<ПО ВОПРОСУ О БОЛЬШЕЙ ДОСТУПНОСТИ НАШЕМУ ПРОСТОЛЮДЬЮ ВРАЧЕБНОЙ ПОМОЩИ > С.-Петербург, понедельник, 15 января 1862 г

<ПО ВОПРОСУ О БОЛЬШЕЙ ДОСТУПНОСТИ НАШЕМУ ПРОСТОЛЮДЬЮ ВРАЧЕБНОЙ ПОМОЩИ >

С.-Петербург, понедельник, 15 января 1862 г

Вопрос о большей доступности нашему простолюдью врачебной помощи издавна составлял и составляет предмет особенной заботливости и правительства, и частных лиц. Давно уже замечено, что наш мужик больше верит какой-нибудь бабе-знахарке и симпатичнее смотрит на своего брата-ведуна, чем питает уважение к лекарю из «благородных». Виной этому сколько та тьма, в которой народ наш столь долго был погружен по не зависевшим от него самого обстоятельствам, столько же, если не более, и то отчуждение и рознь, которые до настоящего времени характеризовали отношения одного сословия к другому. Это-то отчуждение и недоверие не к своему брату в связи с темным пониманием плохих научных сведений в наших уездных и сельских врачах, а с другой стороны, воззрение на врача, как на чиновника, все помышления свои направляющего лишь на то, чтобы как можно побольше получить с болящего мужика, конечно, не могли постоянно не отдалять крестьянина от целого сословия врачей и не заставлять его искать спасения в шарлатанстве деревенских баб и знахарей.

Были, конечно, тут исключения, и исключения блестящие, особенно в больших имениях, не покинутых на произвол управителей, а время от времени посещаемых землевладельцами. Таких имений было немало, и, чтобы недалеко ходить за образцами, назовем первое попавшееся на память, хоть, например, местечко Смелу, принадлежащее графу Бобринскому, находящееся в Черкасском уезде Киевской губернии и издавна уже знакомое целому миру образованных наших сельских хозяев по своей, так сказать, образцовости, по давнему уничтожению в здешних сельских школах телесных наказаний и по порядочности и систематичности устройства медицинской и врачебной части.

Учреждение сельских аптек и облегчение способов подавать страждущим крестьянам врачебное пособие, при сметливости землевладельца и при способности его дирижировать сподручными финансовыми средствами, могло в прежние времена обходиться помещикам иногда чрезвычайно дешево, могло даже не стоить ни копейки.

Мы знаем одно богатое подмосковное имение, на целые пятьдесят верст кругом пользовавшееся доброю славою, благодаря удободоступности врачебных пособий, дешевизне медикаментов, благодаря опытности и человечности отношений лекаря-самоучки, дворового человека, по-людски обращавшегося со страждущими и довольствовавшегося посильным спасибом, без руганья и угроз за скромные крестьянские приношения, ограничивавшиеся подчас одним лишь пяточком яичек, за которые в деревне и копейки серебра платить не стоило. И врач, и аптека, и добрая слава обошлись владельцу чрезвычайно как дешево.

Мужики платили барину сорок три рубля серебром оброку. Что же? Это еще не невыносимо в сорока верстах от Москвы. В Петербургской губернии оброки в пятьдесят, в шестьдесят и в семьдесят рублей с тягла не были, говорят, редкостью! Кроме своего оброка, крестьяне, конечно, должны были платить еще и подушные подати и нести разного наименования другие государственные налоги и повинности и за себя, и за дворовых людей. Это все, разумеется, было в законном порядке. Кроме того, крестьяне имения, на которое мы указываем, обложены были так называемою «ругою».

Руга — это вот что значит.

Известно, что по планам генерального межевания земли помещичьих имений разделены на три категории: барские поля и усадьба, крестьянские поля и усадьбы и церковная земля, крепкая церкви, вовсе поэтому исключенная из права собственности помещика, хотя зауряд и положенная в общий счет десятин остальной земли и специально назначавшаяся на содержание местного причта.

С течением времени землевладелец запахал церковную землю, часть которой отошла, по данному примеру, и под крестьянские поля. Чтоб уравнять интересы причта, не имевшего средств совладать с своею землею в натуре и не прилагавшего на возделание ее никакого ни подневольного, ни вольного труда, помещики, весьма естественно, обложили своих крестьян особым денежным сбором в видах ежегодного вознаграждения церковников за отшедшие от них к барину и мужику поля. Вот этот-то сбор и есть руга.

