Глава 10 КОНЕЦ «ЮЖНОГО КОМСОМОЛЬЦА»

Глава 10

КОНЕЦ «ЮЖНОГО КОМСОМОЛЬЦА»

Бывший фотокор молодежной газеты Жора Иванов просыпался поздно, и если бы не полудворовый пес Шариков, которого он пригрел полгода назад и который постепенно стал ему совсем родным, а с тех пор, как Жору бросила жена, и вовсе единственным спутником жизни, он и вообще не вставал бы со своего старого, продавленного дивана. Но Шариков мог терпеть в лучшем случае до девяти утра, а потом начинал будить Жору. Он вставал на задние лапы, а передние опускал прямо на Жорину подушку и, пару раз лизнув его в щеку, трогал лапой одеяло и скулил, как ребенок. Жора выпрастывал из-под холодного одеяла длинную руку и, не открывая глаз, трепал пса за ухо, бормоча: «Сейчас, Полиграфыч, сейчас встаю…», после чего не сразу, но действительно вставал, натягивал трико неопределенного цвета, совал в карман сигареты и, прихватив мусорное ведро, плелся с собакой на улицу. Шариков радостно несся впереди него, убегал далеко, но тут же возвращался и, убедившись, что Жора никуда не делся, бредет потихоньку за ним, снова радостно убегал вперед и снова возвращался, преданно заглядывая в глаза хозяину и повизгивая от восторга. И так они гуляли полчаса, а то и час, потому что спешить Жоре давно уже было некуда. Он садился на скамейку под старым, высоким каштаном, который помнил еще с мальчишеского своего возраста, сидел, курил, поглядывал на улицу, на прохожих и машины и ни о чем не думал.

Вернувшись в квартиру, Жора мыл собаке лапы в ванной, которая была у него оборудована под фотолабораторию и, хотя он давно не печатал в ней снимки, пользоваться ею все равно не хотел, потому что отвык, а мыться он ходил в гарнизонную баню за три квартала от дома, где у него был друг — банщик, 8 С. Шипунова

113 с которым они вместе служили в армии в Азербайджане. Закончив с Шариковым, он шел на балкон, вытаскивал из стопки старых газет какую постарее и выкладывал ею изнутри мусорное ведро, при этом физиономии людей, изображенных на газетных снимках, искривлялись и перекашивались до неузнаваемости, что неизменно веселило Жору и доставляло ему небольшое, но злорадное удовольствие.

Дело в том, что Жора засовывал в мусорное ведро газету «Свободный Юг», ту самую, в которую его еще год назад обещали взять, но не взяли, потому что взяли старого Жориного товарища и конкурента Аркашу Зиберта, и это его снимки, напечатанные на первой полосе газеты, Жора с удовольствием закидывал мусором, а по-другому отомстить Аркаше и редактору газеты Борзыкину у Жоры не было никакой возможности.

Когда-то, пацанами, они с Аркашей вместе начинали в фотокружке городского Дворца пионеров, потом вместе пришли в молодежную газету, но Аркашу Зиберта в газету тогда не взяли, и он уехал в Москву, где учился на журфаке МГУ, но не доучился, выперли за неуспеваемость, и пару лет он болтался в Москве просто так, подрабатывая в отраслевых газетах типа «Гудок» и «Водный транспорт», нелегально жил по очереди у каких-то девушек с журфака, потом вроде восстановился и вроде даже в конце концов закончил фото-отделение, но учился в общей сложности лет двенадцать. За это время у него установились кое-какие контакты в секретариатах больших газет, и иногда снимки с его подписью можно было увидеть даже в «Комсомолке» или «Известиях». Время от времени Аркаша появлялся в городе и приходил в редакцию — всегда модно одетый, с деньгами — и туманно рассказывал про какие-то шабашки, которые он имеет в Москве и которые, собственно, его кормят. Аркаша даже собирался покупать кооперативную квартиру, но нужна была московская прописка, а на которой из своих трех или четырех девушек жениться, он никак не мог решить, так как годами состоял в отношениях со всеми тремя или четырьмя одновременно и по-своему всех их любил.

