САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 8-го МАЯ

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 8-го МАЯ

В Калужской и смежных с нею губерниях есть богатейшее имение С. И. Мальцова — верст на 100 в длину и верст на 50 в ширину — в целом составе своем представляющее в некотором роде русский Манчестер: здесь разных заводов и фабрик, принадлежащих владельцу, до 20; здесь проложены шоссейные дороги, по реке ходят принадлежащие ему пароходы, есть свои больницы, аптеки, школы, есть в обращении даже свои, отдельные от государственных, бумажные деньги; здесь добывается чугунная руда, которая обращается здесь же в железо и сталь. Работают на заводах главным образом бывшие крестьяне владельца, который сам за всем наблюдает и во все входит. Имение это представляет из себя некоторым образом одну огромную практическую школу, в которой русские люди, работая, учатся разного рода ремеслам. И по внешнему виду, и по идее, которую преследует нынешний владелец, — поднять и развить в своем мнении русскую промышленность, имение С. И. Мальцова представляет отрадное зрелище в настоящем и еще больше обещает в будущем, потому что хозяин не щадит ни личных трудов, ни денежных жертв на осуществление патриотической цели. На одном из заводов С. И. Мальцова — Людиновском, железопрокатном и механическом, служили вместе известные уже читателю француз Фежер и русский технолог Лебедев; здесь же первый нанес последнему оскорбление словами и действием, о котором мы говорили в одном из предыдущих нумеров газеты (№ 117); здесь же работались и работаются те сто паровозов и две тысячи вагонов, заказ на которые С. И. Мальцов год назад получил от правительства.

Одна петербургская газета сообщает следующие сведения о Лебедеве и о Фежере:

«В. А. Лебедев кончил курс в С.-Петербургском университете — по математическому факультету; затем поступил в технологический институт по механическому отделению. По окончании курса наук в институте работал около года на паровозном заводе Уайнса. В 1866 году был послан от министерства путей сообщения за границу на заводы: Борсиха в Пруссии и Зигля в Австрии, для изучения постройки паровозов и для наблюдения за постройкою заказанных на тех заводах 93 паровозов для Московско-Курской железной дороги. По возвращении в Петербург состоял членом комиссии по приемке упомянутых паровозов до ноября 1867 г. В это время г. Лебедев заявил себя публике интересным сообщением в Русском техническом обществе о постройке паровозов в России, содержание коего было напечатано с самыми лестными отзывами во многих русских газетах и журналах. Известно также издание г. Лебедева о паровых машинах с практическим атласом. С ноября 1867 по февраль 1868 г. г. Лебедев состоял на службе при Московско-Курской железной дороге в должности приемщика подвижного состава; а с того времени по 1 января 1869 г. был инженером при тульских паровозных мастерских и, по поручению управления этой дороги, переделал все шесть типов паровозов на отопление разными сортами тульского каменного угля и впервые доказал годность этого топлива для эксплуатации железных дорог».

О Фежере та же газета сообщает следующее:

«После неудачного приглашения немецких техников для исполнения казенного заказа 100 паровозов и 2000 вагонов, С. И. Мальцов законтрактовал около десяти техников французских, во главе коих был г. Фежер; сверх того, пригласил г. Лебедева содействовать им по постройке паровозов и вагонов. Общее же руководство оставлял за собою заводо-владелец С. И. Мальцов. Лебедев сначала числился помощником Фежера, а потом г. Мальцов признал более удобным поручить постройку паровозов непосредственно г. Лебедеву, а г. Фежер при личном наблюдении самого заводовладельца оставался лишь директором завода, на котором, сверх паровиков, изготовляются еще многие разнородные машинные предметы. Когда таким образом явилось сомнение, что г. Фежер никогда не строил паровозов, то по собранной справке из завода города Крезо, где прежде служил Фежер, оказалось, что он строителем паровозов никогда не был, а, вышедши из простых рабочих, сначала служил при французской северной дороге мастером, потом был переведен в Крезо старшим мастером; оттуда удалился на постройку пароходного завода в начинавшемся, но не состоявшемся обществе „Сотт“. Отсюда получил место в Испании при ремонте подвижного состава на одной из маленьких дорог; но и оттуда скоро удалился. Отыскивая французских техников, С. И. Мальцов застал Фежера в Париже комиссионером анонимного общество „Океан“ и заключил с ним контракт как со строителем паровозов, на десятилетний срок, за весьма солидное жалование и с обещанием заплатить большую неустойку в случае отказа г. Фежеру. И в этом отношении замечательна разница в русском специалисте, г. Лебедеве, приготовившем себя теоретически и практически к делу постройки паровозов. С согласия своего начальства, к которому заводовладелец обратился с просьбою отпустить г. Лебедева, он поступил на завод, не заручив себя никаким контрактом и даже не уговорившись вперед о жалованье, одним словом, поступил к любимому делу с полным доверием к своему честному труду и искусству, с доверием и к заводовладельцу, твердо убежденный, что труд, искусство и усердие будут достойно оценены. И действительно, как видно по всему, С. И. Мальцов дорожил Лебедевым. Заметив в г. Фежере желание устранить его от должности как опасного соперника, Лебедев просил заводовладельца отпустить его на прежнюю службу; но С. И. Мальцов уговорил его остаться и даже после несчастного случая, вызвавшего участие суда, была затруднена возможность Лебедеву выехать из имения, с предположением помирить его с Фежером и оставаться при деле».

