Глава 17 КАРЬЕРА ЖЕНИ ЗУДИНА

Глава 17

КАРЬЕРА ЖЕНИ ЗУДИНА

Если бы пятнадцать лет назад кто-нибудь сказал Жене Зудину, что он будет претендовать на место руководителя области, он бы решил, что над ним издеваются, желая лишний раз подчеркнуть его бездарность как журналиста. Заветной мечтой Жени было в те годы опубликоваться хотя бы раз в какой-нибудь центральной газете, чтобы доказать всем, что не такая уж он бездарность. Женя мечтал со временем перебраться в Москву, но для этого надо было завести контакт с какой-нибудь из московских редакций. Тайком он посылал заметки в «Труд» и «Социалистическую индустрию», полагая, что там не такие высокие требования, как в «Комсомолке» или «Известиях». Заметки, однако, не печатали, может, потому, что у всех центральных газет были в области свои собкоры, а может, там тоже находили эти заметки бездарными. Женя не терял надежды и продолжал слать, пока однажды какую-то, совсем малюсенькую не напечатали наконец на последней странице в «Труде» под рубрикой «Отовсюду обо всем». В редакции «Южного комсомольца» на это даже не обратили внимания, что очень обидело Зудина, он полагал, что его нарочно недооценивают. Вплоть до 86-го года он так и прозябал корреспондентом в отделе новостей и считался абсолютно бесперспективным сотрудником.

А где-то в середине 86-го года произошло событие, на первый взгляд, малозначительное, но на Зудина довольно сильно повлиявшее. Как-то Соня Нечаева собрала ребят и предложила устроить в редакции «Неделю дублера». Тогда это входило в моду, кое-где уже выбирали дублеров — директоров предприятий, школ, клубов.

— А мы, — сказала Соня, — выберем дублеров редактора, заместителя редактора и ответственного секретаря. Мы с Васей Шкуратовым и Олег Михалычем уступим им свои кабинеты, и в течение недели они будут делать газету так, как сочтут нужным. Но только выбрать надо именно из молодых.

Сотрудники «Южного комсомольца» отнеслись к этой затее по-разному: кто с энтузиазмом, кто — с недоверием. «Скажи честно, ты что, уходишь?» — допытывались у Сони «старички». Молодежь в это время возбужденно шушукалась по кабинетам. В назначенный день долго заседали, обсуждали и наконец с помощью тайного голосования выбрали этих самых дублеров — Сашу Ремизова, Сережу Сыропятко и Зудина. Потом уже сами они, оставшись втроем, распределили роли и самая главная, редактора, досталась почему-то Зудину. Многие недоумевали, а Соня сказала:

— Зудин так Зудин, какая разница, пусть попробует.

После чего пересела в кабинет Севы, уступив свой редактору — дублеру. Вася Шкуратов сказал, что лучше он уедет на всю неделю в командировку, а Мастодонт, который вообще был против этих «детских игр», заявил, что берет больничный. В их опустевшие кабинеты сели Саша Ремизов и Сережа Сыропятко. И началось.

Наутро все трое явились на работу в костюмах и при галстуках, хотя раньше ходили преимущественно в джинсах. Лица у них были непривычно серьезные, сосредоточенные. Первым делом Зудин подослал к Соне Сережу Сыропятко с вопросом, могут ли они пользоваться редакторской машиной.

— А как вы собираетесь ею пользоваться?

— Ну в смысле на работу, с работы ездить…

Соня удивилась такой практичности и сказала:

— Ну пользуйтесь…

К вечеру первого дня, когда подписывали номер в печать, Зудин сам пришел и спросил:

— Так я подпись свою сегодня ставлю в газете?

— На полосе, — сказала Соня, — а в газете оставь мою.

— Так не честно, — сказал Зудин, как маленький ребенок, которому пообещали и не дали мороженое.

— Пойми, — объяснила терпеливо Соня. — Это наш внутренний эксперимент, а чтобы изменить подпись редактора в тираже газеты, надо его уволить решением бюро и назначить нового, понимаешь?

Зудин надулся и ушел.

— Проверь лучше дату в чистой полосе, а то могут вчерашнюю оставить! — крикнула Соня ему вдогонку.

