Индии пятьдесят лет

Индии пятьдесят лет

Первоначально опубликовано в журнале «Тайм»

Есть два способа встретить пятидесятилетие. Можно: 1) дерзко показать нос Старику Хроносу и, закатив крутую вечеринку, во всеуслышание объявить, что вы нахально намерены жить и дальше, или 2) притвориться, будто ничего не случилось, и, спрятав голову под подушку, весь день ждать, чтобы он поскорее прошел. Когда я отмечал свои полвека, то решил, например, жить дальше. Теперь подошел черед Индии; но хотя годовщину — пятьдесят лет со дня освобождения от британского владычества — громко отмечает весь мир, сама Индия если не игнорирует ее, то относится к ней явно с прохладцей, как бы недоуменно пожимая плечами, и факт этот не без удивления отметили все международные обозреватели. Просто ни дать ни взять этакая леди, которая не желает обнародовать свой возраст.

Отношение к торжественным датам в Индии вообще менее трепетно, чем на Западе. Поглядеть на яркие ежегодные парады 26 января (в День республики) собираются в основном иностранцы, чтобы поглазеть на слонов в сверкающих попонах, тогда как местные жители в большинстве своем не обращают на них внимания. Довольно скромно отмечают даже 15 августа (День независимости). Я приезжал в Индию десять лет назад, в день ее сорокалетия, и стоял у Красного форта[112] в Дели, где записывал выступление тогдашнего премьер-министра Раджива Ганди[113], который обращался с речью к толпе, внимавшей ему с поразительным равнодушием. Все, что он говорил, было всем до такой степени неинтересно, что люди начали расходиться, не дожидаясь конца выступления.

Правящая индийская элита всегда с осторожностью относилась к публичным празднествам. Принято считать, что народ будто бы не одобрит разбазаривания средств, которые лучше потратить на сооружение ирригационной системы, а не на фейерверки, например. Возразить тут можно только одно: после недавних коррупционных скандалов и внутрипартийных склок репутация лидеров нации и так хуже некуда, потому вряд ли один праздник, устроенный для народа, способен ее испортить. К тому же самих лидеров это, похоже, нисколько не беспокоит.

Потому в преддверии круглой даты можно было бы ожидать, что в Индии захотят немного развлечь народ. Как потом выяснилось, планы подготовки к празднованию были и включали в себя самые разнообразные мероприятия — от традиционного занудства (прослушивание в записи выступлений основоположников государства членами Национальной ассамблеи) до малобюджетных любительских спектаклей, инсценировок знаменитых эпизодов Бомбейской сессии, на которой 8 августа 1942 года была принята резолюция, призывавшая британцев добровольно покинуть Индию, а также таких нелепых инициатив, как, например, предложение — сделанное совершенно серьезно — ознаменовать юбилей открытием памятника Ганди (разумеется, в знаменитой набедренной повязке) в Антарктиде. В Пакистане правительство Наваза Шарифа — судя по информации из посольства Пакистана в Лондоне, — также приняло решение отметить праздник «скромно», хотя и для Пакистана это круглая дата. До сих пор пакистанские политики в излишней скромности замечены не были, так что, наверное, подобное случилось впервые.

Пятьдесят лет назад, когда г-н Неру вступал в должность первого премьер-министра самостоятельного государства Индия, в своей инаугурационной речи он назвал обретение независимости моментом, «когда… подает голос долго молчавшая душа народа». Объяснение тому, отчего сегодня этот народ не желает бросать в воздух шапочки а-ля Неру, нужно искать в цепи событий, последовавших за освобождением, которые стали причиной новых страданий для его едва почувствовавшей свободу души. Если в 1947 году, когда Индия еще не растеряла своего идеализма, август связывался с надеждами на грядущие перемены, то в 1997-м главное впечатление от августа — ощущение конца. Заканчивается еще одна историческая эпоха, эпоха, можно сказать, рождения постколониальной Индии. Но, как оказалось, она отнюдь не стала золотым веком свободы. Разочарование — доминирующий сейчас настрой. И комментаторы, и частные лица, все как один, с одинаковой готовностью называют целый ряд причин, начиная с Раздела, оказавшегося оборотной стороной освобождения. Принятое тогдашним правительством решение о выделении мусульманских штатов в самостоятельное государство привело к кровавым конфликтам, в которых погибло более миллиона индуистов, сикхов и мусульман. Последствиями его, словно ядом, пропитана вся история взаимоотношений двух новорожденных государств. Так с какой теперь стати кто-то здесь должен праздновать пятидесятую годовщину Раздела, который стал для обеих стран трагедией века?

