требуется лидер — тот, кто поведет за собой или хотя бы будет знать направление движения.

— На Александра Карелина в этом смысле возлагаются особые надежды, так же, как и раньше — на ковре. Вас вообще в очень молодом возрасте вознесли на пьедестал, сделав, по сути, человеком-памятником. Тяжело все время быть в бронзе?

— Лично я предпочитаю быть в золоте. Всегда считал, что лучше первого места может быть только еще одно первое место... Вообще же мне не очень нравится тот пятистопный ямб, которым вы начали меня воспевать. Да и не возводили меня на пьедестал, мне самому посчастливилось на него взобраться. Все было намного проще: я пришел в зал, где работал и продолжает работать до сих пор Виктор Михайлович Кузнецов. Не так давно, кстати, исполнилось 50 лет его тренерской деятельности. Со временем я смог пробиться в сборную Новосибирской области, которая в 1986-м выиграла Спартакиаду народов РСФСР. Из нее попал в российскую сборную, а потом — и в сборную Советского Союза, лучшую команду мира. Мне просто повезло, вот и все.

— Слышал, в детстве вы были рыхлым мальчиком, не могли ни разу подтянуться. Неужели это правда?

— Я был крупным, но недостаточно сильным, чтобы поднимать свой вес на перекладине. В силу габаритов заметно выделялся в толпе сверстников. А если принять во внимание еще мое обостренное чувство справедливости... В общем, доставалось мне порой прилично. Но борьбой я занялся не для того, чтобы наказать обидчиков. Просто захотелось стать сильным, чтобы не только преодолевать собственную неуверенность и лень, но еще и соперникам на ковре противостоять.

Знакомство с борьбой произошло в моей родной новосибирской школе № 19. Тренер Кузнецов пришел к нам в поисках новых учеников и пригласил в зал всех. В буквальном смысле: сколько ребят стояло в коридоре, столько и позвал. Это вообще его политика — искать людей, которых можно влюбить в свой вид спорта, рассказывать о его поэтике и философии. Хотя понятно, что основная масса отсеялась довольно быстро. Восемьдесят процентов бросают занятия в течение первого же месяца. Но я остался и именно ему обязан всеми своими спортивными успехами и еще своему папеньке Александру Ивановичу. Тот любил повторять: такому крупному парню, как ты, негоже пребывать в состоянии праздности. Мужчина все время должен быть чем-то занят. И постоянно побуждал меня к деятельности — будь то зарядка или прогулка с нашими собаками. Отец приучал меня к дисциплине: по его мнению, лучше всего она прививалась в кружках и секциях. Потому папа поддерживал все мои спортивные начинания вне зависимости от того, чем я собирался заниматься — тяжелой атлетикой, баскетболом или боксом.

— Ваши победы на ковре описаны очень подробно. О том, что стояло за ними, известно гораздо меньше. Правда ли, что поражение, грозившее вам в финале сеульской Олимпиады-1988, могло стоить главному тренеру сборной СССР Геннадию Сапунову партбилета?

— Не думаю, скорее это попытка демонизировать наше прошлое. Геннадий Андреевич являлся главным тренером сборной СССР долгие годы, и время это стало для нее триумфальным. Игры в Южной Корее были для меня первыми, однако совет капитанов выдвинул мою кандидатуру в знаменосцы советской олимпийской делегации. Сапунов идею поддержал. В те годы считалось, что человек, который нес флаг страны на церемонии открытия Игр, просто не имеет права на проигрыш. Я же в финальной схватке с болгарином Геровски находился на волоске от поражения. Секунд за пятнадцать до конца проигрывал, но смог провести корявенький бросок и выиграл... Хотя, знаете, история про партбилет возникла не просто так: мы тогда к поражениям относились очень серьезно. Не из-за угрозы санкций, просто понятия о долге и чести были совсем другими, чем сейчас.

— Другая история связана с врачом сборной Валерием Охапкиным. Каким образом перед самой Олимпиадой-1996 в Атланте он сумел за считаные недели вылечить вас от тяжелейшей травмы?