И все же в эти дни Зудин почувствовал себя совсем другим человеком. Он даже не предполагал, что неделя, проведенная им в редакторском кабинете, произведет на него такое сильное впечатление. И хотя все в редакции понимали, что идет игра, однако же, именно он, Зудин, проводил теперь утренние планерки, определял, что ставить в номер, именно ему несли на согласование макеты, именно он подписывал командировки сотрудникам, а главное, ему звонили в эти дни из обоих обкомов и облсовета (там были в курсе эксперимента) с разными поручениями, и надо было быстро сориентироваться и дать необходимые задания сотрудникам. Со звонившими из обкомов Зудин старался разговаривать низким, солидным голосом и был очень доволен, когда его называли по имени-отчеству — Евгений Алексеевич. Приходилось также вычитывать полосы, чего он вообще-то не любил, но теперь и это превратилось для него в приятное занятие, так как он мог править — кого хотел и как хотел, даже неприкасаемого Севу Фрязина, которому он не без удовольствия сократил материал на целых пятьдесят строк, якобы потому, что не влезает в полосу, хотя легко можно было найти другое решение, например, подрезать стоящий ниже снимок. Материал же Валеры Бугаева про перестройку в комсомоле он и вовсе зарубил, написав прямо поверх первой страницы: «Не хватает глубины анализа!» Валера обалдел, молча забрал материал, а Соне заявил, что пока в редакции командуют «эти», он ничего сдавать не будет.

В нише стены редакторского кабинета висело небольшое овальное зеркало, и Зудин часто косил глазом на свое в нем изображение. Изображение ему нравилось — поза, осанка, то, как он держит в руках телефонную трубку или разговаривает, откинувшись в кресле, с сотрудниками, которых он в эти дни вызывал часто — по делу и без дела. Ему уже казалось совершенно естественным, что он сидит в этом кресле, в этом кабинете, разве не должно так быть всегда? Разве обязательно уходить отсюда, когда кончится эксперимент?

Соня наблюдала за всем со стороны и не вмешивалась, а на жалобы сотрудников, с которыми они начали ходить к ней в первый же день работы дублеров, виновато улыбалась, просила набраться терпения и подождать. Но уже на второй день ей все-таки пришлось вмешаться. Зудин с компанией поставили в номер фотографию голой девицы, снятой, правда, со спины, но все равно, важно, что голой — ни к селу, ни к городу. Такого в «Южном комсомольце» сроду не бывало. Появись в газете этот «фотоэтюд», вырезанный из какого-то западного журнала (подробности тут же донесла секретарша Тома), был бы скандал. Пришлось Соне идти разбираться, чего делать ей совсем не хотелось, потом уж она поняла, что ее нарочно провоцировали, но в тот момент она об этом не догадалась, а просто надо было спасать номер.

— Ну что он вам дает, этот снимок? Неужели вы думаете, что наши читатели не представляют, как выглядит голая женщина со спины? Мы же не иллюстрированный журнал и не каталог фотовыставки — там это уместно, а у нас областная газета, орган обкома ВЛКСМ. Не в том же состоит смелость и новизна, чтобы такие вещи печатать, на это как раз много ума не надо.

Дублеры опять надулись, но снимок с полосы сняли. На этом, однако, не кончилось. Поставили кроссворд на первую полосу, чуть ли не на месте передовицы. Черт с вами, подумала Соня. Напечатали целую подборку анекдотов, в том числе, штук пять про Брежнева. Ладно, веселитесь. Разметкой гонорара занимался теперь Сережа Сыропятко и на первом же номере нарисовал такие суммы, что секретарша Тома, сосчитав «итого», в ужасс побежала к Соне: номер вышел стоимостью в пятьсот рублей с лишним вместо положенных двухсот.

— Добренькими хотят быть, — ворчала Тома. — А деньги откуда? С неба, что ли?

— Не переживай, бухгалтерия все равно не пропустит, — успокоила ее Соня.

В среду Саша Ремизов поставил в газету свой материал, отклоненный редколлегией еще полгода назад, но предусмотрительно им сохраненный. Материал был большой — на целую полосу и касался истории казачества, а вернее, расказачивания на юге России. Это был сугубо исторический, почти научный материал, сделанный Сашей на основе его же собственной кандидатской диссертации, которую он пытался писать лет пять назад, но так и не закончил. Тогда, на редколлегии Саше сказали, что материал слишком специфический, не газетный, скорее для исторического журнала, и уж никак не для массового читателя. Переделывать Саша не захотел, и про материал этот все давно забыли. И вот теперь он красовался в полосе, и снять его волевым решением значило бы для Сони погубить весь эксперимент. Соня решила, что эксперимент важнее. Читать материал она, естественно, не стала, смутно припомнив, что ничего особенно страшного в нем нет, а просто длинно и скучно. Между тем в материале появились новые абзацы, которых не было в прежнем варианте, например, прямым текстом говорилось о кровавой роли большевиков в расказачивании и даже назывался конкретный виновник казачьего геноцида — председатель ВЦИК Яков Свердлов, подписавший в 1918 году соответствующую директиву. Над материалом стояла фирменная рубрика «Южного комсомольца» — «Запретная тема». Должно быть, поэтому в первый день из обкома не последовало никакой реакции, считалось, что именно под этой рубрикой реализуется принцип гласности, так что лучше не одергивать редакцию. А ночью в городском скверике на углу улиц Дзержинского и Орджоникидзе неизвестными был вдребезги разбит маленький черный бюст Свердлову, постамент же, на котором он стоял, вывернут из земли и залит красной краской. Наутро Соню вызвали в обком, не было ее очень долго, и все в редакции решили, что эксперимент на этом закончится. Соня появилась в редакции к обеду, раскрасневшаяся, возбужденная, но ничего не стала рассказывать, сказала только: «Все в порядке», а встретившему ее в коридоре Саше Ремизову бросила на ходу с непохожей на нее ехидностью:

— Не забудь поставить в номер «последушку». С фотографией из скверика.