Я, как и многие индийцы, придерживающиеся секулярных взглядов, готов поспорить с тем, что Раздел был якобы неотвратим, и считаю его не проявлением исторической неизбежности или воли народа, а результатом политической борьбы — между Ганди и М. А. Джинной, между Конгрессом и Лигой[114], — в ходе которой Джинна из убежденного противника раскола превратился в ярого его сторонника, а затем стал основателем исламского государства. (Старая тактика британского правительства «разделяй и властвуй» только усугубила противоречия.) В результате множество мусульманских семей, в том числе и моя, оказались по разные стороны границы. Мои родители и два моих дяди остались в Бомбее, а тети со своими семьями перебрались в Западный Пакистан, как он назывался до 1971 года, пока восточная часть страны, отделившись, не образовала новое государство Бангладеш. Нашей семье повезло в том, что на нашу долю не выпало кровопролитий, но жизнь наша с тех пор стала определяться границами, которые пролегли между нами. Разве в Европе нашелся бы человек, который захотел бы отпраздновать сооружение Берлинской стены или возникновение «железного занавеса»?

История обеих стран после Раздела отмечена непрерывной вереницей трагедий и бед. А главные социальные болезни не вылечены. Знаменитый лозунг г-жи Индиры Ганди «Garibi Hatao» («Долой нищету!») так и остается лозунгом; Индия живет в такой же бедности, как и раньше, но стала еще более многонаселенной, причем главным образом из-за нежелания сына г-жи Ганди, Раджива, продолжать кампанию насильственной стерилизации, начатую в период чрезвычайного положения в середине 1970-х при правительстве г-жи Ганди; прекращение этой кампании, призванной установить контроль над рождаемостью, отбросило страну более чем на целое поколение. Неграмотность, использование детского труда, высокая детская смертность, обнищание низших каст и низших слоев — все эти тяжкие проблемы остаются нерешенными и сегодня. (Какой-то хулиган в Бомбее наносит оскорбление памяти д-ра Амбедкара, лидера неприкасаемых, водрузив его памятнику на шею гирлянду из сандалий, и эта глупая шутка приводит к новой вспышке насилия[115].)

Жестокие обычаи, жившие здесь испокон веков, теперь принимают новые формы. Выросло число сожжений молодых вдов ради их приданого. Страшные вещи рассказывают очевидцы о ритуальных жертвоприношениях детей среди последователей культа богини Кали. Не прекращаются общинные распри. В Пенджабе рвутся бомбы сикхских сепаратистов, в прекрасной Кашмирской долине похищают туристов. Индуистские националисты разрушают мечеть Бабура[116], на месте которой, по их верованиям, родился бог Рама, и в результате кровь льется рекой во всем штате Уттар-Прадеш, в Мируте, Айодхье и Ассаме.

Мой родной город Бомбей один, кажется, оставался свободным от злейших пороков современного индийского общества, но в 1993 году взрывы прозвучали и там, в самом сердце огромного мегаполиса, где есть все хорошее и все плохое, что присуще меняющейся Индии, со всеми ее новациями и безнадежной нищетой, с ее глобальным мышлением и узколобым сектантством, разрушив миф о Бомбее и уничтожив вместе с мифом — может быть, навсегда — идеализм и целомудрие всей постколониальной эпохи.

Не забудем о коррупции. Один из героев моего романа «Последний вздох мавра» дает свое определение современной индийской демократии («Один человек — одна взятка») и формулирует индийскую теорию относительности («Относите всё в семью»). Его шутки, как и большая часть того, что сейчас пишут об этом в Индии и об Индии, кажется преувеличениями, а на самом деле невозможно даже передать размах, какой приняла здесь коррупция, разросшаяся до гротескных масштабов. Начиная со скандала с «Марути» в 1970-х (когда бюджет программы «Народный автомобиль», которой руководил лично Санджай Ганди[117], не досчитался огромных денег), «Бофорского скандала» из-за сделки по закупке оружия со шведской компанией «Бофор», запятнавшего репутацию Раджива Ганди (когда огромных денег не досчитался уже бюджет страны) и до попытки в 1990-х регулировать индийский рынок ценных бумаг с помощью гигантских сумм, заимствованных из бюджета, что привело к катастрофическому падению рынка. Сейчас одновременно под следствием находится несколько десятков влиятельных политических лидеров, подозреваемых в коррупции, включая премьер-министра П. В. Нарасимху Рао. Кроме него есть еще и Лалу Прасад Ядав, главный министр Бихара (одного из беднейших штатов), подозреваемый в причастности к «фуражной афере», с чьего соизволения в течение многих лет огромные бюджетные средства тратились, увы, на приобретение кормов для несуществующего скота. Мошенники похитили более 150 миллионов долларов — сумма, о какой бессмертный Чичиков, антигерой гоголевского романа «Мертвые души», не мог бы даже мечтать.