Танечка Сорокина, когда еще не ушла от Жоры, часто ставила Аркадия в пример и говорила, что он потому заработал и на квартиру, и на машину, что не пьет. А ты, говорила Таня, в десять раз лучше снимаешь, но ты весь свой талант пропил, поэтому у него сейчас есть все, а у тебя ничего. Сам Жора считал, что дело абсолютно не в том, что Аркаша не пьет, а в том, что он хитрый еврей, а Жора — простой русский Ваня, лопух, на нем воду возить можно, притом за бесплатно.

Он 20 лет промотался по колхозам, и ему платили по трояку за снимок, а что можно на трояк? Только выпить. Одно время, когда они с Таней только поженились, и нужны были деньги, Жора тоже пытался подхалтуривать на стороне — снимал на свадьбах, на детских утренниках и даже портреты передовиков для досок почета, но деньги получались небольшие и все как-то уплывали неизвестно куда, а между тем очередная ежегодная ревизия выявила перерасход фотоматериалов в редакции, и у Жоры даже хотели удержать из зарплаты, но пожалели, потому что Таня как раз ходила беременная и вот-вот должна была родить, и девки в редакции вступились за них, так как Таня все-таки была своя, учетчица писем.

Жора открыл холодильник, заранее зная, что он пуст, но вдруг. Сверху ничего не проглядывалось, он присел и заглянул в самый низ, в углу блеснула консервная банка, Жора достал ее и повертел в руках, банка была голая, без этикетки, давно отлепившейся, и понять, что в ней, было затруднительно. Жора потряс ею возле уха, но все равно не понял и полез за консервным ножом, который тоже еще надо было найти в том бедламе, который царил в доме после ухода Тани. В банке оказалась перловая каша со свиной тушенкой, довольно жирной. Жора по-братски разделил ее содержимое на две миски, одну поставил под стол, Шарикову, другую на стол — себе. Шариков недоверчиво подошел, понюхал и, взглянув благодарным взглядом на Жору, в одну минуту все проглотил и потом долго облизывался и выразительно поглядывал на стол. Жора подумал и отделил ему еще половину от своей доли, каша была невкусная, к тому же, холодная и слипшаяся, а разогревать было лень.

Когда в 91-м «Южный комсомолец» в первый раз закрыли как орган печати тоталитарного режима, и все журналисты разом остались без работы, они первое время еще ходили в редакцию, сидели там без дела, много курили и понемногу выпивали, напряженно следя за событиями и ожидая решения своей участи. Ждать пришлось долго, потому что формальным издателем газеты считался обком комсомола, а его распустили, фактически же издавал газету, то есть финансировал, обком партии, который тоже ликвидировали. Никто не знал, что в этой ситуации делать с местными газетами. Некоторые журналисты, опасаясь худшего, стали устраиваться кто куда, и постепенно почти все разбрелись. В редакцию продолжали приходить только Жора Иванов и его жена, учетчица писем Таня Сорокина. Самое удивительное, что письма в газету продолжали идти, немного, но все же, и в каждом письме читатели спрашивали, будет ли выходить газета, на которую они подписались до конца года, а ведь было только начало осени. Таня читала Жоре вслух письма и иногда плакала. Жора наводил порядок в своем архиве, впервые за 20 лет работы у него появилась, наконец, такая возможность. Найдя какой-нибудь старый снимок, про который он и сам уже забыл, он нес показать его Тане и они вместе удивлялись, как давно это было. На старых Жориных снимках был моложавый Брежнев, бодро вышагивающий в сопровождении руководителей города Малороссийска. «Это в 74-м, — пояснял Жора. — Когда городу Героя давали». В другой раз он принес фотографию, на которой была целая гора струганых гробов. «Это Спитак, — сказал Жора, — 88-й год, помнишь, мы с Севкой летали?» «Ой, а это кто, Горбачев, что ли, в молодости?» — Таня вертела в руках большой снимок, изображавший какой-то президиум. На обороте снимка было написано: «XV областная комсомольская конференция. Выступает гость конференции первый секретарь Северо-Кавказского крайкома BJ1KCM М. Горбачев. Фото Н. Гиляйтдинова». «Порви», — сказала Таня. «Зачем? Пусть будет. Эго ж история», — мудро рассудил Жора и спрятал снимок подальше в ящик.

Потом все постепенно уладилось, нашлись какие-то деньги, газета стала выходить, правда, теперь уже не каждый день, а как получится, стали возвращаться сотрудники, а Жору в восстановленную редакцию как-то не взяли.