— За несколько месяцев до поездки в Атланту я выступал на чемпионате Европы в Венгрии и порвал там грудную мышцу. Образовалась гематома в полтора килограмма. Именно Охапкин как главный врач команды должен был решить, где меня оперировать: в Центральном госпитале Будапешта или дома, в России. Учитывая сложность ситуации, он взвалил на себя огромную ответственность и отдал предпочтение хирургическому вмешательству на месте. Потом, знаю, ему пришлось выслушать огромное количество упреков, потратить массу нервов из-за этого. Валерий Сергеевич нянчился со мной, как с младенцем: рука у меня не поднималась, не отходила даже на десять сантиметров от тела. Сложно было убедить себя, что ей можно просто ворочать. Что уж там про выступления на Олимпиаде говорить... Тем более времени оставалось катастрофически мало — всего полтора месяца. С другой стороны, на тот момент я был фактически единственным претендентом на место в сборной в супертяжелой весовой категории. Ребята, которые шли за мной, не очень верили, что смогут пробиться в состав, и в нужный момент оказались не готовы. Надо было защищать честь команды, вопрос об отказе от поездки даже не стоял.

Венгерские врачи после операции сразу сказали: максимум, что тебе гарантируем, — через 9 месяцев сможешь манипулировать вилкой за обеденным столом. Кстати, это тоже удивительные люди. Оперирующий хирург Иштван Беркеш работал с венгерскими борцами, для которых мы были конкурентами. Ему помогал Атилла Павлик, проводивший послеоперационное восстановление. У меня с ними был договор: я пытаюсь поехать на Олимпиаду, они включают в справочник описание моей операции. В итоге вышло то и другое. И первая поздравительная телеграмма, которая пришла в Атланту после моей победы, была именно от венгерских врачей.

— В 2000-м был проигранный американцу Гарднеру финал Олимпиады в Сиднее. Долго он снился вам в кошмарных снах?

— Не могу сказать, что до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Хотя по-прежнему отношусь к тому поражению очень сложно. Никак не смирюсь с ним. С Гарднером мы периодически встречаемся, общаемся совершенно нормально. Та победа изменила всю его жизнь: Гарднер стал знаменитостью, олимпийским чемпионом. Что я могу сказать, молодец...

— То поражение, говорят, едва не стоило одному из ваших болельщиков жизни.

— Встреча с ним произошла в аэропорту Домодедово — знаете, это такие записки из дорожного саквояжа... Была нелетная погода, мы репетировали посадку и высадку из самолета. Загрузимся на борт, посидим немного, потом следует команда: «Отбой!» И снова направляемся в зал ожидания. Когда я в очередной раз зашел в автобус, который отвозит пассажиров к самолету, за спиной раздался голос: «Да ты кепку низко не надвигай! Я тебе свой инфаркт уже простил». Гляжу, какой-то мужик стоит. «В смысле?» — интересуюсь. «Когда смотрел финальную схватку, очень болел за тебя, — продолжает он. — Ты проиграл, а меня из-за этого тряхануло до инфаркта». Что мне оставалось? Только извиниться... И я понимаю, что этот человек не одинок. Лучше всех на эту тему высказался один мой близкий друг. «Сашенька, — заметил он, — из известного борца по ходу финальной встречи в Сиднее ты превратился в серьезного драматурга: заставил плакать полстраны».

— Наш знаменитый биатлонист, четырехкратный победитель Олимпиад и многократный чемпион мира Александр Тихонов рассказывал мне: как-то его попросили надеть все свои медали для фотосъемки, так он из-за их тяжести встать со стула не смог. Вы свои награды часто надеваете?

— Все вместе — ни разу не надевал. Стараюсь своей олимпийской коллекцией особенно не хвастаться. Несколько лет назад брал ее на встречу с учащимися кадетского корпуса, который патронирует Западно-Сибирская железная дорога. Есть у нас в Сибири такая программа: знаменитые спортсмены встречаются с людьми, делятся воспоминаниями. Меня пригласили принять участие и убедили, что медали нужно надеть обязательно — показать ребятам... Это было лишь однажды, можно сказать — исключительный случай.

