2

2

Сквозь туман воспоминаний брезжит: толстый том дореволюционной детский энциклопедии с особым разделом «Среди снежных вершин Швейцарии». Там на картинках: легендарный Вильгельм Телль с прильнувшим к нему сыном; жестокий наместник Геслер, властно распоряжающийся жизнью людей, и, наконец, «Борьба за свободу»: «Когда притеснения достигли высшего предела, швейцарцы решили оказать сопротивление. Три смелых вождя созвали надежных товарищей в уединенной долине Рютли; они заключили «вечный союз» и поклялись отстоять свободу родины».

Свобода — первая и высшая ценность с самого начала зарождения Швейцарии. Во дворике базельской ратуши, весело раскрашенной красным, синим, зеленым, еще более яркой в редком для этой поры года январском солнечном свете, я прочла начертанный в средневековье лозунг: «Freiheit ist uber Siber und Gold», что означает — «Свобода превыше серебра и злата».

Ядро будущей конфедерации возникало как военно- экономический союз трех регионов для защиты от нападений. До конца XV века в товарищество для взаимной поддержки объединились 13 кантонов. У них не было общей администрации, армии и даже денежной системы. И нельзя сказать, что с самого начала в их союзе торжествовали равенство и демократия.

Кантоны не были в равном положении. Богатый Берн подчинил себе Аарау и Вале; Ури взимал дань с Тичино. Крепостные кантоны — не столь уж демократично, не правда ли? Если какой-то из кантонов желал обсудить проблемы с другим, они встречались, где договорено (межкантональной столицы не существовало). Эти встречи заложили основу будущего парламента. Консультационный орган, в который никого не выбирали и который ничего не решал, просуществовал до конца XVIII века. Но только пройдя в 40-х годах XIX века через гражданскую войну, швейцарцы начали строить структуры федерального государства, законодательно закрепленные в Конституции 1848 года, в основном действующей и до сих пор.

Знаменитый швейцарский нейтралитет (сложившийся исторически стадиально, переживший несколько форм — «строгий нейтралитет», объявленный в 1813 году в момент крушения наполеоновской империи, вовлекшей Швейцарию в войну с антифранцузской коалицией; «вечный нейтралитет», признанный в 1815 году Венским конгрессом в специальной декларации; в 1945 году политический департамент Швейцарии провозгласил доктрину «активного», или «солидарного», нейтралитета, а с конца 60-х годов основополагающим стал принцип «универсальности» нейтралитета) коренится не в том, что швейцарский национальный характер отличается особым спокойствием — вспомним хотя бы, что швейцарцы славились своей храбростью, силой, военным искусством и пополняли армии многих стран, в том числе и нашу русскую, — а в том, что на нем, на нейтралитете, практически создана и благодаря ему существует страна. Если бы Швейцария, предположим на историческое мгновение, оказалась не нейтральной, то одни кантоны были бы с Францией (и ориентированы на ее политику), другие — с Германией. При любом конфликте в Европе или мире нейтралитет — единственный ответ, которому парламенты всех кантонов Швейцарии скажут свое «да».

Швейцарцы нейтральны еще и потому, что они нейтрализуют друг друга.

Поэтому уточняющийся в веках нейтралитет — это не только отправной пункт, начало созидания Швейцарии, но и финальный акт.

Парадокс, правда, состоит в том, что Швейцария, которая обеспечивает себя ресурсами лишь на 40 %, экономически не может оставаться абсолютно самостоятельной и неприсоединившейся.

Швейцарцы нейтральны, пока это имеет смысл. Прагматизм — ключик, которым можно подобраться к замочку швейцарского нейтралитета (экономическая активность Швейцарии часто осуществляется «под ковром»). А сочетание неофициального прагматизма с официальным нейтралитетом способно породить лицемерие.

Итак, тишина.

Нет, не только плотная, объемная, хоть на куски ее режь, тишина величественных гор и замкнутых между ними, спокойно отражающих горные вершины озер.

Попав на заседание федерального парламента в Берне, я тоже подивилась спокойствию. Особенно впечатляющему после бурных схваток в своем парламенте.