— Извини, старик, — сказал ему новый редактор. — Мы решили пока обойтись без иллюстрации, сам понимаешь, не до жиру, надо ужиматься, отдел писем тоже придется сокращать. Но вы не исчезайте, как только укрепимся, мы вас назад возьмем, через пару месяцев, максимум полгода.

— Большое спасибо, — сказал Жора.

Назад его не взяли ни через полгода, ни через год. Таня плакала и говорила, что это потому, что он пьет, потом перестала плакать и стала надолго куда-то уходить, потом сказала, что ее берут в какое-то рекламное приложение, а потом она ушла совсем и Сережку забрала, объявив, что он теперь будет жить у ее родителей в станице, поскольку там хотя бы есть чем его кормить.

Тем временем в городе одно за другим открывались новые издания. Многим вдруг захотелось попробовать свои силы и выпускать собственную газету, стряпали их почти в одиночку, в лучшем случае собравшись вдвоем-втроем, и первые два-три номера получались даже ничего, но вскоре выяснялось, что газета не раскупается, заработать ничего невозможно, росли долги, и некоторые, помучившись месяц-два, закрывались, другие тянулись, надеясь неизвестно на что, на какое-то чудо, и еще больше влезали в долги. Типография в городе была одна — «Советский Юг», и все тащили туда свои самоделки, которые директор Марчук называл презрительно «стенгазетами» и печатал их фактически в долг. Но в какой-то момент он решил закрыть эту лавочку и объявил всем, что будет печатать тиражи только с предоплатой, после чего несколько новых изданий сразу приказали долго жить. Жора снимал то для одной, то для другой газеты, редакторы — в основном бывшие его коллеги по «Южному комсомольцу» — обещали заплатить, как только заработают первые деньги, но никто не платил. Одно время он устроился в «Вестник администрации». Редактором там сидел совсем уже пожилой человек, бывший помощник первого секретаря обкома Василий Григорьевич. «Вы эти свои комсомольские привычки бросьте!» — говорил он Жоре, намекая на всем известное его пристрастие. Однажды редактор застукал его на месте преступления — как раз зашел Сева, и они выпили всего-то ничего — полбутылки, но был скандал, и Жоре пришлось уйти.

В ноябре 93-го приезжал Аркаша Зиберт, показывал свои снимки расстрела Белого дома, хвалился, что хорошо продал их в один американский журнал и даже подарил экземпляр этого журнала Жоре — как старому другу. Придя домой, Жора вырвал разворот с Аркашиными снимками и застелил им мусорное ведро.

А в 95-м «Южный комсомолец», в который он все еще надеялся вернуться, неожиданно обанкротился и закрылся. Теперь уже насовсем. И тогда Жора пошел на поклон к Борзыкину, с которым был в контрах и принципиально не хотел иметь дела. Когда-то давно, когда все они еще работали в одной редакции, он пытался совратить его Таню и совра-тил-таки, но Жора узнал об этом самым последним и даже ходил бить морду Борзыкину, их разняли в кабинете прибежавшие на крик секретарши Томы сотрудники. Теперь Жора пошел к Борзыкину проситься на работу, и тот сделал вид, что ничего такого между ними никогда не было, и он рад видеть Жору, обещал взять его на работу, но через какое-то время Жора узнал, что взяли Аркашу Зиберта, который решил срочно вернуться в родной город, так как в Москве у него неожиданно возникли какие-то неприятности.

И тогда Жора Иванов, классный фотокор, 47 лет от роду, понял, что ловить больше нечего, продал всю свою аппаратуру и пошел вахтером в гарнизонную баню. Жора дежурил там сутки через двое, платили немного, пока хватало только рассчитаться с долгами и немного послать Сережке в станицу, но Жора смирился и в свои законные выходные дни валялся на диване с книжкой, а книжек у него собралось в прежние еще годы много, потому что из каждого гонорара он что-ни-будь обязательно покупал, но не в магазине, а на черном рынке, и потому книжки у него подобрались хорошие, редкие, только читать раньше было некогда, он все откладывал на потом, и вот это время наступило и можно было читать с утра до ночи, и он читан, или просто лежал, ни о чем не думая, или гулял с Шариковым по улице, или сидел под каштаном.

Пес проглотил добавку и залез под стол, а Жора стаи думать про Танечку и Сережу, как он часто о них думал, вспоминая время, когда все еще было хорошо, и была работа, и были все вместе. И тут зазвонил телефон. Ему уже давно никто не звонил, и он даже вздрогнул от неожиданности.