Что же касается Тихонова, среди всех его титулов вы забыли упомянуть одну немаловажную деталь — он тоже из Новосибирска. Помню, нас — юниоров — в качестве знака большого доверия пригласили на городской День физкультурника. Мы переодевались в здании оперного театра, готовились к параду, и тут пришел Александр Иванович. Снял пиджак, положил его в пластиковый чемоданчик, а оттуда вытащил свои доспехи — ленту с пришитыми орденами и медалями. Это было что-то неимоверное: мы стояли и в ошеломлении смотрели на него, разинув рты. Памятуя, с каким трудом Тихонов надевал эту ленту, я не пытался повторять эту операцию. Хотя, конечно, комплекция у нас с ним разная, я намного крупнее.

— Вас как-то звали в Голливуд на кинопробы. При каких обстоятельствах?

— Все было очень банально: американцы вышли на меня через общих знакомых, позвонили и пригласили на собеседование. Я съездил в Штаты, встретился с одним из продюсеров фильма. Прошел фотографирование, пробы, все было очень интересно. Вот только история развития не получила. Что за роль? Бородавка на морде динозавра. Да какая там может быть роль... Очередной русский бандит, который крушит все и вся. Какие, глядя на меня, могут быть еще ассоциации?! Ту же самую роль мне предлагали не только заокеанские создатели фильмов, но и наши. Помню, сборная готовилась к каким-то соревнованиям, в расположение команды пришла ассистентка режиссера с киностудии: «Снимаем эпизод про офицеров КГБ, которые отбывают в тюрьме срок, ведут разговоры на нарах. Нужны подходящие типажи». Я поинтересовался: «Девушка, почему к нам?» «Хорошие лица, — объяснила она. — Весовые категории разные, но все коротко стриженные и крепкие физически». «Спасибо большое, — отвечаю, — мы, видимо, пропустим этот праздник жизни».

— Несмотря на занятость в Госдуме, вы иногда бываете на сборах. Курируете бывших коллег?

— Ну вот, опять вы за свое. Сначала — «постамент», «пьедестал», теперь — «курируете»... Да ничего я не курирую. Знаете, на сколько категорий делятся борцы? На две — действующие и просто борцы. Понимаете, борьба — это на всю жизнь. Года два назад в сочинском пансионате «Весна», на базе которого функционирует одноименный с вашим собеседником спорткомплекс, я встретился с ребятами, поговорил. Даже потренировался один раз с ними. Для меня же это часть жизни... Я не отношусь к категории людей, которые заняты только одним делом.

— Вы что же, продолжаете выходить на ковер?

— Стараюсь поддерживать форму. Когда нахожусь в Новосибирске, делать это гораздо проще: Виктор Михайлович по старой памяти в «Динамо» пускает. Раньше у меня там был спарринг-партнер Данила Иванов, сейчас — я у него. Он трехкратный победитель мировых первенств среди глухих, сурдочемпион. Прихожу, помогаю ему готовиться. Ну и себя заодно интересно проверить, у нас это называется — потолкаться. Помните, как в «Оптимистической трагедии»: «Кто хочет попробовать комиссарского тела?..» И ведь желающие находятся: могут выйти, противопоставить себя. Радует, что немногим удается разгуляться на депутатском тельце. Характер никуда не денешь: столько лет провел в такой великой команде, как борцовская сборная.

— Борцы известны своим подчеркнуто уважительным отношением к коллегам и соперникам, в других видах спорта такого нет. Откуда это?

— Это сила традиций, которые берут начало еще с написанных тушью на листах ватмана плакатов. Знаете, в залах раньше была такая наглядная агитация: «На ковре соперники, в жизни — друзья». Все идет оттуда. Наш вид спорта достаточно категоричен: мы боремся в разных категориях, но в рамках общего регламента. Особый почет достается тем, кто выиграл у заведомо более сильного противника, не нарушив при этом правил. Эта часть борцовских традиций, я бы даже сказал — борцовского мировоззрения, и передается из поколения в поколение.

— Существует расхожая фраза о «борцовском братстве»...

