Чеченский Есенин

Чеченский Есенин

Элина Батиева, Надтеречный район, с. Калаус, 11-й класс

За буйный нрав, талант и даже внешность его называли чеченским Есениным.

Александр Галич

В далеком 1958 году трагически погиб Арби Мамакаев — признанный классик чеченской литературы.

Мы, школьники, много раз бывали в доме, в котором он родился и вырос (его восстановил сын — сам ныне известный поэт — Э. Мамакаев), — сейчас в нем работает музей. Сидели за его рабочим столом, слушали его любимые пластинки на старинном проигрывателе. Перелистывали книги, которые он читал, просматривали альбомы с фотографиями, изучали рукописи — автографы его произведений.

Нам много рассказывал о нем его сын. Я прочла о нем множество статей, воспоминаний, посвящений.

Да, написано об А. Мамакаеве много, но нет правдивого рассказа о его трагическом жизненном пути, не сказано почти ничего о творчестве поэта, о причине необычайной популярности в 40-е годы XX столетия, актуальности его произведений и сегодня, хотя десятилетия отделяют нас от времени их создания. И пролить свет на эти преданные забвению страницы жизни А. Мамакаева помогли нам его сын Эдуард Мамакаев, журналист А. Кусоль, О. А. Джамбеков и многие другие.

Родился Арби Мамакаев 2 декабря 1918 года в селе Лаха Нерве[71], в семье учителя Шамсудина и старшей дочери знаменитого Кана-шейха — Жюхирты.

В 1924 году мальчика отдали в Серноводский детский учебный городок, где он закончил неполную среднюю школу. В 1936 году А. Мамакаев заканчивает Грозненский рабочий факультет (рабфак), в 1938 году — Высшие курсы драматургии. В 1935 году, совмещая работу с учебой, начинает трудовую деятельность: вначале — корреспондентом газеты «Ленинский путь», затем — диктором Чечечно-Ингушского радиокомитета.

А стал он диктором так. В радиокомитете был объявлен конкурс дикторов. Претендентов было много, но победил именно Арби — вероятно, из-за звонкого и красивого голоса (с детства любил декламировать стихи) и из-за своей эрудиции. Но вот незадача: ему не было восемнадцати. Арби посоветовали достать документ, что он на год старше. И по его просьбе дядя, работавший председателем Надтеречного сельсовета, выправил ему справку, что он родился в 1917 году. Поэтому до начала 90-х годов XX века и гуляла эта ложная дата по биографиям поэта.

Дикторская работа принесла А. Мамакаеву популярность, потому что он читал не только официальные информации и сообщения, но и свои новые стихи и переводы. Это оказало ему медвежью услугу: на него посыпались доносы. В одном из них, написанном в 1940 году, было сказано: «Арби Мамакаев становится подозрительно популярным в последнее время и лидером молодежи. Не внушает доверия и его политическая ориентация: он замечен в связях с некоторыми антисоветчиками типа врагов народа Хасана Исраилова, Майрбека Шерипова и других. Тревожит и то, что имя А. Мамакаева произносится по радио в течение дня в два-три раза чаще, чем имя великого вождя И. В. Сталина».

И все было правильно в доносе. О широкой популярности Арби Мамакаева говорил и Александр Галич, который в 40–50-е годы XX века жил и работал в Грозном (журналистом-режиссером), дружил с поэтом. В своих воспоминаниях, изданных во Франции после эмиграции из СССР, он писал: «В годы, предшествующие Великой Отечественной войне (и в ее первые дни) А. Мамакаев был до того популярен и любим молодежью, что многие молодые люди старались походить на него не только внутренне, но и внешне: одевались, как он, делали его прически, на концерте и в театре выбирали места так, чтобы А. Мамакаев оказывался в центре. Все это учитывалось, фиксировалось и делались соответствующие выводы».

Наконец тучи сгустились настолько, что Арби Мамакаева в 1941 году арестовали, уже после начала войны, хотя он всем своим творчеством демонстрировал преданность советской власти: написал немало военно-патриотических стихов, в театрах ставились его пьесы «Гнев», «Разведка» и «Матрос Мойербек», воспевающие доблесть Красной армии на фронтах. Шесть месяцев провел он в тюрьме, но вина — контрреволюционная деятельность — не была доказана. В освобождении Мамакаева большую роль сыграл и его односельчанин, прекрасный юрист Абдурахман Авторханов, который и сам был к тому времени дважды арестован, но каждый раз доказывал свою невиновность на суде. «Усугубляло» вину Арби Мамакаева и то, что он якобы уклонялся от службы в Красной армии (хотя на самом деле он добровольцем просился на фронт, но его не брали: дикторы имели бронь).

После освобождения из тюрьмы Арби работал старшим консультантом Союза писателей Чечено-Ингушетии. Но и здесь он не изменил своим принципам — открыто высказывал свое мнение, боролся с ложью и несправедливостью. Над ним снова сгустились тучи и снова разразились трагедией: фронт приближался к границам Чечено-Ингушетии, поэтому в недрах Государственного комитета обороны (ГКО), НКВД и Политбюро ЦКВКП(б) уже зрел план возможного выселения некоторых народов Северного Кавказа, в том числе чеченцев и ингушей. Называлось это «претворением в жизнь стратегических планов гениального вождя народов — великого Сталина».

