Глава 20 САУНА ДЛЯ ГУБЕРНАТОРА

Глава 20

САУНА ДЛЯ ГУБЕРНАТОРА

В одно прекрасное утро начата октября 1996 года жители Благополученска обнаружили в своих почтовых ящиках неизвестную им газету под странным названием «Боже упаси!».

Газета была красивая — отпечатанная на хорошей бумаге и в несколько красок. На первой странице, служившей обложкой, помещался большой, на весь формат фотоколлаж, изображавший сидящего за столом человека в строгом костюме и галстуке, у которого вместо головы был пустой контур с нарисованным внутри него знаком вопроса. На первом же развороте красовались в ряд портреты, исполненные, как видно, с помощью компьютера, на которых с трудом можно было опознать кандидатов в губернаторы — у одного было вытянутое в форме яйца лицо с выпученными глазами, у другого неестественно оттопыренные, похожие на ослиные уши, у третьего — свинский пятак вместо носа, а четвертый и вовсе смахивал на черта, даже, кажется, рога торчали из всклокоченной шевелюры. Над галереей этих карикатуриста — ческих портретов стояла набранная крупным жирным шрифтом «шапка»: «ОНИ НЕ ПРОЙДУТ!».

Народ с недоумением вертел в руках газету, не понимая, как она попала в почтовые ящики, а некоторые даже кинулись звонить на почту и выяснять, не ошибся ли почтальон. Во всех отделениях связи города в этот день только и делали, что отвечали на звонки и терпеливо разъясняли, что нет, почтальон не ошибся, газета доставлена бесплатно в связи с предстоящими выборами губернатора.

— Вы читайте, читайте, там же все написано!

И действительно, ниже заголовка газеты стояла строчка помельче: «Издание предвыборного штаба», однако, чьего именно — не указывалось.

Получив газету, в предвыборных штабах уже зарегистрированных кандидатов крайне удивились и даже встревожились. У всех сразу возник один и тот же вопрос: кто ее выпустил? В первый момент все подумали друг на друга, но позже, прочитав помещенные в газете материалы и убедившись, что в них уделаны все без исключения кандидаты, в том числе и действующий губернатор Гаврилов, удивились и встревожились еще больше. Выходило, что есть кто-то еще, какой-то никому пока не известный претендент, финансовые возможности которого, по-видимому, превосходят всех, иначе как бы он смог отпечатать миллионным тиражом свою газету и бесплатно распространить ее по всей области.

Но больше всех был обескуражен сам губернатор, Павел Борисович Гаврилов. Перед ним лежала гадкая газета, раскрытая как раз посередине, где помещалась его, Павла Борисовича, фотография, и какая! Все утро он вспоминал, где могли его прихватить в таком непотребном виде, и вспомнить не мог. На фотографии он был совершенно голый, чуть прикрытый березовым веничком, к тому же слегка пьяненький, и сидел в какой-то сауне в окружении двух таких же голых и при этом совсем не прикрытых молодых девиц, которых он видел сейчас первый раз в жизни, в чем мог даже побожиться. Павел Борисович тупо смотрел на фотографию, на помещенную под ней статью «Все удовольствия власти», которую прочитал уже дважды, и все не мог собраться с мыслями и решить, что ему следует теперь предпринять. За спиной у губернатора маячили его пресс-секретарь и помощник, заглядывали через плечо в газету, переглядывались и качали головами.

— Нет, Пал Борисыч, что хотите, но это коллаж! — убежденно говорил помощник. — Тут ваша одна только голова, а остальное приклеено, а потом переснято все вместе. Сейчас такая техника — что хотите могут изобразить.

— Надо сильно увеличить и сделать экспертизу — если приклеено, след все равно должен быть, — менее уверенно, чем помощник, говорил пресс-секретарь.

Губернатор тяжело молчал. Девица слева начинала казаться ему знакомой, смутно кого-то напоминала. В это время раздался звонок и голос секретарши сказал испуганно:

— Пал Борисыч, вас жена просит.

Гаврилов вскинул глаза на помощников и взглядом приказал им выйти, те нехотя выбрались из-за его спины и скользнули за дверь, только после этого он взял трубку и сказал:

— Ну?