(«Последушками» в редакции называли небольшие сообщения под рубрикой «По следам наших выступлений».)

В пятницу вечером на общем собрании подводили итоги эксперимента. Встал важно Зудин и завел длинную, путаную речь о том, как они работали и как им фактически не давали работать, контролировали каждый их шаг, поэтому далеко не все из задуманного они смогли осуществить, а между тем многое в газете надо менять, и самое главное (тут он сделал многозначительную паузу) — надо менять руководство редакции! Никто не ожидал такого вывода, все загудели и стали смотреть на Соню — как она реагирует, но она промолчала. Эксперимент — это, конечно, хорошо, продолжал рассуждать Зудин, не обращая внимания на шум, но ведь потом все опять будет, как было. А их, то есть молодых сотрудников редакции, такое положение вещей больше не устраивает, и они готовы, если, конечно, остальные поддержат, поставить вопрос перед обкомом комсомола о выборах нового редактората.

— Пора дать дорогу новым, молодым кадрам! — заключил Зудин и добавил, ни на кого конкретно не глядя: — А то у нас не дождешься, некоторые забывают, что газета молодежная и сидят до сорока лет и больше…

При этих словах Мастодонт кивнул головой и сказал:

— Спасибо, что напомнили…

Тут все загудели и заговорили разом:

— Еще чего!

— Олег Михайлович, не слушайте их, мы вас никуда не отпустим!

— Зудин, ну-ка извинись!

Зудин пожал плечами и сказал:

— Мы в общем-то Олег Михалыча не имели в виду…

— А кого, меня? — спросила Соня на удивление равнодушно.

Зудин не ответил.

— Да ребятам просто понравилось в ваших кабинетах и они решили в них остаться, — сказал Жора Иванов.

— Хватит! Давайте заканчивать!

— Долго этот детский сад будет продолжаться?

Дублеры такого единодушного неприятия, видно, не ожидали. Надеялись, что народ их поддержит и дружно проголосует за выборы нового редактората. Такой, вероятно, у них был план, но ничего из этого не получилось. Все стали сторониться и даже избегать Зудина, а Соня стала как-то жестче и больше не говорила о развитии внутриредакционной демократии, но через месяц назначила Сыропятко заведующим отделом комсомольской жизни вместо ушедшего в «Советский Юг» Бугаева. А еще через пару недель проводили в Москву Асю, совершившую после долгих мытарств «обмен века» — однокомнатную на однокомнатную с доплатой в две тысячи рублей. Сева сел на ее место — заведовать культурой, а Зудин стал завотделом новостей, чему раньше он, наверное, обрадовался бы, а теперь принял с каким-то даже неудовольствием, всем своим видом показывая, что заслуживает большего.

Зато теперь Женя Зудин знал про себя главное: он действительно способен на большее, ему просто не дали проявиться — ну что такое неделя! Но как, оказывается, это легко и приятно — руководить, и совсем не страшно. Эксперимент, который все в редакции считали неудавшимся — все, но только не Зудин, — помог ему окончательно поверить в свои возможности и теперь оставалось ждать подходящего случая, чтобы заявить о себе в полную силу.

«Звездный час» наступил для Зудина только в 89-м году, когда объявили выборы народных депутатов СССР. В Благополученск неожиданно для всех прибыл тогда становившийся известным и популярным в демократической среде отставной генерал КГБ Борис Белугин. Он выступал в «Огоньке» и «Столичных новостях» с громкими разоблачениями своего бывшего ведомства, и это всякий раз производило в обществе эффект разорвавшейся бомбы. В редакции «Южного комсомольца» тоже читали эти материалы, но относились по-разному: кто восхищался, кто говорил, что Белугин — типичный предатель, своих сдает. И вдруг оказалось, что этот самый генерал едет в Благополученск и собирается баллотироваться в народные депутаты от их области. В «Советском Юге» тотчас была организована кампания протеста, при этом аргументы приводились самые простые: зачем нам чужой, что он знает о нашей области, предал их — предаст и нас, и тому подобное. «Южный комсомолец» пока не высказывался, ждали приезда Белугина. Наконец явился сам генерал, оказавшийся довольно хилым на вид, почти лысым, с неприятным хищным лицом и припухшими веками. Прибыл он не один, а с целой командой поддержки, в которой любопытные благополучен-цы без труда узнали известную столичную демократку, не менее известного эстрадного юмориста и знаменитую в тот год неразлучную парочку юристов. Поглазеть на такую интересную компанию высыпало полгорода. Устраивать митинг на главной площади, однако, не разрешили, объявлено было, что желающих пообщаться с кандидатом в депутаты приглашают на стадион «Торпедо», самый заштатный в городе. До появления генерала жизнь в городе протекала сравнительно тихо, никаких эксцессов наподобие тех, что уже вовсю сотрясали Москву, не отмечалось. Приезжая команда возбудила и раззадорила тихих благополученцев. Таких речей, которые стали звучать на чуть ли не ежедневных теперь митингах, здесь сроду еще не слыхивали, и народ стал ходить на стадион «Торпедо», как на концерты. В перерывах между митингами Белугин встречался с местной прессой, давал налево-направо интервью и вообще старался понравиться здешней публике.