Мы не знаем, точны ли вполне цифры, сообщенные нам тем же Лебедевым, но из них оказывается, что г. Фежер получал жалования 6000 рублей в год, а Лебедев 200 руб. в месяц и что неустойка, в случае отказа Фежеру, определена была в контракте в 10 000 р. Конечно, на этой разнице жалования обоим не следовало бы останавливаться, если бы эта разница в плате заграничному механику и русскому механику составляла одиночный факт в нашей торговой, заводской и промышленной практике, если бы мы не знали, что нередко целые компании, имеющие дело главным образом с русским народом, не следовали правилу — отдавать особенно выгодные места лицам, хорошо говорящим по-французски или по-немецки и плохо или нисколько не говорящим по-русски, хотя этим лицам приходилось бы иметь непосредственные и постоянные сношения с русскими людьми, не знающими иностранных языков. Удивительно, что у нас плохое знание русского языка иностранцем считается и доселе как бы преимуществом его, дающим ему. право на высший оклад сравнительно с русским, и наоборот, нисколько не удивительно, что даже родившиеся у нас иностранцы не стараются вполне усвоить себе русский язык, — напротив, иногда намеренно стараются коверкать его, чтобы похвастаться пред нами своим иноземным происхождением. Много ли бы нашел в Англии особенных удобств для жизни и для торговой или промышленной деятельности иноземец, не постаравшийся усвоить английского языка? У нас эти удобства, по-видимому, прямо пропорциональны большему или меньшему незнанию русского языка. У нас русский, знающий порядочно французский язык, меньше ценился еще в недавнее время, чем француз, ни слова не знающий по-русски. Но, впрочем, старых историй мы поднимать не будем: ясно одно, что, кто сам себя не уважает, тот должен быть приготовлен сносить со стороны других самые нелепые притязания и покорно выслушивать и принимать самые высокомерные требования.