Но ругу эту мужики не прямо от себя вносили причту в его житницу: посредником между сторонами явилась вотчинная контора, как представительница, казна и кабинет помещика. На этом основании, конечно, действия конторы контролю ничьему не подлежали, и стало очень возможным то, что вместо ружного рубля сбирались с тягол рубли с копейками, благо при рубле копейки незаметны, да оно как-то и круглее по миру выходило.

Умная себе на уме контора, движимая гуманным направлением века, ежегодно образовывавшийся таким образом излишек копеек обращала на полезное дело: сто рублей в год она платила в жалованье своему же дворовому парню, благодаря случаю весьма порядочно изучившему медицину, а остальные сто рублей расходовала на покупку лекарств в материальных лавках. Врач был хорош и как врач, и как человек, и вот больные изо всех околотков каждый Божий день тащатся, бывало, к лекарю за помощью, благословляя имя благодетельного помещика, нашедшего возможность облегчить участь своих меньших страждущих братий.

Врач дорого не брал за визиты; доверие к ведунам и знахарям мало-помалу искоренялось постепенно, а здравые понятия упрочивались.

Но вот теперь с крепостным правом мы уже распростились. Руги мужики нигде не хотят платить. Церковный причт повсюду получил свою землю назад. Ружных денег за нее и в указываемом нами имении уже не собирается. Жалованье платить лекарю и тратиться на лекарство уже не из чего. Как же теперь-то быть? Рассчитывать на барскую помощь не приходится; обложить мир новым сбором на медикаменты, при нынешних усиленных расходах нашего крестьянства, сельские общества вряд ли решатся; назначить жалованье лекарю для них будет затруднительно, да они на это и взглянут не так, как бы следовало; кроме того, потребуются расходы на постройку больничной избы, на покупку разного хламу и тряпья, без которых больнице обойтись невозможно; нельзя не устроить попорядочнее и аптеки. Расходы, как видится, предстоят очень значительные; неужели же дело, которому уже издавна было положено такое доброе начало, решительно должно погибнуть?

Вот, впрочем, в пример и подражание другим, что вычитали мы в «Вятских губернских ведомостях». В Котельницком уезде Вятской губернии, в селениях государственных крестьян еще с марта 1860 года для подания пособия больным устроены четыре приемные покоя, не знаем, кем задуманные, но осуществившиеся благодаря усердию местного жителя Котельнического, 2-й гильдии купца, Сем<ена> Сер<геевича> Зырина. Сверх «постройки» разных необходимых для больницы принадлежностей на двадцать кроватей, по пяти для каждого приемного покоя, г. Зырин «обязался» еще жертвовать по 15 руб<лей> на каждый приемный покой.

Каждый приемный покой состоит при волостной аптечке и находится в ведении фельдшера, который лечит только те болезни, которые доступны его познаниям. О более важных случаях фельдшера уведомляют своего окружного врача, прося или его наставления, или личного прибытия.

Котельнические крестьяне поняли уже, говорят, пользу, приносимую приемными покоями, и имеют к ним большее доверие, чем к городской больнице, куда вообще бедные люди во всех городах, даже в столицах, весьма неохотно поступают. Приемные покои имеют лишь то неудобство, что больные должны иметь собственную пищу, которая, как известно всем, чаще всего состоит из одного только черствого хлеба, разрыхляемого глотками холодной воды.

Ввиду тех правительственных мер, которые в последнее время направлены были к распространению у нас врачебных знаний, к поднятию звания врача в общественном мнении и в гарантии прав и преимуществ лиц, принадлежащих к почтенному званию медиков, мы едва ли теперь можем жаловаться на безлюдье и на то, что трудно найти способных и знающих лиц для занятия мест сельских врачей. На громадные познания, на европейскую знаменитость нет особенной надобности рассчитывать там, где дело идет о скорой, быстрой и возможно дешевой подаче помощи ближнему, обладающему более или менее крепкою натурой и не испорченному неправильностями и излишествами жизни. Для сел и деревень достаточно подлекарей, фельдшеров, даже подчас толковых цирюльников да повивальных бабок. И в столицах люди мрут от ошибок врачей, от неправильного понимания сущности болезней, от поздней подачи помощи и от невозможности иногда для бедных приобресть себе хотя бы грошовое лекарство. Надо уметь довольствоваться возможными сподручными средствами. Но так как тут играет свою роль финансовая сторона дела и испорченные наклонности людей, имеющих в виду употребить во зло доверие толпы, то мы полагаем необходимым, чтобы деятельность сельского врача в хозяйственных операциях находилась под строгим контролем сельского общества или волостного схода.