Как-то так случилось, что Зудин чаще других крутился вблизи Белугина, несколько раз общался с ним накоротке и в конце концов удостоился приглашения в номер гостиницы, где остановились гастролеры. Там он услышал много интересного про московские дела и грядущие в скором времени события. В свою очередь, генеральская свита с пристрастием выспросила у Зудина все, что он только мог знать про здешние настроения, личности других кандидатов в депутаты и областное руководство. Пока Зудин делился своими знаниями, Белугин внимательно, исподлобья его рассматривал и неожиданно спросил, не согласится ли он стать его, Белугина, доверенным лицом, а в случае победы на выборах и помощником — здесь, в округе. Зудин плохо представлял себе, в чем могут заключаться обязанности доверенного лица, а тем более помощника депутата, но предложение ему польстило, и он согласился. Предвыборная кампания была бурная, скандальная, народ, для которого альтернативные выборы были в диковинку, валом валил на Белугина, и тот храбро крыл все начальство — и местное, и московское, в том числе и Горбачева, чем особенно потрафил здешним избирателям, уже успевшим разочароваться в своем недавнем кумире. Областное управление КГБ изо всех сил старалось сбить интерес населения к экзотической личности Белугина, на подмогу даже прибыла из Москвы целая бригада чекистов во главе с генералом, недавним непосредственным начальником Белугина, был развернут настоящий штаб и отслеживался каждый шаг претендента в депутаты, а в местные средства массовой информации были переданы несколько материалов, призванных открыть избирателям истинное лицо этого человека. Но все было тщетно, наоборот, — все эти усилия только подогревали интерес к нему простых граждан, никогда раньше не наблюдавших публичной борьбы высокопоставленного кагебешника со своим же ведомством.

В редакции «Южного комсомольца» произошел раскол. Соня, Вася Шкуратов и Мастодонт выступали против того, чтобы поддерживать Белугина на выборах, Зудин, Сыропятко и примкнувшая к ним в этом вопросе Ира Некрашевич кричали на планерках, что это зажим демократии, так нельзя, надо давать ему слово наравне со всеми другими кандидатами. Сева и особенно Глеб Смирнов оставались равнодушны к данной проблеме, а Люся Павлова, больше озабоченная устройством ребенка в детский сад, сохраняла нейтралитет. Больше всех хлопотал, конечно, Зудин. Он соорудил пространное интервью с генералом, в котором тот называл Бла-гополученскую область заповедником застоя, а областных руководителей консерваторами и скрытыми сталинистами. О себе Белугин говорил в этом интервью, что в случае избрания его народным депутатом он будет добиваться решения в городе жилищной проблемы, в том числе и за счет выселения из квартир, полученных вне очереди номенклатурными работниками, а также улучшения продовольственного снабжения — за счет закрытия спецбуфетов и спецстоловых для той же номенклатуры.

Соня прочла, сказала Зудину: «Чушь собачья» — и печатать отказалась, объяснив, что биографию и программу Белугина — как материалы обязательные — «Южный комсомолец» уже опубликовал, а печатать или не печатать интервью — дело редакции. Зудин развернулся и пошел в «Советский Юг», но там его дальше ответсекретаря вообще не пустили и даже читать не стали. Как потом выяснилось, все так и задумывалось в штабе Белугина, и нужно было только получить формальные отказы в редакциях местных газет, после чего интервью было отвезено в Москву и очень быстро напечатано в «Столичных новостях» с припиской, что благополученскис власти чинят препятствия кандидату в депутаты, а областные журналисты, будучи подневольными обкома, нарушая принципы гласности, отказываются освещать предвыборную кампанию неугодного кандидата. О таком Зудин и не мечтал. Опубликоваться в одной из самых читаемых в стране газет! Да еще с таким острым и даже скандальным материалом!