Нас иностранцы справедливо называют космополитами, то есть людьми, которые способны уважать ум, знание, энергию в каждом иностранце, среди которых даровитый и предприимчивый иноземец найдет равные с русским даровитым и предприимчивым человеком удобства к своему возвышению и благоденствию. Англичане с своею национальною исключительностию видят в этом нашем свойстве даже опасное для Европы знамение. Не так давно одна английская газета на нашем космополитизме обосновала даже свои зловещие предсказания касательно будущей судьбы английских владений в Индии. И мы с своей стороны охотно признаем за русским народом такой же космополитизм; он действительно наше отличительное, характеристическое свойство, по которому мы уравниванием с собою в правах покоренного вчера ташкентца или горца, — свойство, неведомое цивилизованному западу; мы должны, мы имеем право гордиться им. Но вот в чем вопрос; только ли мы уравниваем с собою других, не возвышаем ли мы, напротив, других над собою, решительно нередко без всяких законных прав на такое возвышение с их стороны и без всяких основных побуждений к унижению себя самих, а так себе по преданию, по привычке, с непостижимым и необъяснимым самопожертвованием? Мы блюдем нашим провинциям привилегии, которых не имеют наши кровные русские губернии, мы сравняли Кавказ с остальною Россиею, и каждый год на содержание Кавказа недостает получаемых с него доходов; мы вводим мужественно благодетельные реформы в коренной России и отступаем с ними перед старинным и устарелым правом остзейцев и т. д. В нашей столице существует даже особая ремесленная управа для иностранцев. Ввиду всех таких и подобных фактов мы нисколько не удивляемся тому почету, каким еще недавно незаслуженно пользовались у нас французские инженеры в наших обществах железных дорог, пока не раскрылись воочию и не без огромных потерь для дела недостатки и малообразованность их сравнительно с нашими русскими инженерами. Мы нисколько не удивляемся тому, что Фежер получал большее чем вдвое содержание на заводе С. И. Мальцова сравнительно с Лебедевым, хотя, если верны сведения о том и другом, сообщаемые одною газетою, первый не получил никакого сериозного теоретического образования по механике, а был только мастером-практиком вроде наших русских дельных мастеров, которым никто, конечно, из наших заводчиков не доверил бы управления заводом и не обеспечил бы таким приличным содержанием и такою почтенною неустойкою, какими обеспечил себя у нас г. Фежер. Конечно, каждый хозяин завода имеет полное право оценивать уменье служащих у него механиков и оплачивать их усердие по своему личному усмотрению, и в этом случае мы решительно далеки от мысли укорять хозяина Людиновского завода: мы только указываем на несостоятельность господствующего у нас принципа предпочтения иноземцев русским техникам, по которому, конечно, не без вреда для дела, простой французский мастер у нас на Руси может легко сделаться заправителем всех работ на заводе и повелевать далеко более его образованными и учеными русскими людьми. Было время, когда парижский или лионский парикмахер считался у нас вместилищем всевозможной педагогической мудрости, и мы доверчиво поручали ему за значительное вознаграждение воспитание своих детей; когда богатейшие наши фамилии сманивали наперерыв друг от друга француженку-гувернантку, которая на своей родине не пошла бы далее ранга швеи и кончила бы жизнь, не испытав и сотой доли того комфорта, каким награждала подобные личности смиренномудрая Россия: это время прошло или проходит. Но до сей поры есть еще сферы, в которых подобные же проявления рабства с одной стороны и высокомерной и бесцеремонной притязательности с другой вполне возможны и в настоящее время. Мы, русские, начавшие свою историю с призыва варягов для водворения господственного порядка на нашей земле, до сей поры все еще кличем этих же варягов для водворения порядка в разных сферах нашей деятельности. Точно мы без господ не можем обойтись…

Монтескье справедливо заметил, что не правители сковали для народов цепи рабства, а сами народы ковали и куют эти цепи, что рабский дух народа не способен удержать и завоевать для себя свободных учреждений. Весьма интересно и поучительно было бы с этой точки зрения проследить историю русского народа: мы увидели бы в ней много грустных и много отрадных явлений; мы увидели бы в эпохи самого страшного рабства нашего всходы свободы и в эпохи торжества свободы новые посевы рабства у нас. До сей поры мы прочно установили у себя только независимость и свободу государства; для завоевания и установления этой государственной независимости мы жертвовали многим — и свободою русского духа, и независимостию и самобытностию русской жизни, — и охотно давали и даем все возможные преимущества всякому, от кого, справедливо или несправедливо, ожидаем услуг развитию государственной силы. Так мы поступали и поступаем с отдельными лицами, переселяющимся к нам, и с провинциями, присоединяющимися или присоединяемыми к государству. Если подобная чисто казенная политика самопожертвования не истощила еще вконец общественной и народной свободы, то это свидетельствует не столько о безвредности подобного направления, сколько о неистощимости русской натуры — духовной и физической. Но продолжать идти по этому направлению едва ли разумно, по крайней мере, с прежнею смелостию и неразборчивостию. Возвращаемся снова к истории Фежера и Лебедева.

Мы не беремся точным образом определить степень способности бывшего французского мастера быть директором большого механического русского завода и его нравственного права быть руководителем образованного русского технолога, засвидетельствовавшего свою способность и свои познания и печатно, и на практике, и даже способности его руководить работами простых русских мастеров. Но думаем, что Лебедеву, как и всякому другому с его знаниями, тяжело было на первых порах находиться в юридической и фактической зависимости от полученного Фежера, и, может быть, он не без тайной зависти смотрел на дешево доставшуюся французу привилегию директорства. Еще менее благосклонно мог смотреть на появление образованного русского техника, который на каждом шагу мог спутать импровизированного директора-француза, сам Фежер. Весьма, вероятно, что стычки между знанием одного и полузнанием другого бывали и прежде их окончательной ссоры и поставили их обоих, ко вреду для дела, в неприятное положение, так что знание должно было заблаговременно просить себе увольнения, а потом бежать с завода, предоставляя полный простор действовать полузнанию.