— Паша, — сказали в трубке голосом, не обещавшим ничего хорошего, — ты что, совсем с ума сошел? Мне что теперь на улицу не выходить? Весь двор читает эту гадость и смеется.

— Ну? — повторил Паша. — Дальше что?

— Дальше? Ну, допустим, Ленку я узнала, а справа что за б…? Ты хотя бы о детях подумал, я что им должна говорить?

— А зачем им что-то говорить? Выброси и не показывай.

— Я-то выброшу, а весь двор, а в школе?

Паша с размаху бросил трубку на рычаг, вскочил из-за стола и забегал по кабинету. Только сейчас он, кажется, осознал весь ужас своего положения. В дверь снова просунулись помощник с пресс-секретарем и вопросительно уставились на шефа в ожидании поручений. Надо было что-то делать, предпринимать контрмеры, но какие? Мозг Паши был совершенно парализован, нужно было время, чтобы прийти в себя, остудить голову и принять хоть какое-нибудь решение. И еще какая-то параллельная мысль не давала покоя, он никак не мог за нее ухватиться, и вдруг прорезало: Зудин! Его рук дело! Но на кого он работает? Тут только до него дошло то, что в предвыборных штабах других кандидатов усекли сразу: ни один из уже известных кандидатов не мог быть причастен к проклятой газете, значит…

— Подождите в приемной, — бросил Павел Борисович помощникам и набрал трехзначный «вертушечный» номер.

— Председатель облизбиркома слушает, — сказали в трубке.

Губернатор кашлянул, почувствовав вдруг неловкость, но тут же взял себя в руки и как ни в чем не бывало спросил:

— Леонид Петрович, скажи-ка мне, здравствуй, у тебя вчера-сегодня кто-нибудь еще зарегистрировался?

Председатель избиркома кашлянул в свою очередь, давая тем самым понять, что газету он уже видел и читал и что смысл вопроса ему вполне поэтому понятен.

— Вот только что, Пал Борисыч, принесли документы на… — слышно было, как он пошелестел бумагами —…Зудина Евгения Алексеевича, 1957 года рождения. Уроженец Бла-гополученска, в настоящее время прописан в Москве.

— Так я и знал, — тихо сказал губернатор. — И что, тысяча подписей есть, ты проверил?

— Сейчас проверяют, там даже больше, около двух тысяч.

— Ты все-таки сам проверь, лично, все ли там в порядке, и если малейшее…

— Да что я, не знаю, что ли.

Леонид Петрович Юхимец в советские времена работал председателем того самого колхоза, в котором секретарем парткома был Паша Гаврилов. Паша перетащил его в Благополученск еще в 92-м году, когда в области начали разгонять колхозы и создавать на их месте мелкие фермерские хозяйства. Юхимец приехал тогда к своему бывшему парторгу, уже сидевшему в областной администрации, и сказал:

— Как хочешь, но я в этом безобразии участвовать отказываюсь, мой дед этот колхоз создавал — и твой, кстати, тоже, — отец с матерью всю жизнь в нем отпахали, а я рушить должен? Землю раздавать кому ни попадя? Нет уж, увольте!

Паша, как мог, его тогда успокоил, обещал поговорить с Рябоконем, чтобы их колхоз пока не трогали, и предложил Юхимцу подумать о том, чтобы перебраться в город, а должность соответствующую он, Паша, ему подыщет. Тот еще какое-то время пыхтел в своем колхозе, но дела шли все хуже, цены на технику, удобрения и горючее росли не по дням, а по часам, за зерно же, наоборот, платили, как и прежде, копейки, колхоз и трогать не надо было — он сам разорялся на глазах. А землю нарезать все равно пришлось, нашлись и в станице горлохваты, потребовали. «Хватит, попили нашу кровь! — кричали они. — Даешь частную собственность на землю! Требуем законные паи!» Через год отрезанные от колхозной земли участки уже вовсю зарастали амброзией, ни у кого не было денег на покупку техники и удобрений для ее обработки, как не было их и в колхозе, и он хирел на глазах, поголовье пустили под нож, птицу раздали по дворам, на фермах бродили теперь только собаки. В конце концов Леонид Петрович плюнул на все и согласился на небольшую, но спокойную должность в областной администрации. А когда Паша пересел в губернаторское кресло, он тут же сделал его председателем облизбиркома, не без тайной мысли о том, что когда-то же придется пройти через выборы и свой человек тут очень пригодится.