На выборах Белугин победил легко и просто, набрав более 60 % голосов. Зудин стал его официальным помощником и, хотя формально еще числился в редакции, большую часть времени проводил теперь в так называемой общественной приемной народного депутата СССР Белугина, помещавшейся в небольшой комнате на первом этаже одной из нотариальных контор. Изредка приезжал из Москвы сам Белугин и вел прием избирателей, тогда огромная очередь выстраивалась к нему с раннего утра и стояла дотемна. Наивные граждане шли со своими жалобами в основном по квартирному вопросу, генерал всех внимательно выслушивал, всем обещал разобраться и помочь и тут же переправлял жалобы со своей припиской в городские органы, после чего с чувством исполненного долга снова улетал в Москву, оставляя париться в своей «приемной» Зудина и еще двух экзальтированных дамочек-демократок. Со временем он наведывался все реже, зато Зудин, напротив, частенько стал бывать в столице и даже присутствовал пару раз на заседаниях съезда и сессиях Верховного Совета Союза в качестве помощника депутата. Обстановка, царившая там, его завораживала, вокруг было столько знаменитых людей, что у Зудина разбегались глаза. Огромный зал заседаний, вестибюли и лестницы, люстры и мягкие диваны — все было с размахом, с комфортом, поражало воображение и рождало одно-единственное стремление — когда-нибудь оказаться здесь не в качестве чьего-то помощника, а самому по себе, имея в кармане такое же ярко-красное, как у них, удостоверение, сидеть не на галерке для прессы, а в ближних рядах, запросто здороваться и беседовать со знаменитостями и даже давать интервью в кулуарах молодым журналистам, которым совсем не обязательно знать, что он — их бывший коллега.

Через год, весной 90-го, снова были выборы, на этот раз — народных депутатов России, и Белугин посоветовал Зудину выдвинуться, сказав, что публично его поддержит, а его слово кое-что еще да значит в Благополученске. Зудин, не раздумывая, согласился. Если уж такой человек, как Белугин, считает, что он достоин и все такое… И Зудин в числе многих других претендентов (всего на область было 25 мандатов, а кандидатов набралось под две сотни) выдвинулся, стал ездить по предприятиям, выступать, вдруг прорезались ораторские способности, но главную роль сыграли несколько громких выступлений в его поддержку Белугина, специально приезжавшего для этой цели в Благополученск, и пара забойных публикаций в центральных газетах о «молодом, подающем надежды политике и журналисте», которые он же помог организовать. Сам Зудин не слишком напрягался, повторял многие тезисы и даже отдельные словечки из предвыборных речей и публикаций Белугина и вообще старался ему подражать и часто при встречах с избирателями на него ссылался.

В редакции «Южного комсомольца» к происходящему относились иронически, никто не верил, что Зудин может победить, а само участие его в выборах воспринимали как некую специальную газетную акцию типа «Журналист меняет профессию». И даже допытывались у Сони: «Ну скажи, это ты придумала?» О Зудине писали, в «Южном комсомольце» печатали его портреты, с душой исполненные Жорой Ивановым, и даже провели опрос среди своих читателей под девизом «Выбираем молодых!», в ходе которого выяснилось, что большинство девушек города Благополученска собирается голосовать за Зудина, потому что он — самый молодой и симпатичный из всех кандидатов. Планировали, что по окончании выборов сам Зудин напишет большой материал «Как я баллотировался в депутаты», где подробно проанализирует плюсы и минусы кампании.

Но неожиданно для всех Зудин выиграл. Правда, на пределе, набрав всего на 0,85 % больше, чем его соперник, секретарь парткома домостроительного комбината, но главное — выиграл. В редакции отметили это дело грандиозным гуляньем, подарили Зудину на память хрустальную вазу, на-желали ему «сбычи всех мечт» и на прощанье договорились, что раз уж так замечательно все получилось, то пусть он одновременно будет специальным корреспондентом газеты в Москве и освещает работу нового российского парламента изнутри. Он великодушно соглашался, благодарил, важничал и был, в общем, вполне счастлив.

