3. Отверженные30

Оперный спектакль Новосибирского театра породил общественную бурю. Не вдаваясь в обсуждение «Тангейзера», сотни тысяч оскорбленных пользователей поместили у себя в фейсбуках постер, на котором… в общем, если вы это читаете, значит, постер видели. Но, боюсь, не сам спектакль. В результате безобразная картинка, как минимум, неприятная верующему, как максимум – бьющая в самое сердце, размножена невероятным тиражом. При том, что а) она показана в спектакле мельком, б) было всего лишь четыре показа, пятый состоится в Москве, в рамках Золотой Маски, так что общее число реальных зрителей не более 6 000, в) хорошо ли это сделано, по делу или зря – вопрос отдельный, но история, рассказанная Вагнером, развернута Тимофеем Кулябиным в современность. Партия Тангейзера разделена на две, и в одной из линий неприятный кинорежиссер Тангейзер снимает талантливый, но очень неприятный фильм. Так сказать, очередной Скорсезе. Эпизод из фильма как раз и показан на несчастном постере.

Точка зрения автора не совпадает с точкой зрения героя. Седьмой класс средней школы. Садитесь, пять.

Так что главные распространители картинки – они же оскорбленные своими чувствами – они же слышали звон – не Тимофей Кулябин. И не директор театра Мездрич, уволенный со своего поста за отказ подчиниться министру культуры, уменьшить финансирование постановки и извиниться перед теми, кто на спектакле на был. Например, перед митрополитом Тихоном (Емельяновым), который объявил стояние протеста, но на спектакле явно не был. Перед выдающимся специалистом в области искусств Валуевым, который прилетел в Новосибирск и выступил на митинге протеста против кощунства; что-то мне подсказывает, он тоже на «Тангейзере» не побывал. Не знаю, побывал ли новоназначенный директор Кехман, до сих пор руководивший Михайловским театром; наверное, если он так твердо заявил, что задет – как еврей, как православный, как директор.

В принципе, это должно было стать предметом спора для театроведов и продвинутых зрителей: удачна постановка или нет, нашел ли Тимофей Кулябин верное решение, или грубо промахнулся. Но об эстетике никто не соприт; культура снова в центре политических процессов. На ней, на ее материале, на ее площадке отрабатывается модель нашего дальнейшего существования. Что можно, что нельзя, что хорошо, что плохо – и на какой планете мы живем. Так было и с основами государственной культурной политики, когда Минкульт аккуратно забежал вперед и пиаровски вбросил собственный проект, которого ему никто не поручал; в этом проекте поражала дикая смесь православия, самодержавия, народности, чекизма и автаркии. Так было с законом о защите чувств верующих. Так было с «рашкой-говняшкой», знаменитой формулой Мединского о критериях поддержки русского кино. Так было с отказом финансировать фестиваль Артдокфест, поскольку современная документалистика не соответствует высоким представлениям министра. Так было со скандалом вокруг «Левиафана», финальной сценой из которого обернулась новосибирская реальность. Так было с миллионным стоянием в двухсотпятидесятитысячном Грозном – не против террора, а против карикатуристов.

Поднимаясь над конкретными сюжетами, мы четко различаем контур обсуждаемой проблемы. Что впереди: торжествующая архаика и неуклонное сползание в мифологическое небытие? Туда, где бродят тени Рюрика и государей, злобные и нанятые Западом декабристы покушаются на самое святое, а православие не существует без опоры на народность? Или все-таки период заморозки завершится и будет медленное и мучительное, но движение вперед? Вот, собственно, в чем дело. Все остальное – мелкие детали. Получился фильм у Звягинцева или не очень. Правильно переписал либретто Кулябин, или нет. Допустим ли ефрейторский юмор «Эбдо» или нет.

И дело тут не в конкретном митрополите, казаках в лампасах или государственном министре; они всего лишь вольные или невольные участники гораздо более важного, гораздо более страшного процесса. Процесса выбора судьбы. И тут главный вопрос не о том, кто выступает в роли настоящего левиафана: минкульт, метрополия или Валуев. А в том, что формируется запрос на разрушение главного принципа современного общества; принципа автономии.

