1985: Попытка третья Перестройка. 30 лет вокруг да около19

1985: Попытка третья

Перестройка. 30 лет вокруг да около19

Полжизни назад случилось то, чего никто не ждал. Молодой прогрессивный генсек выступил на пленуме ЦК КПСС, пообещал созвать XXVII преобразовательный съезд и произнес три магических слова. Ускорение. Застой. И перестройка. Ускорять нам, как вскоре выяснилось, нечего; лозунг прошел процедуру списания и был отправлен на партийный склад. Застой стал важным термином для внутреннего употребления; нам, проспавшим целую эпоху и проснувшимся от выстрелов Афганистана, под похоронную музыку «груза 200», была дана возможность поквитаться с прошлым. А слово перестройка зажило своей отдельной жизнью; оно стало последним из советских слов, которые вошли во все мировые языки – после спутника и лунохода.

Потому что перестройка и была – последним советским проектом, который мог претендовать на общечеловеческий масштаб. При этом демонстрирующим миру, что мы не злодеи какие, а хорошие, веселые ребята. И хотим вдохновлять на развитие – всех, и левых, и правых, и богатых и бедных, и белых и черных, и восточных и западных. Мы не считаем себя наследниками Сталина, всех этих чертовых творцов ГУЛАГа, шарашкиных контор, афганских авантюр и проваленных Олимпиад; мы продолжаем дело тех, кто созывал XX съезд, разоблачал культ личности, запускал прекрасного Гагарина в открытый космос, управлял «Союзом-Аполлоном» и ощупывал железными клешнями лунный грунт. Давайте снова будем делать вместе что-нибудь прекрасное, но не в космосе, а на земле.

Конечно, слишком быстро выяснится, что советская экономика сгнила, что реформированию она не подлежит, что не бывает коммунизма с человеческим лицом – хотя у коммунистов и бывают человеческие лица. Обнаружится, что под покровом официального интернационала тлеют несгорающие национализмы, а Сталин был отличным бочкарем. И стянул СССР железным обручем восточноевропейских сателлитов, чтобы его собственная империя не рассыхалась. Но стоит эти обручи убрать, позволить двум Германиям соединиться, а Польше избрать Солидарность, Чехии прогнать подсоветских вождей, не помешать одичавшей румынской «элите» без суда расстрелять Чаушеску, – как бочкотара рассыплется в прах. И Советский Союз распадется. Потому что он ничем не объединен, кроме внешних крепежей и внутреннего насилия.

Более того; эксперимент по ненасильственному выходу из коммунизма покажет, что рано или поздно политик-толстовец неизбежно сталкивается с чудовищным парадоксом – чтобы осуществить свою мечту, он должен именно что проливать кровь. Если он эту кровь прольет, то конец его надеждам на торжество просвещенного гуманизма. Не прольет – образуются тромбы Карабаха, Сумгаита и Баку; образуются тромбы – в ход пойдет тбилисские саперные лопатки; опробовав газ «Черемуха» в Тбилиси, рано или поздно используешь рижский ОМОН и вильнюсский спецназ. А там и чекисты восстанут, запустят механизм ГКЧП.

Не случайно на излете перестройки один из лучших поэтов перестроечного поколения, Тимур Кибиров, в рижской «Атмоде» опубликует «Послание Л. С. Рубинштейну», в котором будут такие слова:

Ты читал газету «Правда»?

Что ты, Лева! Почитай!

Там такую режут правду!

Льется гласность через край!

Эх, полным-полна параша!

Нам ее не расхлебать!

Не минует эта чаша.

Не спасти Отчизну-мать.

Энтропия, ускоренье,

разложение основ,

не движенье, а гниенье,

обнажение мослов.

Ясно, что проект перестройки «для нашей страны и для всего мира» (так, кажется, называлась последняя из книжек Горбачева, выпущенных во время нахождения на троне) был утопическим и иллюзорным. Что ошибок по пути наворотили выше крыши – тоже. Можно с горьким смехом вспоминать, как растратили время на борьбу с виноградниками, что в Крыму, что в Молдавии, что на Кубани; как в упор не понимали специфику национального вопроса, как разрушали жалкие остатки экономики, наивно верили в искренность западных партнеров и в перевоспитуемость коммунистических начальников. На месте рухнувшего СССР осталась сеть заведомо спорных границ, чреватых соблазном захвата и военной провокации; никуда не делись политическая русофобия – и закомплексованный имперский шовинизм. Все было. Все есть. И исчезнет не скоро.