С этого момента у Зудина началась совершенно новая жизнь. Он жил теперь в столичной гостинице, заседал на съезде, видел себя по телевизору и старался как можно чаще попадать в объектив телекамеры, для чего резвее многих выскакивал к микрофону, иногда даже не зная точно, что скажет, и придумывая реплику на ходу. В кулуарах съезда он быстро оценил обстановку и примкнул к той группе депутатов, которая с самого начала обозначила себя как радикально-демократическая. Когда началось формирование Верховного Совета, Зудин первым из благополученских депутатов вызвался работать в нем на постоянной основе и сам попросился в комитет по средствам массовой информации. Поначалу он еще помнил об уговоре с редакцией и пару раз передал по телефону небольшие репортажи со съезда, но постепенно московская жизнь захватила его настолько, что он все реже и реже вспоминал о «Южном комсомольце» и с некоторых пор стал даже считать несолидным для себя продолжать сотрудничать с областной молодежкой. Теперь у него был свой кабинет на двенадцатом этаже Дома Советов, или Белого дома, как стали называть большое здание с закругленными торцами на Краснопресненской набережной. Работы было немного, можно даже сказать, вообще не было, если не считать сидения на сессиях, и Зудину такой режим очень нравился. Он мог и не прийти на заседание и заниматься своими делами в городе, а мог, сидя в зале, читать (если поблизости не было телекамеры) какой-нибудь журнал или газету и очнуться только во время голосования, чтобы, поглядев по сторонам, как кто голосует, определиться для себя, «за» он или «против». Зудин не всегда разбирался в существе обсуждаемого вопроса, чаще вообще не разбирался, но всегда ориентировался на двух-трех видных демократов, сидящих впереди и активно участвующих в происходящем. Если они голосовали «за», то и он был «за», если они воздерживались, то и он воздерживался.

В августе 91-го он провел тревожную ночь в стенах Белого дома и даже участвовал в вещании оттуда на какой-то зарубежный канал. Но события тех дней не оставили в сознании Зудина сколько-нибудь сильного потрясения. Он был готов к любому исходу, кто бы ни взял тогда верх, в его собственной жизни вряд ли что-то существенно изменилось бы. К этому времени он завел роман с длинноногой девицей из аппарата Верховного Совета, чьей обязанностью было разносить по залу проекты постановлений. Зудин так привык к ее постоянному мельканию перед глазами, что в один прекрасный день решился в отношении нее на серьезные действия, впрочем, ни к чему его не обязывающие.

В Благополученске он теперь совсем не бывал и о происходивших там больших переменах знал мало. Там менялись губернаторы и редакторы газет, появлялись новые издания, между которыми немедленно начиналась грызня, бывшие коллеги, поделившиеся на два или даже три лагеря, не на шутку враждовали, открытым текстом поливая друг друга со страниц своих ставших независимыми газет. До Зудина доходили отголоски их баталий, но они его не волновали и подавно.

Случайно на одной из презентаций он встретил Майю Мережко, выглядела она все так же стильно, хотя возраст уже чувствовался. Майе было под сорок, она по-прежнему была не замужем, работала на телевидении, и теперь все ее разговоры были об этом. Зудин пригласил ее поужинать, она не отказалась, но и за столом говорила все время исключительно о телевидении, сыпала именами известных телеведущих и названиями передач, о которых Зудин имел слишком смутное представление, чтобы суметь поддержать разговор. Потом они еще пару раз виделись, сходили, например, на выставку Шагала в Манеж, а однажды Майя решилась остаться у Зудина в его казенной депутатской квартире, но даже ночью все ее разговоры были о работе, о том, что творится у них в новой телерадиокомпании, кто на кого работает, кто сколько берет за участие в передаче и тому подобное. Зудин проявил удивившее Майю равнодушие к этим вещам, мало того, в свою очередь, ничего особенно интересного не смог ей рассказать о происходящем в кулуарах Верховного Совета.

— Ну ты ж там работаешь, — удивлялась Майя, сидя на постели в его рубашке, застегнутой на одну пуговицу. — Ну расскажи хоть про Хасбулатова, какой он на самом деле? Я так хочу сделать с ним интервью!

Эта ночь была первой и последней, больше она не появлялась и не звонила. Когда-то давно, когда они еще работали вместе в редакции «Южного комсомольца», Зудин счел бы за великое счастье и большую удачу провести ночь с Майей, теперь же это не доставило ему почти никакого удовольствия, они были совершенно разные, говорили и думали о разном, так что он не слишком расстроился, когда она пропала из его московской жизни так же внезапно, как появилась. С длинноногой тоже быстро кончилось, она откровенно хотела замуж, но подобная бездарная женитьба в планы Зудина не входила.

В начале 93-го он вспомнил вдруг про свою старую любовь, внучку завкафедрой зарубежной литературы журфа-ка, на которой чуть было не женился в год выпуска, нашел старый телефон и позвонил, не будучи даже уверенным, что она в Москве. Звали ее Леонелла, Ляля, к этому времени она успела уже дважды неудачно побывать замужем и теперь томилась в одиночестве в огромной пустой квартире, оставленной умершим пять лет назад дедом. Она тоже обрадовалась Зудину и тут же пригласила, он приехал с цветами и бутылкой шампанского и в первый же вечер был оставлен. Ляля была какая-то озлобленная на весь белый свет и сама набросилась на Зудина прямо-таки с остервенением. У нее была дочь от первого брака, которую забрал себе при разводе муж, и она на это согласилась, потому что уходила в тот момент к другому, который возражал против ребенка. Теперь этот первый муж жил в Германии, работал в посольстве, и девочка была с ним. Второй Лялин муж оказался коммерсантом первой волны и сначала забрасывал ее подарками — шубами и брюлликами и даже машину ей купил «дамскую» — голубой «Шевроле», а потом вдруг исчез, и она не сразу, через друзей узнала, что и он теперь за границей — скрывается там от кредиторов и просил передать Ляле, что она свободна. Теперь она шизовала по поводу дочки, но было поздно и почти безнадежно. Все это она выплеснула на Зудина в первый же вечер, он слушал молча и невнимательно, приглядываясь к квартире и к Ляле и решил про себя, что это тот вариант, который во всех смыслах ему подходит. Он остался.