— Это не фраза — это явление. В чем оно выражается на практике? Вы же представляете, как выглядит среднестатистический борец. Да, примерно как я, только у большинства моих коллег уши еще характерным образом поломаны. Смятие ушной раковины — так это называется на медицинском языке. Как говорит президент нашей федерации Михаил Мамиашвили, если ты приехал в чужой город и у тебя сломаны уши, без обеда и крыши над головой ты точно не останешься. При этом совершенно не важно, был ли ты знаком с этими людьми раньше, или вас объединяет общее борцовское мировосприятие. И если ко мне, например, приходит борец, с ним мне разговаривать намного проще. Иногда, если это сложный вопрос, я могу быть гораздо более категоричным, чем обычно, объясняя свою точку зрения. И собеседник все равно меня поймет.

— Вы очень кстати упомянули про сломанные уши. У вас они не сломанные, потому что соперники редко прикладывали к ковру?

— В отличие от отчаянно смелых товарищей я их трусливо прижимал. И сгибался не сильно. А если серьезно — я всегда тщательно разминал уши перед схваткой. К тому же в силу природных особенностей хрящи моих ушных раковин мягкие — гнутся, но не ломаются.

— Правда ли, что на Кавказе, где борьба в особом почете, молодые ребята специально ломают себе уши, чтобы походить на борцов?

— Это правда. В Дагестане, Осетии, Чечне количество сломанных ушей на квадратный метр превышает все мыслимые представления. Быть там частью борцовского братства очень престижно. На Кавказе это синоним того, что ты мужчина. Есть разные анекдотические истории, как люди ломают себе уши. Кто-то вставляет их в дверной проем, другие бьют по холодному, не размятому уху. Хрящ ломается, жидкость натекает, и если ее вовремя не откачать, получается характерный «лопух». Одни пытаются положить ухо на утюг и другим прихлопнуть, вторые мнут свой орган слуха плоскогубцами (смеется). Хотя такая фантазия, конечно, чревата...

— В интервью от 2007 года вы говорили, что не собираетесь больше баллотироваться в Государственную думу, поскольку не хотите быть депутатом трех созывов. Почему изменили решение?

— Тому есть несколько причин. Все-таки депутатство — это командный вид спорта: мне не хотелось бросать коллег, с которыми я строил партию, продвигал историю по спискам «Единой России». Я ведь начинал как одномандатник, надеялся только на себя. Потом осознанно пришел к выводу, что нужно работать в коллективе. Хотя не раз говорил раньше и повторю сейчас — не моя эта работенка.

— Есть в вашей парламентской деятельности что-то, чем вы особенно гордитесь?

— Самое главное — опираясь на доверие наших сограждан, мы смогли создать парламентское большинство. И сейчас имеем в Думе сильное представительство. Можно, конечно, сказать о новой системе начисления пенсионного стажа для учителей физкультуры и тренеров — но это детали. Я не очень люблю говорить, сколько поправок внес в законодательство или какое количество бюджетных денег пробил для своих избирателей. Важно другое: сейчас «Единую Россию» нужно — нет, не реформировать, мне не нравится это слово — обновлять, чтобы не отстать от времени. Это и является частью моей работы. Объезжаю региональные организации, в создании и становлении многих из которых лично участвовал. Я же агитатор-горлопан — живая работа мне гораздо ближе.

— Не так давно депутатом Госдумы стал еще один человек ваших габаритов — боксер Николай Валуев. Он у вас как у старожила не консультируется: что да как?

— В Думе есть люди, которые могут проконсультировать по процедурным вопросам и нормам регламента. Вообще вы мне льстите: мои габариты намного скромнее, чем у Николая Сергеевича. Я на его фоне смотрюсь настоящей Дюймовочкой. Конечно, мы с ним часто разговариваем. Бывшие спортсмены в Госдуме сейчас присутствуют, но все же их не настолько много. Вот мы и поддерживаем отношения. У Валуева есть два плюса: он представляет не только единоборства, но и благословенную Сибирь, в частности Кемеровскую область — сложный, коренной субъект Российской Федерации.

— Вам, наверное, непривычно смотреть на собеседника снизу вверх?