Но было также и другое, чем нам забывать никак нельзя. Надежда на общий прорыв, мимо разоряющей войны, мимо провалов в тоталитарное прошлое, мимо ледяного прагматизма – в утопию сотрудничества, научного развития, культурного прорыва. И всеобщий интерес к стране, которая берет себя за волосы и тащит из болота, в котором провела XX столетие. Интерес, подогреваемый не государственным пиаром, а живым сочувствием и жаждой диалога. Не со стороны элит, а со стороны обычных, нормальных людей. Тех самых миллионов, которых Шиллер и примкнувший к нему Бетховен призывали обняться в радости общей мечты.

За любую эйфорию нам приходится платить похмельем; за любой порыв за пределы наличной реальности – прыжками с крутого трамплина, травмами, увечьями и ранами. Но отказ от всемирной надежды тоже имеет свой ценник; если расценки за утопию скорей похожи на последнюю страничку меню провинциального ресторана, где прописаны штрафы за бой посуды и разгром зеркал, то скучный скептицизм с цинической подкладкой предусматривает плату ни за что. В самом прямом смысле – ни за что. Отрекаясь от перемен, отвергая возможность преобразований, соглашаясь с местячковым пребыванием на обочине истории, с ядерным оружием и плоскими идеями, подогревая в себе подростковую обидчивость, агрессию и в то же время – полную зависимость от старших, – мы платим за это будущим. И уже, пока отчасти, настоящим.

У нашего начальства любимый лейтмотив – Горбачев один из главных предателей в истории страны, потому что струсил, не заставил сохранить империю, позволил встать рабам по стойке вольно, не врубил огнеметы на полную мощность. До поры до времени психологическую травму перестройки, пережитую в глубокой молодости, начальники пытались компенсировать иначе; олимпийский Сочи стал последней в череде попыток предъявить себя миру в качестве хороших, правильных парней, которых просто неправильно поняли. Но поперек олимпийских торжеств было принято решение действовать совсем иначе. И многое из того, что происходит здесь и сейчас, в 2014 и 2015 годах, есть самая прямая и неприкрытая реставрация, попытка восстановить очертания прошлого, каким оно было до прихода ГКЧП. Но к чему эта попытка ведет? К реальному восстановлению величия, или к окончательному превращению страны в региональную державу, у которой нет ни сил, ни драйва, ни амбиции быть настоящим игроком на сцене мира? К символическому возвращению в день 17 марта 1991 года, когда (как верят многие) народ на референдуме дал политические полномочия на сохранение СССР любой ценой – или к реальному провалу в тот застой, из которого перестройка была призвана державу вывести?

Впрочем, как нам объяснили еще перед выборами 2012 года, застой – не так уж плохо. Сыто, спокойно. Никто не беспокоит. И Брежнев тоже был царь не настолько ужасный, как его малюют. Поэтому не нужно пугать брежневизмом; 16 с половиной лет на посту генерального – вполне приемлемый период. Оно бы и ничего, но в действительности этот покой скорей болотный. С блуждающими огнями. Именно из позднесоветского болота рождается трагедия Афганистана, которую все чаще объясняют жизненной необходимостью, потребностью остановить распространение наркотиков. Именно из позднесоветского болота происходит морок атакующего национализма. Именно из позднесоветского болота является весь набор опасных мифов о войне как живительном источнике духовности. И самое существенное. Любой застой завершается перестройкой. С ускорением из никуда и ни во что. Безбашенным вылетом пробки из старой закупоренной бутылки. Мечтаете о Брежневе – готовьтесь к Горбачеву.

Так что тот, кто перестройки не хочет, кто ее боится, кто считает ее неприемлемой, тот просто-напросто обязан враждовать с застоем. А если хочет, пусть потом не ж алуется. Потому что вас, что называется, предупреждали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.