О пользе литературного мата

О пользе литературного мата

Как-то редактировал я электронную рукопись одной книги. Очень даже недурственный материал. Но дюже обильно усеян был непечатными выражениями. И предложил я автору частично ликвидировать чрезмерные грубости, кое-где смягчить, а местами – воспользоваться многоточием. Автор, кряхтя и сопя от недовольства, соглашался мучительно долго. Героически торговался за каждое словцо, любую точку и даже за форму кавычек. Через месяц, в ходе многодневных читок и споров, консенсус был-таки, со скрипом, достигнут. Потом месяц ушел на верстку, на размещение графических иллюстраций и т. д.

Когда автор посмотрел верстку, то выразил недовольство: тут шрифт некрасивый, а там рисунок крупноват, а этот текст надо бы переставить в другое место, а тот абзац – перенести бы в конец, а еще лучше – добавить сюда вот такую фразочку… И т. п. Пришлось почти всё перекраивать заново. Конечно, автор, с моей точки зрения, малость зарвался, но ведь талантлив чертяка! Как же не пойти навстречу гиганту разухабистых словес?! Потратил я еще месяц. И вроде автор, наконец, всем в корректуре более-менее удовлетворился.

Работаю дальше. Готов макет. Приглашаю автора посмотреть. Он пришел не один. Привел на подмогу сына (начинающего писателя, причем, вроде тоже талантливого, судя по богемным замашкам) и сноху – сыновью молодую жену, черноглазую красавицу (зачем её, не знаю; наверно боится одну оставлять). Стали отец с сыном заново текст прочитывать, обсуждать и выражать недовольство. Особенно сынуля был в запале. Глаза буравчиками, ручонки веером, язык пропеллером, ибо подвешен добротно. Интеллектуал, однако. А жена – восточная принцесса. Скромная и гордая в одном лице. Ресницами длинными карие очи прикрывает, взмахивает ими словно опахалом. Муженёк перед ней старается во всём блеске проявиться, выёживается аки фендибобер с кренделями. Даром что сам на внешность сморчок. Вот сморчковость свою понтами компенсирует. И давай он чехвостить макет весь подряд: и тут не так, и там не то, и здесь отстой, а главное – где ж все оригинальные папины выражения? Вытащил он из сумки какую-то современную книжонку и давай мне в нос тыкать. Глядите, господин издатель, тут мат на мате, а никаких многоточий нет. Вот как надо книги издавать! Чтоб слово писательское непечатное, в сердцах сказанное, печаталось и – до нутра читателя, как штопор, доходило.

И такой напор от этого сынули шел, и так восторженно ему младая жена в рот глядела, что папаша, гордясь своим отпрыском, по всем пунктам к нему тут же присоединился и заявил, что всё-всё надо заново переделать. И главное – вернуть обратно взад все матюгальники.

Попытался я им объяснить, что грубость не жанр, ссылаясь на Вольтера. Но что им Вольтер! Стал я говорить, что ведь у каждого издательства есть своя «планка», ниже которой опускаться стыдно. Смеются. Стал я пояснять, что есть категория читателей, взращенных на русской классике, людей «старой закваски», которым многочисленные грубости наверняка не понравятся. Сын тут же обозвал их недобитыми коммуняками, а папа с дрожью в голосе вспомнил, как он весело танцевал лезгинку на танке перед Белым Домом, когда страну пучило. Тогда выдвинул я такой аргумент. Вот возьмет в руки книжку застенчивая девушка, прочитает кой-какие пассажи и покраснеет. Ну и пускай краснеет, ежели она дура! – возразили мне дуэтом папа с сыном. Я им говорю: не все, кому бывает стыдно, идиоты. Просто есть тонкие натуры. И нужно их по возможности своими текстами щадить. Тут сынуля заявил, что ежели такая у издателя в голове неправильная старорежимная позиция, то рукопись папину можно, вообще-то, забрать назад и найти прогрессивное издательство, где папу кастрировать не будут. Я ему возражаю с обидой: так ведь гигантская работа проделана! Негоже её на самом последнем этапе оборвать. А папа с сыном хором отвечают: либо делай, господин издатель, что сказано, либо гуд-бай. Короче, натуральный наезд.

Привожу я еще один резон – финансовый: книга-то ведь издается на 90 % за мой счет. Ну и что, отвечает сынуля, я для папы другого спонсора найду. И глядит нахально. Шантаж с ухмылкой. И тут терпение моё лопнуло. Каюсь. Не сдержался я. Вдруг, сам от себя не ожидая, выдал на гора примерно такую тираду (привожу лишь малый фрагмент, заполняя непечатное привычным многоточием; нежным дамам советую последующие три строчки пропустить или хотя бы не вчитываться): «Ё… твою ма… гов…ки б… долб… оху… совсем нах… б… в пи… вы б… оба чмо и муд… с жо… б… своими еб…иками… ссы… ё… в рот и в пи… дер… манд… чтоб заср… литературу!»

Прошу прощения у женского пола и прочих деликатных натур, но по-другому эту трибунную речь никак не передать. Тут у папы с сыном гляделки округлились, словно блюдца, а физиономии вытянулись, как в комиксах. Папа позеленел. Сынуля побледнел. А жена сынули пунцовая сделалась и заерзала на стуле, как чесоточная. И воцарилось на минуту обоюдостороннее молчание. Посмотрели они на меня пристально с удивлением, но уважительно и – единогласно согласились со всей сделанной правкой. И книжка была издана. Вот что значат для литературы нужные слова в нужном месте!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.