Парламентарии рассаживаются по своим местам, каждый — в окружении своей партии (всего в Швейцарии их шестнадцать, самых сильных — четыре). Звенит колокольчик в руке у спикера. Национальный Совет представляет швейцарский народ в целом. Другая палата, Совет кантонов, занимает последний ряд. В палату национального Совета начиная с 1963 года выбирается двести человек — 35 из крупнейшего кантона Цюрих, 29 — из Берна, 14 — из Аарау, 12 — из Санкт-Галлена; кантоны Ури-Обвальдена, Нидвальдена, Гларуса и обоих Аппенцеллей вольны выбирать лишь по одному члену в эту палату. Иная система представительства в Совет кантонов — по два парламентария от каждого кантона и по одному от полукантона, каковыми являются два Базеля — городской и областной, два Аппенцелля и два Унтервальдена.

Большинство вопросов обсуждаются и голосуются по палатам раздельно, а только потом принимается совместное решение. Если соглашение не достигается, то образуется в каждой палате арбитражный комитет. Но, как правило, нужды в арбитраже не возникает. Не могу удержаться от того, чтобы воспроизвести еще одну надпись на базельской ратуше, смысл которой чрезвычайно, по-моему, характерен для швейцарской ментальности: «Wo einigkeit ist da wohnet Gott», что значит «Когда все одного мнения, то Бог внутри вас»!

Как это достижение полного согласия и взаимопонимания у них получается, для меня, приехавшей из страны, раздираемой конфликтами, страны, в которой в парламенте и его комиссиях не только спорят до хрипоты, но и хватают оппонента за грудки, загадка.

Конституция 1848 года появилась после того, как страх перед прошедшей год назад гражданской войной заставил кантоны стремиться к усилению межкантональных связей. Конфедерация обновила свою конституцию еще раз в 1921 году. В конституции отражены различия между кантонами, в ней нет тенденции их унифицировать — есть лишь тенденция найти обоюдный компромисс.

Именно о действенном компромиссе прежде всего и заботятся сегодня швейцарские политики разных уровней, в остальном сильно разобщенные между собой: и языком, и религией, и обычаями. Государство держится на взаимной терпимости — это закон и политической и обыденной жизни. Тенденция к сохранению равновесия порождает консерватизм, порождает сопротивляемость нововведениям. Приведу пример не из политической жизни — в 1848 году, например, в Швейцарии почти не было железных дорог, так как их развитию сопротивлялись хозяева гостиниц, возчики, сельские жители, опасавшиеся ущерба для своей собственности.

Общая сопротивляемость нововведениям и одновременная разобщенность швейцарцев приводит и к не очень приятным результатам: политической замкнутости, некоторому равнодушию к внешнему миру, его проблемам, к узости и ограниченности взгляда, самодовольству. Для Швейцарии характерен двойной моральный стандарт: для себя и для других. Стремление к самосохранению продиктовало нейтральной Швейцарии и тот моральный компромисс, на который она пошла с гитлеровской Германией и фашистской Италией, пропуская их грузы и продавая им оружие. В то же время именно в Швейцарии искали (и нашли) политическое убежище беженцы из Германии и Австрии; именно в Швейцарии смогли жить и работать Герман Гессе, Томас Манн, Бертольт Брехт и многие, многие другие — актеры и художники, музыканты и инженеры, врачи и исследователи.

Еще в годы Первой мировой войны Герман Гессе и Ромен Роллан, обитавшие в Швейцарии, говорили о ней как о «возвышенном примере для всей остальной Европы», «острове справедливости и мира», куда, спасаясь от «разнузданной слепой силы», причаливают «усталые путешественники всех стран». А в 30-е годы Герман Гессе написал в германскую инстанцию, потребовавшую от него свидетельства об арийском происхождении: «Я не подпишу «заявления» не потому, что я не ариец, а потому лишь, что это требование несовместимо с нашим чувством и сознанием швейцарцев».