Продолжить список сегодняшних бед легко. Стал заметен рост националистических индуистских движений экстремистского толка; приходит в упадок гражданская служба, долго составлявшая здесь основу демократии; в коалиционном правительстве премьер-министра И. К. Гуджрала наметилась тенденция к расколу. Из него с удручающей регулярностью выходит фракция Ядав и вот-вот выйдет ДМК[118], и если правительство еще не рухнуло, то исключительно потому, что на самом деле перевыборов никто не желает — никто, кроме разве что военизированной БДП[119], у которой больше всего мест в парламенте и которая, хотя она еще не дорвалась до власти, в следующий раз наверняка получит больше мест, и тогда бороться с национализмом станет куда труднее. Сторонникам традиционных ценностей будет кому пожаловаться на Эм-ти-ви, которое портит молодежь, а любителям спорта — на отсутствие в Индии спортсменов мирового класса.

Тем не менее в преддверии юбилея настроение у меня праздничное. Не все плохо. [Например, президентом страны впервые избран кандидат от далитов (неприкасаемых), г-н Кочерил Раман Нараянан, что, возможно, заставит приумолкнуть самых ярых сторонников кастового деления.) Как бы то ни было, я для начала хотел бы воздать должное идее, которая появилась на свет пятьдесят лет назад и продержалась все это смутное время, иначе говоря так называемой индийской идее. Большую часть своей взрослой жизни я размышлял и писал именно о ней. В 1987 году, накануне прошлой круглой даты, я объехал всю Индию, расспрашивая людей о том, как они понимают индийскую идею и нужна ли она сейчас. Как ни странно (учитывая размеры и разнородность страны, а также местный патриотизм жителей Индии), все, с кем я об этом заговаривал, отвечали мне доброжелательно, твердо считая себя индийцами, в полной уверенности, что знают, о чем речь, хотя, когда я начинал углубляться в предмет, оказывалось, что все понимают ее по-своему, как и вопрос о своей государственной принадлежности.

Но, в конечном счете, разнообразие мнений — это явление положительное. В современном мире мы все вынуждены учиться осознавать себя как сложное единство, как совокупность составляющих, иногда противоречивых, а иногда и малосовместимых. Учиться понимать, что и мы то сами каждый день разные. Становясь старше, мы делаемся не похожи на себя, какими были в юности; смелые рядом с друзьями, можем оробеть в присутствии работодателя; очень принципиальные, когда учим жизни детей, способны, не устояв перед соблазном, оказаться абсолютно беспринципными; мы бываем серьезными и легкомысленными, тихими и шумными, твердыми и податливыми. То единое, главное «я», которое было основой многих концепций девятнадцатого века, сменилось теперь множеством соперничающих, толкающихся маленьких «я». Тем не менее обычно (если мы здоровы и ничто не выбило нас из колеи) каждый из нас более или менее осознает, кто он. Я с уважением отношусь к каждому своему проявлению, считая каждое свое «я» собой. Эта параллель прекрасно иллюстрирует современное состояние Индии. В соответствии с новыми веяниями страна стала смотреть на себя шире, считая собой без малого миллиард разных «я». Ее главное «я» настолько огромно и эластично, что в состоянии их принять, как бы разительно они ни отличались друг от друга. Индия с уважением относится ко всем и всех называет индийцами. Такое понимание единства куда интересней, чем старые плюралистские идеи «плавильного котла» и «культурной мозаики». К тому же оно работает, поскольку каждый индиец видит в себе отражение нации в целом. Потому они все так доброжелательно относятся к национальной идее, потому легко отождествляют себя с Индией и чувствуют свою к ней «принадлежность», несмотря на смуты, коррупцию, мишуру несмотря на все разочарования последних пятидесяти лет.

Когда-то Черчилль сказал, что индийский народ — это не народ, а «абстракция». Джон Кеннет Гэлбрейт[120] дал определение более сочувственное и более запоминающееся — «функционирующая анархия». Но, на мой взгляд, оба — и Черчилль, и Гэлбрейт — недооценили жизнестойкость индийской идеи. А это сейчас, наверное, самая современная национальная идея, появившаяся на свет в постколониальный период. И вот ее рождение отпраздновать стоит, хотя бы лишь для того, чтобы общей радостью защититься от врагов, которых у нее хватает и внутри страны, и за ее пределами.

Июль 1997 года.

Перев. Т. Чернышева.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.