В конце сентября, в самый разгар противостояния между президентом и парламентом, Ляля объявила, что беременна, хочет непременно родить, и надо поэтому зарегистрироваться. Зудин сказал, что подумает, но было не до женитьбы — в Белом доме происходило какое-то движение, копились какие-то силы и назревало страшное. Зудин даже подумывал о том, чтобы уехать на это время хоть в тот же Благополученск, как бы для общения с избирателями, которых он в глаза не видел со времен выборов, но было бы уж слишком демонстративно, никто из депутатов не ехал, все напряженно ждали, чем кончится. Радикальное крыло собиралось вне стен парламента, совещались на случай разных вариантов, и когда все началось, когда основная масса депутатов засела в Белом доме, Зудин оказался в числе тех, кто сразу же согласился на предложение из Кремля о переходе на работу в правительство и президентскую администрацию. Главные события он наблюдал уже со стороны, по телевизору, оправдываясь про себя тем, что не может же он рисковать собой, когда Ляля беременна.

А когда дым от октябрьской стрельбы окончательно рассеялся, Зудин оказался перед вопросом, как быть дальше. С одной стороны, он имел теперь хотя и небольшую, но вполне приличную должность в пресс-службе правительства. С другой, Зудин знал, что чиновники никогда не чувствуют себя уверенно, вылетают только так, даже без всяких видимых на то причин. Куда надежнее было бы снова получить мандат депутата, это сулило более достойный статус хотя бы на ближайшие два года. Но теперь он не был уверен, что в Благополученске его снова поддержат. Никаких своих предвыборных обещаний тамошним избирателям он, конечно, не выполнил. Хотя можно было бы объяснить все неблагоприятной политической ситуацией, перманентным конфликтом между «ветвями» власти… Зудин решил рискнуть и полетел в Благополученск. В «Южном комсомольце» уже сидел редактором Сережа Сыропятко, который встретил его совсем не дружелюбно и первым делом сказал, что газета дышит на ладан, денег нет и взять неоткуда, скорее всего придется закрываться. Зудин попытался прощупать настроения насчет предстоящих выборов. Сережа пропускал мимо ушей и говорил о своем. Не может ли Зудин по старой дружбе помочь газете деньгами, не сам, конечно, но нельзя ли найти в Москве какого-нибудь спонсора?

— А может, ты мне хотя бы устроишь встречу с министром печати?

Зудин понял, что делать ему в Благополученске нечего. Он остался работать в правительственной пресс-службе, стараясь быть нужным начальству и держаться на виду. Люди в правительстве все время менялись, менялись и зудинские начальники, но скоро он понял, что рядовые клерки остаются все время одни и те же и на них держится многое. Бывало, что новый, только что назначенный министр не знал, как составляется какая-нибудь бумага и где ставится виза, а неприметный аппаратный работник тут как тут и все сам сделает, как положено, только подпиши. Между тем Ляля родила Зудину сына, которого назвали Борисом, о чем он не преминул сообщить на службе, но жениться так и не собрался, а жили гражданским браком. Генерал Белугин к этому времени перебрался в Америку, и связь с ним оборвалась, друзьями Зудин в Москве как-то не обзавелся, хотя по-прежнему изредка посещал сходки радикал-демократов, но был там фигурой невидной, так, на подхвате.

Все это время в нем копилась смутная неудовлетворенность собой и другими, и всем происходящим вокруг. Тогда, в 91-м, при смене власти, и позже, в самом начале 92-го, все представлялось ему не так — иначе, лучше, казалось: еще немного — и случится чудо, все преобразится, и будет счастливая и богатая страна, сплошь богатые и счастливые люди. Но то, что происходило теперь, и раздражало, и пугало. Он замечал такие же настроения у многих, с кем приходилось общаться. Все с тревогой ждали президентских выборов 96-го года.