— Георгий Иванович? — сказали в трубке, голос был знакомый, но сразу не сообразить, чей. — Привет, старик! Не узнаешь? Это Зудин.

Вот уж кого он никак не ожидал услышать. Зудин уехал из города лет шесть назад, сразу после того, как стал — благодаря шумной кампании в его поддержку, развернутой в «Южном комсомольце», — народным депутатом, сначала видели его изредка по телевизору, во время трансляций из Верховного Совета, а после событий 93-го он как-то исчез, потерялся из виду, и где он был и чем занимался все это время — никто толком не знал. Говорили, что Зудин работает чуть ли не в правительстве или даже в Кремле — чьим-то то ли помощником, то ли пресс-секретарем. Да Жора никогда и не дружил с ним особо, так, иногда ездили вместе в командировки, к тому же Зудин практически не пил, так что общих интересов, считай, не было.

— Евгений Алексеевич? — в тон Зудину ответил Жора, и сам удивился, как легко он вспомнил его отчество. — Откуда звонишь?

— Из «Мэдиссона», давай подходи, разговор есть, я в 515-м.

Жора замялся. С тех пор как бывший «Интурист», в баре которого в прежние времена тусовалась по вечерам вся редакция, перестроили в суперотель, Жора ни разу там не бывал. Он представил себе сияющий вестибюль, который видел теперь только с улицы, и себя, в старых джинсах и драных кроссовках, и сказал:

— Да ты знаешь… Давай лучше где-нибудь в другом месте, может, на бульваре, там кафешка есть, где платаны, помнишь?

Зудин догадался, в чем дело, и не стал настаивать. Более того, он даже достал из дорожной сумки джинсы и майку и переоделся попроще.

Через полчаса они обнялись посреди бульвара и долго похлопывали друг друга по спине. Жора был умыт, побрит и даже побрызган остатками одеколона, который ему подарили в редакции еще на 40-летие, но все равно вид у него был помятый и какой-то жалкий.

— Ну что, старик, за встречу? — предложил Зудин, расположившись за пластмассовым столиком под ярко-красным зонтом и взглядом подозвав девицу, скучавшую за стойкой кафе при полном отсутствии в этот ранний час посетителей. Вслед за этим на столике появились: бутылка коньяка «Хэннесси», блюдце с тонко нарезанным лимоном и другое блюдце — с очищенными орешками арахиса, большая тарелка с бутербродами-ассорти и пластиковая бутылка минеральной.

— Горячего не хотите покушать? — с готовностью предложила девица. — Есть хинкали, чебуреки, пицца с грибочками…

Зудин глянул на Жору и сказал:

— Одну порцию хинкали. Двойную. Чуть попозже.

Спустя час бутылка коньяка была наполовину пуста, и

Жора, отвалившись от стола, сытыми, влюбленными глазами смотрел на Зудина, который пил маленькими глотками и закусывал только лимоном и орешками. Зудин задавал вопросы, Жора охотно рассказывал. Вопросы касались ребят из бывшего «Южного комсомольца» — кто где.

Сева Фрязин менял уже третью или четвертую редакцию и тоже нигде долго не задерживался. «Пьет?» — спросил Зудин. «Ну как сказать…» — замялся Жора, и Зудин понял, что пьет. Валера Бугаев одно время ударился в политику, даже организовал местное отделение демократической партии, потом был депутатом областного Совета, но сейчас, кажется, разочаровался в этом деле и чем занимается — неизвестно. «У тебя его телефон есть?» — мельком вставил Зудин, и Жора кивнул с готовностью: «Найдем». Лучше всех, конечно, устроился Борзыкин. Когда вся эта катавасия началась, пригреб бывшую партийную редакцию в частную собственность и теперь в ус не дует. Жора помолчал, подвигал желваками, самодовольная физиономия Борзыкина живо встала у него перед глазами, и он от души ругнулся на нее, физиономия тут же исчезла.

— Вася Шкуратов тоже большой человек стал — редактор «вечерки».

— А что, есть «вечерка»? — спросил Зудин.

— Теперь все есть, а у Васи — так целый издательский дом, куча приложений и все такое, там наши почти все перебывали, но не все с Васей сработались, он же, знаешь, какой, сам пахать любит, и всех вокруг себя в черном теле держит, а наши этого, сам знаешь, не любят.