Юхимец был старше и опытнее Паши, и тот всегда в трудных ситуациях с ним советовался. Ему и сейчас хотелось посоветоваться, но что-то удерживало, эта самая неловкость из-за подлюшной публикации. Тот понял и сам спросил:

— Ну, что ты думаешь делать теперь?

— А что бы ты мне посоветовал? — быстро спросил Паша.

— Зависит от того, действительно ты… или это фальсификация.

— Это фальсификация, — твердо сказал Паша.

— А если так, — сказал Юхимец с искренним облегчением, — тогда надо подавать в суд, причем быстро, и сделать заявление для прессы, пока не начали мусолить в других газетах.

— Ты считаешь?

— Ну а как иначе?

Поговорив с председателем облизбиркома, Паша несколько воспрял духом, подумал, что, может быть, еще не все потеряно, вызвал сначала пресс-секретаря и велел ему писать опровержение для областных газет, потом начальника личной охраны и устроил ему взбучку.

— Я ж тебя просил последить за этим типом — что будет делать, с кем встречаться, всё проморгали, всё! Где он эту газету делал, где ее печатали? Ты с директором типографии говорил?

— Говорил, Пал Борисыч, это не они, у них даже такой техники нет.

— Так где же тогда?! — заорал не своим голосом губернатор.

Охранник стоял, вытянув руки по швам, и только моргал глазами.

Дав еще несколько поручений, в том числе начальнику департамента правоохранительных органов — готовить исковое заявление в суд, Гаврилов вызвал машину и уехал, никому ничего не сказав. Уехал он на дачу, бывшую обкомовскую, а теперь принадлежащую администрации, на речке Вторые Кочеты, отпустил водителя до вечера, разделся и бухнулся с головой в воду. Вода была уже прохладная и приятно обожгла тело. Паша плыл и думал. В воде, в тишине думалось на удивление легко и хорошо.

Ну и черт с ним со всем, думалось Паше, проиграю, так проиграю, свет клином не сошелся. Поеду в станицу, возьму землю и попробую создать образцовое фермерское хозяйство, уж это-то я как-нибудь смогу, с моим-то опытом. Но тут же сам себя одергивал: да какого черта! Почему это я должен уступать и главное — кому! Кто он такой? Писака недорезанный. Ни в экономике не смыслит, ни в чем, а туда же… А могут его избрать? Паша нырнул, вынырнул и еще раз нырнул, пофыркал, потряс головой и повернул назад, к берегу. Могут, вот в чем все дело. Молодой, видный, лоск столичный на нем, женщинам наверняка нравится, язык подвешен, а главное, главное, — тут Паша даже застонал от злости, — деньги у него, видать, есть откуда-то, кто-то за ним стоит, кто-то тащит его. Неужели?.. Ах, ты ж, мать вашу… Тоже мне, нашли на кого ставить!

Он влез на деревянные мостки, попрыгал, вытряхивая воду из ушей, и растянулся на горячих от закатного солнца досках. «За что они так со мной, что я им сделал? — думал Паша с какой-то даже детской обидой. — Пахал, пахал, никогда слова против них не сказал, все указания, даже самые идиотские, выполнял…» И тут же словно кто-то чужой вставил: а вот не надо было так уж стараться выполнять и вообще не надо было лезть туда, вот где главная ошибка! Отказался бы тогда, в 94-м, на госдаче, мол, не готов, не справлюсь, так нет же, черт понес. Наивный дурак, провинциал несчастный, таким, как ты, там делать нечего. Им не ты нужен был, а козел отпущения, никто же из них не хотел на это министерство идти, чувствовали, сволочи, что войной пахнет, они же и надули в уши президенту, надо, мол, взять из региона, чтобы был своим человеком на Северном Кавказе… Теперь он, Паша Гаврилов, чуть ли не главный ястреб, а они все — голуби…