Читателям нашим известно уже высочайшее повеление, последовавшее в минувшем декабре, о том, чтобы повсюду по целой империи немедленно были удалены от должностей те сельские и волостные писаря, своего рода законники и доморощенные правоведы, которые, в противность известных статей положения, определены были самими мировыми посредниками, помимо согласия со стороны сельского мира, легальным путем выраженного. Мера мудрая, честно раскрывающая глаза крестьянству на значение его прав и обязанностей и предохраняющая миллионы наших новых сограждан от подьяческих прижимок и скверненьких опутываний, к которым посаженный не по выбору чин обыкновенно прибегает в отношении к тому обществу, которому он должен служить, но никак не командовать им! Вот этакого рода меры и полную волю следовало бы предоставить крестьянским обществам и в назначении к себе на службу и врачей, и учителей, но с такими непременными условиями, какие будут для мира возможны и соответственны с современными требованиями обществ.

Мы полагаем, что участие мировых посредников было бы весьма важно, почти безысходно в этом деле, если б они, растолковав дело вразумительно и во всей подробности, обратили внимание мира, что в этом деле нужны расходы единовременные и постоянные на первоначальное обзаведение и на необходимые ежегодные потраты.

Врачу и его семейству должны быть гарантированы помещение для жилья, помещение для аптеки и небольшой при ней лаборатории, постоянное жалованье и, смотря по уговору, подвода для посещения больных, к волости принадлежащих. Врач должен давать пособие в своей волости безвозмездное; личный труд его, познания его и расход на лекарства должны окупаться и жалованьем, и определенными расходами на покупку медикаментов. Монополии лечения только в своей волости врач иметь не должен, но если он будет приглашен к больному из чужой волости, из уважения к близкому соседству и к особенным его познаниям, в таком случае о безвозмездности и речи быть не должно. Расходование капитала, вверяемого волостью на приобретение аптекарских материалов не из аптек, а из материальных лавок и возможный надзор за правильностью их расходования, должен состоять под непосредственным наблюдением волостного головы, при помощи в этом случае ему со стороны выборных и добросовестных. Что же касается устройства больницы, лазарета или приемных покоев и вообще хозяйственной части, то, разумеется, сельский врач должен быть устранен от всякого хозяйничанья: его дело — ограничиваться лишь советами.

Нашим читателям, полагаем мы, хорошо известно, что значит больничное хозяйничанье. Не в селах, не в дрянных городишках, а в блестящих столицах лекарское хозяйничанье и произвол смотрителей разных рангов куда как тяжело обходится тем, кто за это должен платиться из своего кармана. В комиссариате когда-то давным-давно существовало госпитальное отделение: тут из одних «перевязочных вещей» находчивые люди строили каменные дома да обзаводились хорошенькими вотчинами! А сколько ходит анекдотов из времен царствования покойного императора о последствиях его внезапных посещений казенных больниц и госпиталей, сколько рассказов сохранили нам наши старики о госпитальных гробах, о госпитальных ваннах, о госпитальном молоке, о госпитальном белье, о госпитальных курицах в супе, о госпитальном виноградном вине для поддержания слабых сил больного! Да и давно ли еще мы с вами, читатель, читали в «Санкт-Петербургских ведомостях» о гуманности сиделок и иных чинов одной больницы, где молоденького мальчика с вечера до утра крепко привязывали к кровати из благой предупредительности, чтоб слабое существо, метаясь в жару, как-нибудь не свалилось на пол!

Оканчивая эти строки, мы получили 95-й номер «Могилевских губернских ведомостей». Вот что рассказывает здесь о больницах г. У. Дубицкий.

«Грустно описывать все виденное мною во время поездки по Могилевской губернии относительно уничтожения крестьянских больниц в некоторых помещичьих имениях, равно как удаления врачей, подлекарей и фельдшеров от занимаемых ими до сих пор мест, для подания врачебной помощи крестьянам некоторых помещиков. Как будто положение о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, окончательно, навсегда уже разорвало тесную связь крестьян с их бывшими помещиками? Как будто обоюдное содействие этих двух сословий для достижения одной и той же цели — улучшения общего материального быта — стало уже лишним и вовсе ненужным? Как будто новые интересы этих сословий никогда уже более не соединят их на пути жизненном?