Для обсуждения[72] этого «гениального плана» секретно прибыли в Чечено-Ингу-шетию печально известный заведующий отделом Политбюро ЦК ВКП(б) Шкирятов и ряд высших чиновников из Москвы. Они вместе с руководством республики собрали строго секретное совещание партийно-хозяйственного актива — в актовом зале обкома ВКП (б) на улице Красных Фронтовиков (позже, до 90-х годов XX века в нем размещался республиканский Дом народного творчества, сейчас на месте этого дома — пустырь. — Авт.). Вход на совещание был только по специальным пропускам. Был на этом совещании и А. Мамакаев — как представитель Союза писателей ЧИАССР. И вот, после организованного обсуждения вопроса о предстоящем выселении и голосования по нему, председательствовавший Шкирятов обратился к присутствующим — приказным тоном, как было принято в те времена:

— Кто за решение великого Сталина — поднять руки!

Все в едином порыве подняли руки, кроме Арби.

Все сразу же заметили это.

— Вы что, против решения великого Сталина? — спросил Шкирятов, возмущенный этой невиданной дерзостью.

— Нет, я не против решения великого Сталина, если это действительно решил он, — ответил спокойно Арби. — Но я против выселения безвинного народа!

В конце концов Мамакаев был арестован. Обвинений было много. Допрашивали его в Ростовской тюрьме. Но А. Мамакаев выдержал все — не признал своей вины, не оклеветал никого.

Тем не менее его судили на закрытом совещании военного трибунала, в решении которого было сказано, что «до ареста А. Мамакаев находился на нелегальном положении, проводил антисоветскую пропаганду» и что «суд постановил: Мамакаева Арби Шамсудциновича за участие в антисоветской повстанческой организации и уклонение от службы в Красной армии заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет».

И началась гулаговская эпопея поэта: пересыльные тюрьмы Красноводска, Читы, Хабаровска и, наконец, рудники печально известного Магаданского края. От мучительной смерти доходяги — участи миллионов узников ГУЛАГа — А. Мамакаева спасло то, что его назначили лагерным писарем. Это давало ему возможность не только самому выжить, но и спасать земляков и товарищей. А такое случалось не раз.

Четырнадцать долгих лет провел А. Мамакаев в Магадане. В письме из Магадана А. Мамакаев писал в 1952 году: «Жить нужно везде, если даже жизнь становится невозможной. За прошедшие десять лет пришлось мне поменять много профессий: фельдшера, горного мастера, строителя, снабженца и т. д. Но никогда и нигде не опускал голову и не приспосабливался к жизни. Истинно мужественное сердце должно встречать и победу, и поражение равно со спокойным чувством души».

В годы гулаговской эпопеи А. Мамакаев познакомился и подружился со многими известными людьми: народным артистом СССР Г. Жженовым, писателем А. Солженицыным (рукописи его рассказов, подаренные им поэту, до сих пор хранятся в музее А. Мамакаева), замечательной певицей Л. Руслановой (в музее хранятся пластинки с записями ее песен, подаренные ею Арби) и другими[73]. Все это и давало ему силы жить.

Вернулся А. Мамакаев из Магадана в 1956 году в Казахстан, где жила семья. Он стал работать в редакции газеты «Знамя труда». Затем последовало долгожданное возвращение на родную землю — в 1957 году. Его реабилитировали, восстановили в партии и в должности старшего консультанта в Союзе писателей. Однако он категорически отказался получать партбилет, сколько его ни уговаривали друзья, товарищи и работники обкома партии. Беспартийному занимать пост в Союзе писателей было невозможно, и Арби остался без работы: перебивался временными заработками в редакциях газет.

Положение А. Мамакаева снова осложнилось в 1957 году, когда он сдал в издательство для переиздания повесть «В родной аул», в первый раз опубликованную еще в 1940 году. В ней рассказывалось о событиях еще дореволюционных времен и периода Гражданской войны, происходивших с главным героем повести Айда-маром, который возвращается после тринадцатилетней царской ссылки. Произошло роковое совпадение: и чеченцы возвращались именно после тринадцатилетнего изгнания. Сразу же возникала мысль, что автор пишет о депортации, — тема же эта была запретной. Этим не преминули воспользоваться недоброжелатели, поспешившие донести в обком КПСС о том, что четырнадцать лет каторги ничему не научили Арби, что он снова взялся за старое — дискредитирует советскую власть. Это было серьезное обвинение, а единственный номер альманаха, где в 1940 году была опубликована повесть, странным образом потерялся в издательстве. А. Мамакаев был помещен в психиатрическую больницу.

Казалось, ничто не могло спасти А. Мамакаева, но и тут пришли на помощь верные друзья. Одним из них был уроженец Грозного, известный журналист Сергей Воронин, с которым Арби дружил еще с 40-х годов XX века. Он, узнав о беде друга, рискуя быть обвиненным в пособничестве антисоветчику, вылетел в Москву — в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина, куда с 20-х годов поступали обязательные экземпляры всего, что издавалось на территории СССР. Там он нашел книжку альманаха, с трудом уговорил руководство библиотеки выдать ему ее на несколько дней — для работы над публикацией — и, возвратившись в Грозный, показал альманах первому секретарю обкома КПСС, доказав тем самым, что никакой связи данной повести со сталинской депортацией чеченцев нет, и сказал: «А писатель заточен в психбольницу невинно. Недостаточно ли ему четырнадцати лет, проведенных в Магадане?» Первый секретарь обкома партии Яковлев вынужден был отпустить Арби на волю.

Но жить оставалось поэту уже недолго. Все пережитое сказалось на его здоровье, не выдержало сердце этого мужественного человека, талантливого, разносторонне одаренного писателя, достойного сына чеченского народа.