Он еще немного полелеял, понянчил свою обиду и снова стал думать про выборы, не давала покоя одна мысль — почему именно Зудин, ну что им в нем? Он же ни черта не сможет, загубит все окончательно… И вдруг осенило, как кипятком обдало: так может, это-то и нужно, чтобы загубил, чтобы ни в чем по-настоящему не смыслил, чтобы ничего не свято… Земля! — вот в чем все дело, они на благополученскую землю давно рты разевают, как только разрешат продавать — они уже тут как тут будут, у них свой человек здесь посажен! Это не какой-нибудь Леонид Петрович, который слезами плачет, когда о земле говорит, этот с легкой душой все отдаст. Паша даже сел от неожиданности и простоты этой мысли. Он не утруждал себя уточнением понятия — «они», не разумея никого конкретно и разумея всех сразу — и всемогущего рыжего, и трех-четырех всем известных банкиров, и вообще некое безликое и безымянное сообщество, плотным кольцом окружающее президента и обладающее непонятной ему властью и силой.

А про него они знают, поняли давно, когда еще в Москве среди них сидел, что не с ними Паша Гаврилов, так только, службу справляет, карьеру делает, а по большому счету — не с ними, всегда сторонились его, словно брезговали, однако терпели, потому что сам терпел его и даже первое время привечал. А как только охладел и отодвинул его от себя, так они уж не церемонились — попинали всласть, списали на него что было и чего не было, и теперь он для них — тьфу, пустое место, растоптать и размазать. Паша раскачивался в такт своим мыслям, жалея себя и досадуя на свое станичное простодушие. И снова пришел к той же мысли: так надо же что-то делать, как-то нейтрализовать этого выскочку, может, переговорить с Твердохлебом, с Бурякиным, с тем же Бесте-мьяновым? Может, всем кандидатам объединиться против этого шустрика, выступить с заявлением совместным, мол, руки прочь от Благополученской области? Да нет, не получится, никто с ним, действующим губернатором, объединятъся не станет, против него — это да, это с удовольствием. Надо действовать самому.

Возвращался в город затемно. Трасса была пустая, шли километров 100–120, под самым Благополученском, когда уже потянулись городские дачи, он даже задремал и ничего не увидел, не понял, не успел понять, только удар и скрежет тормозов и длинный, протяжный мат водителя его, Славы. Очнувшись через пару секунд, он увидел боковым зрением стоящий «Икарус» и освещенную его фарами табличку на автобусной остановке — «12-й км». Слава, не переставая материться, уже вылез из машины и смотрел куда-то вниз, под передние колеса. Паша тоже вышел и тоже посмотрел. Там лежала, неестественно вывернув руку и ногу, пожилая, тучная женщина. Какой-то мужик, видно, из автобуса наклонился, потрогал и сказал громко: «Кажись, готова». «Этого только не хватало…» — с тоской подумал Паша, вернулся в машину, несколько минут посидел, собираясь с мыслями, потом решительно выдернул из бардачка телефонную трубку. Через двадцать минут со сторожу города примчались две машины ГАИ, Паша отвел в сторону приехавших, что-то им объяснил, после чего сел в одну из машин и уехал, оставив гаишников разбираться. Уже на подъезде к зданию администрации в машину позвонили оттуда, с 12-го километра, и подтвердили со слов врача «Скорой помощи», что женщина мертва. Как ни странно, Паша ничего по этому поводу не испытал, то ли утреннее потрясение было сильнее и уже выбрало весь суточный запас эмоций, то ли, наоборот, на фоне случившегося на трассе публикация в газете стала казаться ему пустяшной и не стоящей переживаний, теперь он не думал ни о том, ни о другом, а только чувствовал, как в груди нарастает какая-то новая, не бывавшая раньше боль. Он посидел немного в машине у входа в администрацию, вылезать не хотелось, решил было ехать домой, но, вспомнив, что его там ждет, отказался и от этой идеи. Ехать было некуда.