Не стану описывать всех случаев видимого уже разрыва некоторых помещиков с их крестьянами с 19-го февраля прошедшего года, скажу покамест об уничтожении крестьянских больниц в некоторых помещичьих имениях и удалении даже фельдшеров как лишних членов общества. Не буду приводить примеров подобного рода негуманных действий с означением местности и фамилий расчетливых владельцев больших даже имений, лучше скажу, что их покамест немного еще в Могилевской губернии.

В одном большом имении лучшего уезда губернии крестьянская больница, до сих пор приносившая столько пользы значительному числу страждущих, в ней постоянно помещавшихся, совершенно закрыта, и подлекарь, обремененный значительным семейством, остается ныне без места.

В другом уезде крестьяне лишены всякой возможности пользоваться госпитальным, рациональным лечением. В прежние времена некоторые из помещиков, по крайней мере для собственной выгоды, сколько-нибудь заботились о сохранении жизни и здоровья крестьян, которые все силы свои употребляли на пользу барскую. Теперь же благородное сословие рассчитывает иначе. В этом уезде, до обнародования высочайшего манифеста об освобождении крестьян из крепостной зависимости, была одна больница, которая в некоторой степени могла быть названа лечебницею, потому что некоторые из необходимых условий для рационального лечения в ней действительно находились. Там был врач, который хотя не каждый день, но все-таки осматривал бедных мужичков, назначал им приличную диету и, соответственно болезни, какое-нибудь лекарство. В помощь врачу были фельдшера, которые усердно исполняли приказания своего начальника, и таким образом дело шло нехудо. Теперь уже ничего не осталось, хотя на вид кажется то же самое. Осталась больница, то есть здание, в котором помещаются иногда больные; остались фельдшера, которые ничего не понимают; только не осталось врача.

В этом же роде, только не в таких обширных размерах, до сего времени, в том же самом уезде, существует больница у другого помещика. Она находится под непосредственным наблюдением очень разумного и много читавшего еврея, который, впрочем, по медицинской части — совершенный профан.

Есть в том же уезде и третья больница, но та еще менее заслуживает внимания. Здесь принимается очень ограниченное число больных, не более трех или четырех. Приемом больных и их лечением занимается фельдшер, ничему систематически не учившийся. Все эти благотворительные заведения, с небольшим исключением, делаются больше для хвастовства, нежели для истинной пользы, и притом они действительно ниже всякой критики.

Нельзя ожидать от крестьян, чтобы они сами обратили внимание на эту важную потребность; но небесполезно было бы ввести, хотя в виде временной меры, пока крестьяне убедятся в пользе медицинского пособия, обязательное содержание крестьянскими обществами врачей, полагая на несколько волостей, например на мировой участок, одного непременного врача, обязанностию которого было бы посещать селения своего района сколь можно чаще для подания врачебных пособий заболевающим крестьянам. Во врачах для этой надобности не может быть недостатка, если только определять их с правами государственной службы, с назначением им содержания, например, до 800 р<ублей> с<еребром> в год одному (с разъездными по своему району) и возложением на них обязанности уездного врача, должность которого, в таком случае, можно бы упразднить. Расход на содержание этих врачей может быть удовлетворен во-первых, из получаемого ныне уездными врачами содержания и, во-вторых, посредством обложения крестьян сбором, примерно по 8 коп<еек> с души. К обязанности сказанных врачей можно было бы отнести и заботливость об оспопрививании». Предполагаемый сбор с крестьян, по мнению г. Дубицкого, самый ничтожный в сравнении с пользою, какую врачи могут приносить для общественного физического и морального здравия. Автор говорит:

«Пусть только крестьянин откажется вовсе от употребления или, по крайней мере, пьет меньше водки, в таком случае, без особенного труда, легко сбережется несколько копеек на общеполезное дело.

В заключение нелишним считаю сказать слово о необходимости учреждения в нашей губернии общества трезвости на основаниях, выработанных уже опытом и знанием дела. Мне кажется, говорит г. Дубицкий, что главными деятелями в этом случае должны быть помещики, от которых зависит запереть свои винокурни, коих в нашей губернии считается 275, вырабатывающих, впрочем, на сумму в 1 123 472 р<убля> с<еребром> Помещики не потеряют от этого ничего, так как крестьяне, сделавшись людьми трезвыми, при нынешнем устройстве своего быта, обратятся в исправных фермеров или же, по безубыточной для помещика цене, будут приобретать от него землю в свою собственность. Православное и католическое духовенство может в этом случае иметь благодетельное на крестьян влияние, а также и врачи, состоящие при мировом участке, объясняя крестьянам вредные последствия пьянства на здоровье человека».