Так что мой ответ на вопрос, всегда ли хорош нейтралитет, всегда ли хороша терпимость — с моральной точки зрения, — будет в лучшем случае неоднозначным. «Поскольку все окружающее полно дикости и беззакония, — заметил Фридрих Дюрренматт, — швейцарцы чувствуют себя защищенными от напастей в своей тюрьме; они чувствуют себя свободными, более свободными, чем другие. Но они узники своего нейтралитета». Швейцарские политические деятели сегодня подчеркивают то обстоятельство, что любая политическая проблема в Швейцарии оборачивается моральной. Дай-то Бог. А то… Вспомним в высшей степени швейцарскую пьесу Макса Фриша «Бидерман и поджигатели»:

«Анна: За домом… небо — если глядеть из кухни, — все небо горит…

Бидерман (бледен и недвижим). К счастью, это не у нас… К счастью, это не у нас… К счастью…»

«Наше счастье было кажущимся, — утверждал Фриш. — Мы жили у самого застенка, мы слышали крики истязаемых, но это не мы кричали». Швейцарское самоспасительное равнодушие имело и другую, уравновешивающую сторону — всевозраставшую моральную и политическую ответственность интеллигенции.

Что такое знаменитый швейцарский компромисс, я начала понимать, когда услышала ответ одного из ведущих тележурналистов Цюриха на мой вопрос о «четвертой власти», о партиях и интересах на ТВ — как среди работников, так и об отражении партийных интересов через эфир. «Я не принадлежу и никогда не принадлежал ни к одной партии, а вот он, — кивок через плечо, — недавно вышел из либеральной. В принципе же мы здесь понятия не имеем о партийности друг друга, тут ценятся профессионализм и компетентность». Для проведения дискуссий и обсуждений на ТВ приглашаются прежде всего эксперты, а не представители партий. А если у какой-либо партии с экспертами плохо, что ж, это ее проблема: тем меньше славы.

Но это одна точка зрения.

Другая и, как мне кажется, не менее весомая была высказана представительницей партии «зеленых», борющейся за место в кантональном правительстве. Ее партия затратила на предвыборную работу (в том числе и в прессе) всего 20 тысяч франков, а конкуренты — миллион. Так что дело не только в экспертах, но и в возможностях финансирования.

Отдельно взятая газета в Швейцарии не может (и не берется) представлять весь спектр демократии — спектр рождается множеством печатных изданий. На ТВ (хотя и контролируемом демократическим государством) представить спектр гораздо сложнее.

Пресса в Швейцарии поддерживает инструменты прямой демократии — инициативу и референдум. Сама сущность работы этих политических механизмов заставляет политиков искать пути к достижению компромисса.

В гражданской войне 1847 года либералы-протестанты действовали против радикалов-католиков, и они победили, но стали очень разумными победителями, готовыми к компромиссу. Федерализм, обретенный в конституции 1848 года, и был Великим швейцарским компромиссом. Начиная с 1848 года правительство Швейцарии было единолиберальным, но постепенно, в результате работы референдумов, родилось коалиционное правительство — «волшебная формула» 2+2+2+1, то есть по два министра от трех крупнейших партий (христианских демократов, радикалов и социал-демократов) и один из национально-народной партии. Все члены Правительства имеют равные права, а президент избирается ими (и среди них) сроком всего на один год и имеет права представительские. Если кто-либо из министров подаст в отставку, то его сменит фигура обязательно из той же партии и той же языковой группы. И неизвестно, что будет ему предложено — на освободившееся место имеет право пересесть кто-либо из министров. Так что, вполне вероятно, врачу по образованию придется исполнять обязанности министра обороны или иностранных дел. Правительство федерации избирается парламентом, и поэтому оно (и соответственно президент) зависимо от парламента; а вот правительство Женевы, например, избирается на четыре года прямым голосованием, как и мэр города, и оно от своего парламента (в котором 100 человек) не зависит.

Хороша ли такая система?

Сегодня проблема профессионализации политиков бурно обсуждается в стране.