— Я уже научился с этим справляться. Как-то раз на Олимпиаде в Сеуле вошел в лифт, в котором ехали наши баскетболисты — Сабонис, Волков, Белостенный. Показался себе дошкольником, оказавшимся в кампании десятиклассников. Большие ребята, просто гиганты... Они смеются, понимают, что я привык чувствовать себя выше собеседника. А тут богатыри, которые даже в лифт не помещаются, вынуждены голову на плечо склонять. Хотя, конечно, в Госдуме мы с Валуевым производим сильное впечатление. Когда стоим с ним и беседуем, даже у маститых, привыкших находиться на всеобщем обозрении депутатов возникает предательская мысль: надо бы с двумя этими мастодонтами сфотографироваться.

— Вы нередко цитируете высказывания председателя совета министров царской России Петра Столыпина. Он близок вам по мировоззрению?

— Мне неимоверно дорого то, как он определял, например, положение России в окружающем мире. Столыпин говорил об этом сто с лишним лет назад, но его слова для нас по-прежнему актуальны. Любимых его высказываний у меня много, к каждому случаю — свое. Вот, допустим, применительно к контексту последних десяти минут нашего разговора... На одном из заседаний Госсовета Столыпин заявил по поводу нового аграрного закона, что, принимая его для всей страны, нужно иметь в виду трудолюбивых и желающих работать, а не стонущих и ленящихся. За дословность цитаты не ручаюсь, но общий смысл именно такой. Полностью с этим согласен: нужно поощрять и поддерживать тех, кто хочет. Тех, кто только кричит, что все плохо, никогда не переубедить.

— Помимо Столыпина вы увлекаетесь Достоевским, прочитали полное собрание его сочинений. Ответ на какой вопрос искали для себя?

— Все тот же: кто мы такие, русские? Почему относимся к себе так сложно? Достоевским я увлекся перед Олимпиадой в Атланте. У меня тогда была масса свободного времени: операция, больница, сложная реабилитация. Тогда-то и начал его штудировать — от «Подростка» до «Записок из мертвого дома». Улавливал ли параллели? Нет, в «Записках...» больше описываются мозговые вывихи, а у меня была чисто физическая травма. Если же серьезно, я не пытался усложнять и без того сложное восприятие. Читал вдумчиво, спокойно, тайных смыслов не искал.

— Обычно депутатов сопровождает масса советников, помощников. У вас они имеются?

— Моими советниками всегда были родители, которые руководствовались простыми и очень понятными критериями: стыдно — не стыдно. Посыл, что бессовестным быть нельзя, в нашей семье звучал постоянно. Плюс — сборная команда, я же продукт этой уникальной среды, именующейся борцовским братством. Потом, когда стал старше, главным имиджмейкером стала супруга — она может подсказать цвет рубашки, помочь с выбором галстука. Других помощников в моем штатном расписании нет. Правда, в 1999 году, когда я собирался впервые баллотироваться в Государственную думу, мне прислали специалиста по имиджу. Он должен был подтянуть меня до уровня участника избирательной кампании. Помню, приехал такой большелобый, закинул в кресле ногу на ногу, закатил глаза и с мечтательной интонацией говорит: «Вам нужно отрастить волосы, перестать ездить на внедорожнике и исправить картавость». «А картавость-то при чем?» — недоумеваю. «У некоторой части электората вы ассоциируетесь с Владимиром Ильичем Лениным», — отвечает. Понимаете, где я — и где Владимир Ильич? На этом наше сотрудничество закончилось. Молодой человек так и не побыл моим имиджмейкером, по взаимному согласию мы расстались.

— Ваш средний сын Иван пошел по стопам отца, тоже серьезно занимается греко-римской борьбой. Какие у него перспективы?

— Я думаю, он получит в зале правильные навыки. Все остальное зависит лишь от него самого. Родители, учителя, тренеры могут дать ребенку только шанс. Использовать его применительно к своей жизни каждый должен самостоятельно. Ивану сейчас 17, и я рад, что те ценности, которые так важны для меня, он тоже разделяет. Но чтобы фамилия Карелин его не задавила, я прошу уделять ему поменьше внимания. От того, что я столько нахапал — вот и вы мне тоже при жизни памятник поставили, — сын-то почему должен страдать? Он большой, статный, пусть сам всего и добивается.