Участь наших технологов, в особенности до преобразования технологического института, была весьма незавидна. Все места, более или менее выгодные, на заводах и фабриках занимались иностранцами; им приходилось поступать и выходить с заводов простыми мастерами; вследствие этого они поступали часто писарями в кварталы, определялись в присутственные места, более счастливые бывали управляющими имениями; специальное образование их почти не находило себе у нас на Руси приложения, а для них недоставало обеспечения. На уральских заводах и теперь есть технологи, получающие 15 руб. месячного содержания. Для Николаевской железной дороги специально было приготовлено и предназначено 30 технологов, они поступили и на службу; но когда ремонт подвижного состава дороги был отдан Уайнсу, всех этих 30 человек затерли приезжие техники, и они разбежались. У нас как будто боялись, чтобы русский технолог не зазнался от поощрений, и упорно не давали ему ходу.

Лишь в последние годы железнодорожная горячка с одной стороны, а с другой весьма не блестящая деятельность у нас французских инженеров вызвали на сцену русские технические и механические силы, и силы эти оказались надежными и хорошо приученными к делу. Мы в доказательство поименуем нескольких воспитанников нашего технологического института: Зевига, бывшего главным механиком на колпинском заводе, Лабзина, профессора технологического института, бывшего наставником покойного наследника цесаревича, Цыганова, знаменитого пароходостроителя на заводе Шипова, Назарова, пароходостроителя на нижегородском заводе Бенардаки, Троицкого, управляющего главною конторою г. Полякова, Лешедко, инженера тульских паровозных мастерских, Мусатова, техника при императорском фарфоровом заводе, Киреева, главного механика на Обуховском заводе, Степанова, устраивающего рельсовый завод в Ростове-на-Дону, Агеева, технолога на заводе Путилова, Битта, директора самого большого в России вагонного завода Вильямса и Корчагина, Текстрема — на Елецко-Грязской дороге, Матисена, агента Курско-Харьковской железной дороги на заводе в Крезо, Булатова, начальника мастерских в Рославле для Орловско-Витебской железной дороги, Иванова, Гаусмана и Мергера, служащих начальниками подвижного состава и мастерских на Московско-Курской железной дороге. Мы перечислили далеко не все имена наших технологов, выбравшихся в люди; мы знаем, что главные должности по подвижному составу у г. Полякова и особенно на Московско-Курской железной дороге занимают технологи и инженер-технологи, что сахарные заводы графов Бобринских управляются и в Тульской, и в Киевской губ<ерниях> технологами.

Мы думаем, что не столько добрая воля, сколько обстоятельства заставили нас вспомнить наших образованных техников и механиков, что замена заграничных техников, зачастую только смелых авантюристов, рассчитывающих прежде всего на наше слепое доверие, а не на свои знания, русскими может быть совершена решительно безвредно, напротив, с пользою для дела и для эмансипации русской промышленности от иностранного гнета. Боккль справедливо доказывал, что все известные в истории роды рабства проистекали из экономических условий народов, из слишком низкой заработной платы. Если мы станем по-прежнему отдавать все выгодные места на наших фабриках и заводах иностранцам, а все черные и малооплачиваемые работы русским, если мы и впредь станем держаться системы принижения русских, хотя бы и образованных, сил и возвышения иноземных, мы тогда будем стремиться не к освобождению русской промышленности, а еще большему закреплению той почти крепостной зависимости ее, в какой она до сих пор находилась от иностранцев. И освобождение, по нашему мнению, прежде всего должно начаться с сил образованных, и оно пойдет тем быстрее, чем больше в нашем обществе будет являться личностей промышленно образованных, с научными реальными знаниями. Смотря с этой точки зрения на господствующую у нас теперь систему образования русского юношества, мы должны с грустию сказать, что наши классические гимназии весьма хорошо приспособлены к тому, чтобы поддерживать нашу промышленную и экономическую зависимость от иноземцев. Фукидид и Цицерон, конечно, не научат наших юношей, как починить локомотив, как управлять пароходом, даже не могут служить никаким приготовлением к приобретению подобного рода знаний, которые одни в силах доставить нашей отечественной промышленности самостоятельность и независимость и уничтожить наше экономическое рабство.

Русский народ давно уже освободил себя от политического рабства; крестьянская реформа уничтожила в нем гражданское рабство; земские учреждения и новые суды поведут за собою общественную свободу. Но дело свободы отечественной и благосостояния народного не будет прочно, пока экономические наши условия не изменятся в направлении к большей свободе и самостоятельности. До тех пор останутся справедливыми откровенные до цинизма слова князя Воехотского в ответ барону фон дер Гребену,[12] увидавшему в первый раз русский народ согнанным на медвежью охоту и глубокомысленно заметившему, что «этому народу пути к развитию заградил сам Бог» и что «развитие его беды умножит и только даром страсти распалит». Барон отвечал на это: «so, so».[13] Но неужели «так» (so) впредь и будет?