Жора допил и переключился на другую тему:

— А ты Сашку Ремизова помнишь?

— Еще бы.

— Вот кого жалко, так жалко. Погиб пацан ни за что, черт его понес в это Приднестровье… Он же всегда был немножко «повернут» на казачестве, помнишь, как в редакцию иногда являлся в галифе, в сапогах — это в те-то годы! Ну а когда казаки уже всерьез обосновались, он у них большой человек стал, войсковой старшина или что-то в этом роде, в форме ходил по городу.

— Да, я видел их в Москве, в 93-м, — сказал Зудин. — Серьезные мужики.

— Серьезные! — подтвердил Жора. — Вот они собрались тогда и двинули целым отрядом в Приднестровье — братьев-славян защищать, молодцы, конечно, но… Шальная пуля — и нет Сашки… Хоронили, правда, красиво, коня его вели за гробом, казаки шли, народу было — весь город….

Жора помолчал, катая в руке хлебный шарик, потом взял стакан и выпил, не чокаясь.

— Царство ему небесное! Хочешь, съездим на кладбище?

— Съездим. Как-нибудь потом, — сказал Зудин.

— А про Ирку Некрашевич знаешь? Нет? В Чечне пропала, уже, наверное, год как. То ли погибла, то ли в плен взяли — неизвестно. Брат ее ездил, не нашел ни черта.

— А что она там делала?

— Ну как что. Там же в январе целая мотострелковая бригада полегла, слышал? Так это ж наши были ребята, под Благополученском стояли. Телевизионщики фильм там снимали, ну и она с ними напросилась, хотела что-то вроде журналистского расследования сделать — как они погибли и почему. И главное, первый раз съездила нормально — вернулась, написала, потом опять надумала ехать. Ей, кстати, говорили: хватит, остановись; она: нет, поеду, я теперь там все знаю, там наших в плену много, может, найду кого… Ну и все. Считается без вести пропавшая…

Зудин качал головой, с трудом припоминая, как выглядела эта Ирка, но так и не вспомнил.

— Во-о-т, — протянул Жора. — Такие у нас тут дела. Ну кто еще тебя интересует? Мастодонт на пенсии, носит какие-то заметки по редакциям — про старые названия улиц, про исторические здания, сейчас это модно, ему подкидывают, так, по мелочи.

— А что все-таки с «Южным комсомольцем» произошло?

Жора вздохнул, потыкал вилкой в тарелке с хинкали и нехотя сказал:

— Это отдельная история.

Дальше Жора рассказал, что, когда Соня ушла, вернее, ее «ушли» после всей этой заварушки в 91-м, редактором выбрали Сережу Сыропятко. Почему его? Да потому, что новая администрация условие такое поставила — чтобы был беспартийный и демократических убеждений. Ну, насчет убеждений вопрос сложный, потому что Сережа был скорее пофигист, но в остальном подходил, а главное, был свой парень, знал газету. Никто не ожидал, что он се и загубит. Как только сел в кабинет редактора — сразу переменился, сделался таким «деловым», никого не хотел слушать. Печатать стали всякую чернуху — то фоторепортаж из морга («но это не я снимал, меня от одного слова тошнит», — уточнил Жора), а то еще из лепрозория — короче говоря, работали на шок, хулиганили, могли, например, выпустить газету с пустыми белыми пятнами и приписать сбоку: «Туг должен был стоять материал корреспондента такого-то, но его вчера не пропустили в здание администрации, поэтому материал он не сделал».

Идея фикс, оказывается, была у Сережи, что на газете тоже можно делать деньги, и он развил бурную деятельность, нашел каких-то спонсоров… «А они такие же спонсоры, как я — балерина Большого театра», — заметил Жора. В какой-то момент выяснилось, что все деньги, какие были, он вложил в один коммерческий банк, а вскоре то ли этот банк действительно прогорел, то ли сознательно кинул неопытного в этих делах Сыропятко, но деньги пропали, и газету пришлось закрывать.

— И где сейчас Серега? — спросил Зудин.

— Да крутился здесь, с братвой, чуть ли не машинами торговал, но, по-моему, и там то ли его кинули, то ли он всех кинул, исчез из города, никто не знает точно, где он.