В избирательный штаб президента требовались люди, много людей, особенно с навыками журналистской работы, привлекли и Зудина. Штаб поразил его масштабами организации дела — это была огромная машина, перемалывающая горы информации, связанная с любой точкой России, способная в кратчайшие сроки реализовать любую задачу, сколько бы это ни стоило. Зудина посадили в отдел СМИ, в сектор региональной прессы, и его непосредственной обязанностью было отслеживать газеты регионов Поволжья, Северного Кавказа и юга России. Газеты ежедневно и бесперебойно доставлялись ему на стол, он их читал, анализировал и должен был делать выводы относительно динамики настроений избирателей и — соответственно — шансов на победу президента в данном регионе. Зудин взялся за дело с большим энтузиазмом, но чем больше газет он прочитывал, тем меньше энтузиазма у него оставалось. Из публикаций этих газет выходило, что настроение у региональных властей, избирателей и даже журналистов самое скверное, и если голосовать будут адекватно этому настроению, то шансов на победу нет никаких. То ли регионы Зудину достались такие неблагонадежные, то ли такие же настроения были по всей России, а просто он не соприкасался с этим и не представлял, что там творится на самом деле. Зудин приуныл и даже растерялся, не зная, должен ли он писать в своем аналитическом отчете все, как есть, или надо отсеять и разжижить информацию. Спросил у сотрудника, сидевшего в одном с ним кабинете и отвечавшего за прессу Северо-Западного региона. Оказалось, у него картина такая же, если не хуже.

— Но писать надо, как есть, — сказал сосед. — Это ж не в газету, это на стол руководству штаба, а они уж пусть думают.

Зудин написал пару тревожных отчетов, после чего его неожиданно пригласили не куда-нибудь, а к главному руководителю предвыборной кампании президента. Зудин восхищался этим человеком, сумевшим за несколько лет сделать головокружительную карьеру и теперь пользовавшимся неограниченным влиянием на президента и все его окружение. Зудину нравилась его подтянутость, холодность, постоянная нацеленность на результат, не всегда даже понятный другим, а также его способность выходить победителем из любой, самой неблагоприятной ситуации. Зудин издали любовался этим человеком и завидовал ему.

Впервые он смог разглядеть его как следует, у него было розовое лицо — как у всех рыжеволосых, узкие бледные губы и синие круги под глазами. Когда Зудин вошел, он не встал и не подал ему руки, а только кивнул, не отрываясь от бумаг, на стул напротив. Разговор оказался коротким, деловым, без единого лишнего слова, видно было, как он дорожит каждой минутой своего времени.

— Это ваши отчеты? Вы уверены, что ситуация на юге складывается не в нашу пользу? Вы сами из тех мест? Как вы считаете, можем мы использовать какие-либо местные газеты для перелома настроений избирателей? Какие именно? — он выстрелил эти вопросы один за одним, без паузы, не давая Зудину не то что ответить, а даже собраться с мыслями.

Зудин, сделав умное лицо, собрался было порассуждать на предложенную тему, но ему не дали.

— Подумайте над этим. Если какие-то издания нуждаются в спонсорских вливаниях — укажите. Завтра к утру прошу передать мне ваши предложения в письменном виде. Всего доброго.

Обалдевший от такого темпа Зудин пролепетал что-то вроде «Будет сделано» и быстро убрался из кабинета. Он был восхищен.

Ситуация на юге, в республиках Северного Кавказа и Поволжья вплоть до самых выборов оставалась критической, все говорило о том, что население этих регионов, несмотря на все предпринимаемые меры, в том числе финансовые вливания, проголосует скорее за кандидата от блока коммунистов и патриотов. Зудина поражало и опять же восхищало в этой ситуации только одно: официальная информация, выходившая из штаба на эту тему, и главное — цифры были неизменно оптимистичными, и все это разительно отличалось от той информации и тех цифр, которые циркулировали внутри штаба. Он побаивался только, что, если в его регионах президент все же проиграет, это каким-то образом отразится и на нем, на его дальнейшей судьбе и карьере. И заранее продумывал пути возможного отступления, но никакого реального выхода для себя не видел. Предчувствия его не обманули: все три региона проголосовали против президента, за его главного соперника. Но той поддержки, которую обеспечили Дальний Восток, Урал и Крайний Север, а главное — обе столицы с их многомиллионным населением, хватило для общей победы, и все, кто работал в штабе, вздохнули с облегчением. Никаких разборок ни с кем не последовало. Тем более что президент чуть было сам не сорвал все дело своей неожиданной болезнью, хорошо еще, что не просбчилось раньше времени в прессу, а потом было уже все равно, дело сделано и сделано хорошо, не придерешься. Всем, кто работал в штабе, выдали солидную премию и предложили на выбор самые престижные места отдыха. Зудин выбрал Лазурный берег Франции.

О том, чем пришлось заниматься лично ему и чем занимались другие в предвыборном штабе, он старался не вспоминать. Может, когда-нибудь потом, думал он, когда все эти люди уже сойдут с дистанции, вспомню и даже напишу, как все на самом деле было, но сейчас лучше об этом вообще забыть. Впервые в жизни он действительно устал, хотел отдохнуть и там, вдалеке от всего и всех, спокойно обдумать свои дальнейшие планы.