Есть три точки зрения. Первая: сохранить все как есть, дабы избежать профессионально-бюрократической коррупции и сохранить близость депутата к нуждам и жизни своих избирателей. Вторая: полностью профессионализировать парламент. И наконец, третья: сохранить все как есть, но дать каждому депутату административного помощника-секретаря, профессионально готовящего ему вопросы и материалы (надо сказать, что на федеральных депутатов работает всего лишь пятьдесят человек администрации — для сравнения: семьсот — в Бельгии, тысяча семьсот — в Германии, двадцать тысяч — в Соединенных Штатах). Эта точка зрения звучала в моих разговорах и с депутатами, и с журналистами наиболее часто и подкреплялась серьезными аргументами.

Но говорят и такое: парламентарии явно преувеличивают свою значительность. В Швейцарии вообще слишком много чисто внешнего политического любительства, за которым скрывается аккумуляция одним таким «непрофессиональным» политиком множества позиций (депутат федерального уровня может быть и членом кантонального правительства, и главой процветающей фирмы, и членом совета ряда других влиятельных организаций). Один из крупных социологов считает, что «милиц-система» — это миф, очень удобный для швейцарских политиков. В 1990 году было проведено исследование уровня профессиональной занятости политиков, показавшее, что только к двум процентам из них можно отнести определение «любители».

Член муниципального совета одного из крупнейших городов сам ушел из парламента три месяца тому назад.

Главным аргументом в его решении было ощущение крайней неудовлетворенности: «Парламент не работает, это политическая говорильня. Политическая система тяжеловесна, она организована так, что ничто не может быть сдвинуто со своего места». Да, люди имеют свободу говорить и передвигаться, но политически они спят, потому что нет реальной оппозиции, придающей динамизм политической жизни. В Швейцарии есть только одна оппозиция — народа, проявляющаяся через инициативу (положительно) и референдум (отрицательно). Откровенно говоря, вы имеете все необходимые структуры — политические партии, парламент… Но все это в действительности не работает. И «волшебная формула» правительства тоже не отвечает уже реальной ситуации: положение в мире меняется очень быстро, а реакция правительства очень медленная. Может быть, «волшебная формула» хороша для нестабильного общества, а в стабильном она тормозит и усыпляет политическую жизнь.

Участие людей в голосовании падает. «Я думаю, что мы находимся перед концом системы, — мрачно заключил политический деятель, демонстративно покинувший парламент, — ибо политическая жизнь в ее нынешнем виде абсурдна».

На федеральной ассамблее, на которой я присутствовала, работа шла обычно. И парламентарии вели обычную, рутинную жизнь.

Кто-то погрузился в газеты.

Кто-то непринужденно переговаривался с соседями, как я поняла, членами своей же фракции.

Кто-то вообще покинул пышный зал и ушел в парламентское кафе. В конце концов, утомленная непривычным для моего глаза и уха спокойствием обсуждения, отправилась туда и я. За чашкой кофе поинтересовалась У одного из депутатов — почему же среди них царит такое равнодушие к выступлениям коллег, представителей крупнейших партий Швейцарии? Ведь выступления разнятся и по духу, и по самому характеру исполнения (кстати, женщины, коим вообще разрешено принимать участие в голосовании на федеральном уровне только лишь с 1971 года, — «французские» кантоны разрешили этот вопрос несколько раньше, в 1959–1961 годах, а более консервативные, «немецкие», гораздо позже, после всенародного референдума по этому «больному» вопросу, женщины, которых в парламенте очень мало — в стране дебатируется вопрос о необходимости введения пятидесятипроцентной женской квоты во всех представительствах, — выступают, пожалуй, ярче и интереснее мужчин). Ответом мне была легкая улыбка в уголках губ — «Увы, я могу предсказать, что скажет каждый…». Потом я вернулась в украшенный огромным живописным панно зал, в который пробивался со стеклянного потолка робкий свет недолгого январского дня, и, вслушиваясь в речи выступающих, поняла, что при всех индивидуальных различиях их объединяет нечто, найденное давно, обретенное в нелегкой швейцарской истории, далеко за пределами тяжеловесно-торжественного бернского здания: консенсус выживания, превратившийся к нашим дням в консенсус процветания. И отличается он, на мой взгляд, своей архитектурностью, продуманностью архитектоники.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.