— Вот как, — сказал Зудин. — А что же Соня?

Жора рассказал, что Соня поначалу бывала в редакции, говорила с Сергеем, он слушал, соглашался, но делал все по-своему, а потом она и бывать перестала. Первое время тоже без работы сидела (слово «тоже» Жора произнес с ударением, как бы желая сказать, ‘что не он один такой, уж на что Соня, а и то), потом устроилась собкором в «Народную газету», чему все очень удивились, так как газета эта имела уже довольно скандальную репутацию. Никто не ожидал от

Сони, а она вдруг начала один за другим выдавать критические материалы о действиях новой областной администрации и лично губернатора, из-за чего у нее вскоре произошел конфликт с этим самым губернатором, и она даже в суд на него подала. «Но чем закончилось, я не в курсе», — сказал Жора.

— А сейчас где она?

— Замуж вышла, за военного, уехала с ним в Черноморск.

— Черноморск — это интересно, — сказал Зудин, что-то про себя прикидывая. — А другие девушки?

— Смотря кто. Ася в Москве, в каком-то женском журнале, домоводством занимается, гороскопами…

— Ася? Гороскопами?

— Представь себе. А Майка на телевидении, на седьмом, что ли, канале, у нее сейчас своя программа, что-то там аналитическое, не видел?

— Видел, мы с ней общаемся изредка.

— Да? Ну как она, замуж не вышла?

— Вышла.

— Да ну! За кого?

— За меня, — сказал Зудин и рассмеялся.

Жора смотрел оторопело, не зная, верить или нет.

— Шучу. Предлагал — отказала.

Жоре хотелось в свою очередь расспросить Зудина, где он, что, но тот пресек попытки.

— Обо мне в другой раз, — сказал он и даже руку вперед выбросил, словно закрывая Жоре рот. — Лучше поговорим о деле. У тебя аппаратура целая, или загнал?

Жора глубоко вздохнул, подумал и еще глубже кивнул.

— Загнал, блин!

— Жаль, ну, ладно, это поправимо, купим новую, — сказал Зудин, не слишком огорченный ответом. При этих словах уши у Жоры встрепенулись, как у Шарикова при слове «гулять». Он даже протрезвел.

— Я тебе пока не говорю всего, мне еще надо кое с кем повстречаться, но ты мне скоро понадобишься. Если все будет, как я планирую, мы, возможно, еще поработаем вместе, старичок.

Жора совсем протрезвел и даже прослезился.

— Женя, — сказал он проникновенно. — Я все понял. Если что, ты можешь на меня полностью… Ты знаешь, как я снимаю, и вообще… Только аппаратуру я действительно загнал, но если ты…

— Ладно, ладно, — неожиданно жестко перебил его Зудин. — Я тебя найду через пару дней, ты не исчезай. Деньги нужны тебе?

Жора засмущался и стал отнекиваться, но недолго. Когда Зудин достал из кармана пачку, от которой у Жоры помутилось в глазах, он замолчал и только смотрел, ничего не понимая, на эту пачку и на Зудина. Тот рассчитался с девицей, а Жоре сунул новенькую стодолларовую бумажку, которую тот не знал, куда деть, и так и держал в вытянутой руке, словно намереваясь вернуть.

— Да, вот еще что, — будто невзначай вспомнил Зудин. — Ты поищи пока у себя в архиве фотографии ваших вождей местных, ты ж их наверняка снимал, да? Только мне нужны не парадные фотографии, а такие, знаешь, не самые удачные, я помню, ты всегда какой-нибудь такой кадр схватывал, за который начальнички наши дорого бы дали, лишь бы он в газету не попал. А мне вот это как раз и надо, ты понял?

— Понял, — кивнул Жора, на самом деле ничего не понимавший.

— Кстати, а как Люся Павлова? — вдруг спросил Зудин.

Жора впервые нехорошо посмотрел на него и сказал:

— У Борзыкина письмами заведует, но… с Мишкой у нее большие проблемы. Учиться не хочет, из дому бегает, с большими пацанами где-то болтается, одиннадцать лет всего — курит уже… Люська ж все время на работе, а его то на рынке отловит, то возле магазина…

— Ладно, старик, — сказал Зудин, никак не отреагировав на эту информацию, и встал. — Давай, увидимся.

— Угу, — кивнул Жора и остался сидеть под зонтиком.