Если мы хотим гражданского разнообразия, не допускаем мысли о запрете на чужое, но при этом не готовы воевать ежеминутно, то мы стремимся соблюдать границы. Вот это ваше, а это наше. Вы здесь, а мы тут. Вам запрещено изображать людей, а нам позволено. Мы постимся, а вы хотите отбивную. Мы свободные художники, а вы монахи. Мы добровольно подчиняемся установлениям собора, а вам подавай манифест. Мы ставим резкий спектакль, а вы не приходите. Но все мы вместе живем в одной стране и солидарно движемся в том хаотическом пространстве, которое и называется – СЕГОДНЯ.

Принцип автономии удобен всем, кроме таких, как я – сидящих на двух стульях и считающих оба пространства своим, и пространство веры, и пространство искусства. Но это уж наша проблема, как выходит из тупика и как разрываться на части. А по существу, если принцип автономии, когда каждый отвечает за свое и никогда не отвечает за чужое, будет уничтожен, мы потеряем не только искусство. За искусством в очереди университет, чья автономия – условие его существования. За ним – все неформальные объединения. Но знаете, что будет дальше, после этого? Мы рано или поздно потеряем Церковь. Потому что нынешние руководители ей благоволят, но когда-нибудь придут совсем другие. Похожие на тех, что были полстолетия лет назад. И снова начнется вмешательство в церковные дела – не мягкое, как ныне, не давлением, а кровью. Так что на самом деле Церковь нуждается в идее автономии не меньше, а больше, чем театр, музей, университет. Это ее охранная грамота на все времена. И тот, кто сегодня хочет разгромить чужую автономию, заранее сжигает свою.

Началось все это не сейчас. Давным-давно, в доисторические времена, открылась выставка «Осторожно, религия!». На которой были разные работы, некоторые замечательные, некоторые дурные, в том числе и крайне неприятные для верующего. Но чтоб узнать о неприятном, верующий должен был прийти на выставку и посмотреть картинки; если не пришел – не оскорбился, предоставил дело Страшному Суду. Однако выставку немножко погромили, забыв о том, что есть отдельное музейное пространство, автономное от исповедания культа. Это все равно как строгий моралист отправится громить общественную баню, поскольку голым ходить неприлично. Вообще-то говоря, он прав. Совершенно неприлично. Но только за пределом бани. С монастырским уставом в парнУю не лезь.

То, что в Церкви – это дело Церкви. То, что в театре и музее – дело театра и музея. Смейтесь над клерикалами на сцене; обличайте вольномыслие на солее. Выражайте несогласие публично – для этого есть критика и публицистика. Но не входите в чужой монастырь. Не требуйте, чтоб ваш устав соблюдали в этой несвятой обители…

Встает вопрос: что делать? Не уверен, что пройдет бойкот Минкульта,; слишком разрозненно, слишком маргинализировано культурное сообщество, договориться совместных действиях вряд ли удастся. Хотя счастлив буду ошибиться; судя по реакции театрального сообщества, какая-то координация возможна. Но писательница Мария Голованивская как бы между делом пробросила в своем фейсбуке: «Разумно было бы всем уволенным или травимым тангейзерам объединиться в группу. Называться она могла бы „Отверженные“. Легко запомнить. И что-то делать вместе, написать манифест, что ли, сделать совместные проекты, акции и т. д. Красота ведь получится (или нет). Все делается для того, чтобы было создана и институализирована группа. Унавожена почва, выкопаны грядки.»

Так в русском искусстве бывало. Академические живописцы не дают работать? Ответом становится пул передвижников. Что-то в музыкальном мире нет так? Вот вам «Могучая кучка». Не принимают авангард в Москве? Имеется Витебск. Нет государственного запроса на экспертное сообщество? Значит, нужно создавать альтернативное, проявлять низовую солидарность. И так далее.

Справимся ли – вопрос. Но шанс, как мне кажется, есть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.